После ужина она идет к Студию на последний перед боем осмотр. Тот велит ей раздеться и тщательно прощупывает все травмированные ранее места. Особое внимание он уделяет выбитому плечу.

– Старайся им не подставляться, – учит он Эмму, и та кивает. Она постарается не подставляться ничем – это не в ее интересах.

– Ложись на живот, – командует Студий в конце осмотра и кивает на широкую высокую скамью, покрытую большим куском желтоватой ткани. Эмма знает, для чего эта скамья – массаж ей уже делали не единожды, – и недоумевает: сейчас-то зачем? Вроде мышцы ничем не забиты, старые раны не ноют. Однако она послушно ложится и ждет Ако – щуплого старого египтянина с удивительно сильными руками. Он точно знает, каким местам нужно уделить наибольшее внимание.

Ако приходит, когда Эмма уже начинает дремать от скуки. Как обычно, ни слова не говоря, он выливает немного ароматного масла ей на спину и принимается сначала растирать его, а потом потихоньку втирать. Внимание его сосредоточено на плечах, Эмма думает, что это Студий сказал ему начинать именно с них. Пусть так, Эмме все равно приятно. Она молчит, потому что знает, что Ако не любитель болтать, но в какой-то момент напрягается: руки старика опускаются на поясницу, а потом и на бедра. Это что? Что на него нашло? Эмма все еще ничего не говорит и ждет, когда все пойдет по-прежнему, однако старика больше не интересуют ее плечи и лопатки: он уверенно мнет ее зад, а потом ловко проскальзывает пальцами между ног. Вот тут уже Эмма не выдерживает и резко переворачивается, зажимая чужую руку бедрами. Ей хватает мгновения, чтобы выпрямить ногу в ударе, и только тогда она замечает, что коротко вскрикивает от боли и отскакивает назад совсем не Ако. Перед ней молодой темноволосый и темнокожий мужчина. Он полностью обнажен, и его большой вздыбленный член ясно указывает на то, чем на самом деле он собирался заняться с Эммой под видом массажа. Впрочем, видимо, от боли член начинает опадать прямо на глазах.

– Ты кто? – зло спрашивает Эмма, слезая с массажной скамьи. Мужчина зажимает нос и ничего не отвечает. Зато возмущенно ахает Студий, заглянувший как нельзя кстати – вероятно, на шум.

– Эмма, ты что это творишь? – всплескивает он руками и кидается к рабу, силой заставляя его отнять от лица руки. Кровь из сломанного носа принимается капать на пол.

– Я – девственница! – рявкает Эмма, забыв прикрыться. – И Аурус не обрадуется, если узнает, что кто-то воспользовался мной!

Она зла, она действительно очень зла. Настолько зла, что готова и Студию нос сломать: получается, он подослал к ней этого раба?

– Да Аурус это и приказал! – повышает голос Студий. Он все еще очень возмущен, в основном, вероятно, тем, что его чистую комнату снова заляпали кровью.

Эмма, открывшая было рот, чтобы гневно возразить, замирает на мгновение.

– Аурус? – недоуменно повторяет она. – Он действительно так велел?

Что происходит? Он передумал насчет того, что у невинных дев-воительниц есть какие-то особые силы? И вот таким интересным способом решил сообщить об этом Эмме?

Волнение Эммы усиливается в разы. И очень остро она вдруг понимает, что стоит совершенно голой перед двумя мужчинами, один из которых тоже гол. Она неловко прикрывается руками и отступает за скамью, взглядом ища свою одежду.

– Это не Аурус был, – раздраженно бросает Студий и взмахом руки велит рабу уйти. – Ласерта.

Эмма застывает на месте.

– Ласерта? – повторяет она.

Студий кидает на пол тряпку и ногой вытирает кровь.

– Да, она сказала, что Аурус распорядился прислать тебе подарок в честь предстоящих боев, – поясняет он, потом косится на Эмму. – А что такое? Я что-то не так понял?

Теперь он выглядит недоуменным, зато Эмма прекрасно все понимает. Вот она – месть. Но на что Ласерта рассчитывала? Что Эмма уснет? Или что ей будет все равно? Или что ее возьмут насильно?

– В другой раз спрашивай меня прежде, чем положить на меня кого-то, – мрачно советует Эмма, торопливо натягивая сублигакулюм. – А то достанется от Ауруса.

Велико желание пожаловаться хозяину на Ласерту, но Эмма не уверена, что в данном случае ей не достанется. У всего есть свой предел. Конечно, Аурус вроде как на ее стороне, но это все-таки его дочь. В каком настроении он примет известие? Не повернет ли все так, что теперь уже Эмма будет виновата?

Студий ахает.

– Милосердные боги! – кажется, он только что представил, что может с ним случиться.

Эмма хмыкает и уходит, ограничившись нагрудной повязкой, держа доспех в руках. Мало-помалу эйфория от маленькой победы сходит на нет, и Эмма начинает подозревать всех в том, что они посланы Ласертой. Даже Робин вызывает опасения. Может быть, он специально так по-доброму улыбается, чтобы заставить расслабиться, а потом напасть? Или Галл, например: он кажется не слишком умным, но, может, он просто прикидывается, чтобы никто на него не подумал?

Эмма уходит к себе и сидит там до самого ужина, время от времени поглядывая на статуэтку Одина и молчаливо обращаясь к ней. Она верит, что Всеотец направит ее руку в бою, но также она верит, что ему нужно об этом напомнить. У богов множество просьб, чтобы они заметили конкретную среди тысяч других, нужно постараться. Вот Эмма и старается и в какой-то момент преисполняется уверенностью, что Один услышал. Это позволяет ей пойти на ужин с легкой головой и чистым сердцем. Но Робин спрашивает ее про произошедшее у Студия, и настроение снова портится.

– Она просто мстит, – угрюмо говорит Эмма, глядя на кашу, смешанную с яйцами и сыром. – И теперь мне надо постоянно оглядываться, чтобы не попасть под удар.

– Ласерта злопамятная, – вздыхает Робин, и его вздохи ничуть не помогают выбить из головы дурные мысли. Эмма уже почти решает отправиться к Регине, тем более они не виделись несколько дней, но тут Робин склоняется и заговорщически произносит:

– А ты бы не хотела погулять?

Предложение заставляет Эмму замереть от недоверчивого восторга. С того раза, как они с Региной ходили на рынок, никто больше не выпускал ее за пределы лудуса. И вот сейчас… почти ночью…

– Ты шутишь, верно? – уточняет Эмма, силой заставляя свое сердце прекратить биться так учащенно. Она знает, что смертельно обидится на Робина, если тот сейчас рассмеется. Но Робин качает головой.

– Недолго, конечно, и недалеко, но Аурус разрешил прогуляться.

Подозрительность Эммы усиливается. Разрешил – потому что знает, что после Эмма уже не погуляет? Или это снова уловка Ласерты? Эмма колеблется, коря себя за то, что не доверяет Робину. Разве он когда-нибудь предавал ее?

– Я готова, – выдавливает она из себя наконец, и Робин добавляет:

– Мы будем не одни, конечно, – он кивает на соглядатая, стоящего у дальней стены.

Эмма думает, что так даже лучше. Эти люди подчиняются только Аурусу, и никакая Ласерта не сможет им что-либо приказать.

Мало-помалу радость и предвкушение захватывают Эмму целиком, она быстро облачается в паллу и теплую обувь и следует за Робином к выходу из лудуса. На улице почти никого нет, время позднее, но это и к лучшему. Эмма не думает, что оказалась бы рада толпе. Толпа будет ждать ее завтра. А сегодня хочется побыть в тишине.

Соглядатай держится на расстоянии, как и в прошлый раз. Может быть, это даже один и тот же человек, просто Эмма не приглядывается. Она наслаждается ночным воздухом, и Робин, неспешно шагающий рядом, судя по всему, делает то же самое.

– Я редко гуляю в такое время, – вдруг говорит он, и Эмма увлекшаяся рассматриванием одного из домов, поворачивается к нему.

– Почему?

Робин пожимает плечами.

– Большинство гладиаторов предпочитают пить в тавернах или наслаждаться обществом луп. Мне такие развлечения не чужды, но я не готов тратить на них последние деньги. А в одиночестве гулять не так уж весело.

– Почему Регина не гуляет с тобой? – спрашивает Эмма, не задумавшись. Ее все еще коробит от того, какие у этих двоих отношения, но она старается относиться к этому проще. Робин и Регина были знакомы до ее появления здесь, и не ей устанавливать для них правила.