Она настойчиво всматривается в глаза Эммы, будто требуя ответа – и честного. Эмма хоть все еще немного обижается на нее, но, тем не менее, отвечает:

– Ласерта.

Во взгляде Регины трескается изумление.

– Ласерта? – переспрашивает она и садится на край кровати. – Но почему? Что ты сделала?

Эмма облизывает пересохшие губы и улыбается.

– Почему ты думаешь, что я что-то сделала?

Регина хмурится.

– Не увиливай, Эмма, – просит она, и Эмма вздыхает.

– Ничего я не сделала.

Она теребит край покрывала, как смущенный ребенок, который попался на глупой лжи. А когда поднимает голову, то видит, что Регина смотрит на нее со странным выражением, будто хочет что-то сказать, но не говорит.

– Что? – снова вздыхает Эмма и, не дожидаясь ответа, выпаливает: – Вчера Ласерта напилась и сказала, что это она была под маской в атриуме, а сегодня Аурус заставил ее передо мной извиняться, чтобы, быть может, ей стало стыдно, и она перестала бы его позорить.

Она умолкает, потому что дыхания на большее не хватает, а потом добавляет:

– Ласерта подстерегла меня и предупредила, чтобы я никому ничего не говорила, – она указывает на свои синяки. – Но я сказала тебе. И Робину. И вообще у меня болтливый язык, я знаю.

Она не пытается шутить, а Регина не улыбается, так что все идет, как должно. Эмма косится на гостью и пытается по выражению ее лица понять, каков будет ответ – или осуждение. Но она оказывается не готова к тому, что слышит дальше:

– Значит, это была Ласерта?

Регина сидит, как каменное изваяние, и только блеск в ее глазах доказывает, что она жива, да шевеление губ, когда она говорит. Эмма не понимает, почему ее так взволновало признание Ласерты, но кивает.

– Я думала, что это не она, потому что та женщина… ну, у нее не было волос… там, – она выразительно косится на низ живота Регины.

– Она могла их удалить, – отстраненно говорит Регина, и Эмма уныло кивает.

– Это я поняла позже. Так что у меня больше нет сомнений…

Она горестно вздыхает и смотрит куда-то в сторону. А потом переводит взгляд обратно на Регину и только тогда замечает, что у той слегка припухла щека. Это что, после вчерашнего? Паэтус так сильно ударил? Эмме хочется выразить свое негодование, но она прикусывает язык, когда вспоминает реакцию Регины на слова сочувствия. Что если и сейчас так будет? Поэтому Эмма обреченно молчит и ерзает на постели, не зная, что сказать. Тогда вместо нее говорит Регина, и это уже не касается Ласерты, будто бы она узнала все, что хотела:

– Я хочу извиниться перед тобой.

Эмма пораженно смотрит на нее.

– Извиниться?

Почему все перед ней сегодня извиняются? Что-то случилось на небесах? Боги решили, что еще немного волнений не помешает несчастной Эмме?

Регина кивает и аккуратно расправляет двумя пальцами складку на своем хитоне.

– За вчерашнее. Я обидела тебя.

Эмма не знает, что ответить, поэтому только осторожно кивает, мол, да, было такое вроде бы. Сейчас она уже и не вспоминает, что действительно обиделась: было да прошло, и Регине вовсе не обязательно поднимать эту тему.

– Та цепочка была очень дорога мне, – продолжает Регина и смотрит куда-то мимо Эммы. – Я слишком сильно расстроилась, когда она порвалась. Мне следовало вспомнить, что ты не виновата.

Эмма наконец ловит ее взгляд и ободряюще улыбается. Она может понять, когда теряешь что-то дорогое, особенно тогда, когда нет возможности получить замену. Может быть, у Регины кто-то умер, и это последнее, что осталось от человека. Может быть, это была ее мать.

– Я не обиделась, правда, – пылко заверяет она Регину. – Я все понимаю. Я просто хотела помочь.

Регина слегка улыбается.

– И спасибо тебе за это, Эмма. Я действительно ценю, что ты сделала. Не приди ты, и Паэтус мог бы ударить меня гораздо сильнее.

Эмма думает, что и не только ударить. Она зачем-то представляет, как римлянин залезает Регине под тунику и шарит там своими грязными руками, и это видение вызывает в ней волну гнева.

– Почему Паэтус был недоволен тем, что ты носишь цепочку? – хмуро спрашивает Эмма. Что связывает этих двоих? Или у них та же история, что у самой Эммы с Паэтусом?

Регина поднимает руку, видимо, чтобы по привычке коснуться цепочки, но той нет, и губы Регины досадливо поджимаются.

– Это старая история, – бросает она так, что Эмма понимает: сейчас лучше ее не обсуждать. Что ж, она не против. Пока что все складывается так, что Регина рассказывает сама, даже настаивать не приходится. И мало-помалу у Эммы складывается в голове цельная история. Она почти уверена, что в прошлом Регины – какая-то большая потеря. Возможно, причиной тому – Аурус и его семья. Может быть, родители Регины тоже были рабами в этом лудусе, но потом их убили. Или тот беглый раб, про которого упоминал Робин – что если он брат Регины? Или ее возлюбленный?

Последняя идея Эмме почему-то не нравится. Ей не хочется, чтобы Регина кого-то любила – не в родственном смысле, – и она для чего-то ищет тому оправдания. Может, это оттого, что сама она слишком долго добивалась расположения Регины. Но что, если Регина не стремится заводить отношения именно потому, что кого-то потеряла? Так ведь Эмма всего лишь хотела стать ей другом, а не кем-то ближе.

Эмма закусывает губу, понимая, что уже невольно стала ей кем-то ближе – и ее ли в том вина?

Молчание затянулось, и Эмма, чтобы прервать его, спрашивает первое, что приходит в голову:

– Август сказал, что мой бой на играх будет предпоследним – это так?

Регина, к ее удивлению, подтверждающе кивает.

– Но почему? – недоумевает Эмма. – Я знаю, что женщины выступают первыми, потому что на них нет такого спроса, как на мужчин.

– Что ты хочешь, чтобы я ответила, Эмма? – немного раздраженно произносит Регина. – Не я принимаю решения. Значит, у Ауруса есть какой-то план насчет тебя.

Она встает, всем своим видом показывая, что собирается уходить, и Эмма хватает ее за руку.

– Постой, – ее голос звучит умоляюще. – Я не хочу прощаться с тобой на такой ноте.

Выходит и впрямь не слишком хорошо. Очевидно, Регине такая идея тоже не нравится, потому что она смягчается и говорит:

– У нас с тобой все хорошо, Эмма. Я не сержусь и надеюсь, что ты тоже этого не делаешь.

Эмма с готовностью кивает, все еще не отпуская ее руку.

– Ты поставишь на меня пару ассов*? – шутливо улыбается она. – Вдруг я и тебе принесу состояние?

Регина снисходительно смотрит на нее, а потом вдруг наклоняется, касаясь свободной ладонью щеки Эммы, и целует ее в губы. Это очень целомудренный и быстрый поцелуй, простое теплое прикосновение, но даже так он заставляет сердце Эммы учащенно колотиться. Она не понимает, почему Регина делает это, и растерянно разжимает пальцы. Регина тут же обрывает поцелуй и выпрямляется. Эмма невольно тянется за ней и останавливается на полпути словами Регины:

– Я всегда ставлю на Робина. Он никогда меня не подводит.

Эмма хочет спросить, когда это она подводила Регину, но та уже отворачивается и идет к выходу. Получается, она просто смягчила поцелуем свое признание в недоверии к силам Эммы?

– Я тоже не подведу, – торопливо срывающимся голосом говорит она вслед Регине.

– Уже совсем скоро, Эмма, – отвечает та с порога. – Всего каких-то восемь дней. И мы узнаем.

Регина уходит, не обернувшись, а Эмма ложится обратно в постель и растерянно трогает свои губы. В голову настойчиво лезут воспоминания о произошедшем в купальне. Эмма тогда хотела поцеловать Регину, но та не позволила. Зато поцеловала сейчас, и этот поцелуй был больше похож на сестринский или дружеский. Так почему же Эмме хочется думать о нем совсем иначе?

Она переворачивается на живот и долго лежит так, игнорируя боль и неудобство.

В самом деле – всего восемь дней. И она выйдет на арену, чтобы очередная толпа смотрела на нее, заплатив деньги.

Эмма не хочет сравнивать арену и атриум, но не получается. За очевидными различиями суть остается прежней. Основное же, что она понимает, так это то, что больше не боится толпы. Самое страшное с ней уже случилось.