Эмма останавливается на пороге своей комнаты и долго размышляет, чем заняться. Может быть, действительно поискать Регину? Она наверняка в домусе. Идти туда не слишком хочется – в основном из-за Ласерты. Эмму передергивает, когда она вспоминает откровения римлянки. Меньше всего на свете ей хотелось бы повторить то, что случилось в атриуме. Но каков Аурус… Он ведь должен был узнать собственную дочь! Как он допустил такое? Или было уже поздно что-то менять?

В голове назойливо крутятся мысли о том, что Ласерта сказала, будто Эмма была хороша. Эмма и не хочет вроде, однако все равно немного гордится собой. Отчего-то появляется желание рассказать об этом Регине. Похвастаться. Но чем тут хвастаться, на самом-то деле? Это было постыдное зрелище. И дай боги, чтобы оно никогда не повторилось.

Эмма слоняется по лудусу довольно долго. Ей нечем заняться, она изнывает от скуки и полностью понимает слова Робина, сказанные еще до боя с Лилит. Эмма как-то пожаловалась ему, что тренировки длятся от рассвета и до заката, и он ответил, что надо радоваться, что не остается времени на то, чтобы размышлять. Тогда она решила, что он не в себе: как можно радоваться постоянной занятости? Но теперь, кажется, все встает на свои места.

Немного поколебавшись, Эмма все же разворачивается в сторону домуса, потом резко шагает обратно. Один! Вот кому она не помолилась вчера! И, быть может, именно из-за этого он насылает на нее леность и скуку. Боги злопамятны, если уж однажды обратил свое внимание на них, то не пытайся променять общение с ними на что-то другое.

Эмма спускается в молельню, но та, как на грех, снова занята: Мария стоит там на коленях и, сложив ладони вместе и опустив голову, молча молится. Эмма замирает, чтобы не мешать, и думает, обращается ли Мария к своему богу или просит о чем-то здешних небожителей. Она приветливо улыбается, когда рабыня, услышав ее, оборачивается.

– Извини, если помешала.

– Ничего страшного, – весело отзывается Мария, поднимается с колен и отряхивает тунику. – Я уже закончила.

Она вдруг подходит к Эмме и порывисто обнимает ее. Эмма от растерянности только разводит руки.

– Это за что? – интересуется она, невольно ощущая аромат полевых трав: от Марии всегда так пахнет. И почему-то некстати вспоминается фазелийская роза.

Мария отпускает Эмму и смущенно поправляет волосы, заводя выбившийся локон за ухо.

– Я не поблагодарила тебя за ту ночь… – у нее сбивается дыхание, она явно принимается волноваться. Эмма успокаивающе кладет руку ей на плечо.

– Все хорошо, – говорит он. – Ты просто пожалела человека. А он оказался совсем не человеком.

Ей кажется, что она принимается говорить словами Регины, что, вообще-то, вразрез идет с ее собственными убеждениями. Но что случится, если она скажет Марии, что та поступила глупо, и теперь из-за нее Капито умер? Разве это кому-то поможет?

– Я молилась за упокой его души, – вздыхает Мария. – Я знаю, что с ним сделали… И я была против. Но Давид даже не стал слушать.

Она все еще кажется взволнованной, и Эмма поглаживает ее по плечу. С Марией она чувствует себя старшей подругой, она уверена в том, что сможет успокоить и сказать нужные, правильные вещи. Почему так не получается с Региной? Потому что той больше лет, чем Эмме? Она никогда не говорила, сколько ей.

– Капито получил, что заслужил, – твердо говорит Эмма и сама начинает в это верить. – Он пытался причинить тебе боль. Гладиаторы за тебя отомстили.

Теперь она смотрит на ситуацию с другой стороны, и этот взгляд тоже кажется ей правильным.

Мария поднимает взгляд и смотрит на Эмму чистыми, прозрачными глазами.

– Ты правда так думаешь? – она робко улыбается.

Эмма убирает руку с ее плеча и убедительно кивает.

– Я думаю, что тебе больше не нужно переживать по этому поводу, – мягко говорит она. – Боги не дали тебе пострадать. Радуйся.

Мария кивает, потом оборачивается зачем-то и смотрит на то место, где молилась до того, как пришла Эмма.

– Рабство ломает людей, – задумчиво говорит Мария. – Я хорошо помню свою жизнь до того, как попала сюда. Я бы хотела, чтобы поскорее пришел Завоеватель.

Эмма знает, что Мария – и Давид – здесь уже около шести лет. Но совсем не это волнует ее сейчас.

– Я так часто слышу о Завоевателе, – осторожно начинает она, – но никак не возьму в толк, кто же это? Ты расскажешь?

Мария смотрит на Эмму, и на лице ее довольно испуганное выражение.

– Это запретная тема, – очень тихо шепчет она. – Римляне не любят, когда рабы об этом говорят.

Эмме становится еще интереснее, и она клянется, что от нее никто не услышит и звука за пределами молельни. Мария колеблется, но потом сдается. Она придвигается ближе к Эмме, обнимает ее одной рукой за плечи и принимается шептать на ухо:

– Никто никогда не видел его лица, но считается, что у него несколько двойников, чтобы отвести смерть. Иные говорят, что злые ветры принесли его откуда-то с востока, но Давид убежден, что его родина – Греция. Завоеватель отбирает у римлян то, что те когда-то отобрали у греков, и Цезарь очень этим недоволен.

Эмма может понять, почему. Но она молчит и слушает дальше.

– Завоеватель против рабства. Ходят слухи, что раньше у него тоже было много рабов, но потом он влюбился в одну из своих рабынь, и та убедила его, что можно жить иначе.

Мария отпускает Эмму и хихикает, прикрывая рот ладонью.

– Представляешь? Грозным воителем управляет женщина!

Она качает головой, явно не понимая, как такое может быть, а Эмме не понятно, что тут странного. У нее дома женщины могут и воевать, и править, и ходить на охоту. Конечно, если есть мужчины в семье, все это возлагается на их плечи, но ни одна из женщин не умрет, случись вдруг что с ее братьями, сыновьями или отцом. И тот факт, что этот Завоеватель слушается в чем-то свою женщину… Что ж, она внушает ему хорошие мысли. Эмма надеется, что однажды Завоеватель придет и в Тускул.

Мария уходит, а Эмма опускается на одно колено и склоняет голову, прося Одина вложить в ее голову хорошие и правильные мысли, а также защитить родных и близких, дать им сил дождаться возвращения Эммы. В молельне приятно пахнет пряными травами, и после молитвы Эмма еще ненадолго задерживается, просто закрыв глаза и представляя, что она где-то на лугу. Не хватает только свежего ветра и криков птиц.

– Вот ты где, – ловит ее Робин в галерее лудуса. – Регина тебя обыскалась.

Сердце Эммы радостно замирает.

– Регина меня искала? Где она?

Эмма готова бежать хоть на край света, но Робин быстро осаждает ее рвение.

– Тебя зовет Аурус. Регина просто хотела отвести тебя к нему.

Радость сменяется подозрением. Что нужно Аурусу? Она опять в чем-то провинилась? Или Паэтус все-таки исполнил свою угрозу и нажаловался?

Чем ближе к таблинуму, тем более мрачной становится Эмма. Она понятия не имеет, чего ожидать. Некстати вспоминается вчерашнее откровение Ласерты, и совсем уж неприятно получается тогда, когда Эмма входит в таблинум и видит, что Ласерта стоит у дальней стены, и лицо у нее злое и обиженное одновременно.

– А, Эмма, вот и ты! – радостно произносит Аурус, поднимается из-за своего стола, заваленного табличками и свитками. – А мы тебя ждем!

Эмма непонимающе переводит взгляд с него на молчащую Ласерту и обратно.

– Господин? – вопросительно произносит она.

Что происходит? Зачем они ждут ее? И – вместе?

Страха нет, но беспокойство не унять. Эмма не думает, что ей сделают что-то плохое, однако во что это может вылиться…

Аурус машет ей рукой, потом подходит к дочери и велит:

– Извиняйся. За вчерашнее. Живо!

Эмма холодеет. Что? Он требует, чтобы госпожа извинилась перед рабыней? Это немыслимо! Это против правил! И Ласерта, судя по ее разгневанному лицу, думает то же самое.

– Господин, не надо, – пытается протестовать Эмма, но Аурус с прищуром смотрит на нее.

– Кто разрешал тебе говорить?

Эмма покорно умолкает, опуская глаза и принимаясь рассматривать собственные сандалии. Сердце выпрыгивает из груди. Ей не нужно никаких извинений! Зачем Аурус это придумал? Неужели он не понимает, сколько неприятностей ей это сулит?!