Оставшееся до обеда время Эмма проводит в своей комнате. Она просто лежит и смотрит в потолок и отстраненно прислушивается к гладиаторам, которые бродят туда-сюда по своим делам, переговариваются, смеются. Продолжают жить. После того, что сделали.

Это сложно принять. Почти невозможно, и Эмма пытается объяснить себе, что Капито действительно был опасен, что с ним следовало что-то сделать. Но она никак не может поверить, что это оказался самый простой путь.

Кто-то останавливается на пороге комнаты, и Эмма нехотя косится в ту сторону.

– Здравствуй, Эмма, – мирно говорит Регина. – Как ты себя чувствуешь?

Эмма пожимает плечами, и лежа, оказывается, это делать не так уж удобно.

– Я видела вчера, как мужчины изнасиловали мужчину, – отвечает она. – А сегодня утром обнаружила его труп. Я не знаю, как я себя чувствую.

Это чистая правда.

Регина медлит, стоя на пороге, потом все же проходит в комнату и останавливается у постели.

– Ты сама говорила мне, что с Капито надо что-то делать, – напоминает она. – Что он опасен.

Эмма смотрит на нее, на ее чистую голубую тунику, оставляющую открытыми плечи, на ее собранные за спиной волосы, на цепочку, обвивающую шею. И вспоминает уродливый шрам Капито.

– Я не предлагала его убивать, – она закрывает глаза, чуть погодя чувствуя, как Регина садится рядом. Эмма не смотрит на нее и вообще никак не реагирует. Она хотела бы побыть одна, но и прогонять Регину не хочет.

– Эмма, – очень внушительно говорит Регина. – Ты должна понять одну простую вещь. Аурус совершил ошибку, из-за которой едва не пострадала Мария. И, конечно, он бы не захотел просто расстаться с теми деньгами, что потратил на Капито. А так – раб повесился сам. И мы избавились от опасности.

Эмма нехотя понимает, что это разумно. Более разумно, чем оставлять его звереть дальше, ведь никто не хотел им заниматься. Разумно, но бесчеловечно. А разве не способность к состраданию отличает человека от зверя?

– Разве Аурус не накажет тех, кто не уследил за ним? – вздыхает Эмма, смиряясь с тем, что ее мнение не находит поддержки. Кроме того, что она может теперь, когда Капито мертв? Ничего. И только сожаления обуревают ее бедное сердце.

Регина слегка улыбается.

– За ним должна была следить я, – говорит она так просто, что Эмма не сразу понимает. А потом вскакивает, взволнованная, и оказывается лицом к лицу с Региной – со спокойной, невозмутимой Региной, которая только что сказала, что будет нести ответственность за смерть Капито.

– Ты ведь здесь ни при чем, – хрипло говорит Эмма и всматривается в карие глаза, ища в них хоть что-то, за что можно уцепиться. Она знает, что готова заслонить Регину собой, но как угадать момент?

Регина чуть наклоняется к ней, и Эмма невольно чувствует ее дыхание на своих губах.

– Ах, Эмма, – мягко говорит эта невозможная женщина, – но ведь именно я дала согласие на расправу. С меня и спрос.

Она не боится. Она знает, что с ней могут сделать все, что угодно, и все равно не боится.

Эмма восхищается ей. Сегодня, в этот момент, несмотря на все, что могло и может их разделить, она восхищается Региной. Ее смелостью, ее готовностью принять на себя всю вину без остатка. Не выдать остальных.

– Это неправильно, – говорит она упрямо и смело берет Регину за руку, сжимая ее. – Ты дала согласие, но ведь не ты… сделала все.

Перед ее глазами на мгновение встает та ужасная картина, которая, должно быть, теперь будет сопровождать Эмму до конца ее жизни. Она содрогается и резко мотает головой, пытаясь отбросить воспоминания. А потом выпаливает:

– И спасибо, что помогла вчера. Мне было очень плохо.

– Я заметила, – кивает Регина. – Я удивлена, что ты так долго продержалась.

Она не отняла свою руку, и прикосновение ее пальцев к ладони Эммы будоражит что-то внутри. За все прошедшее время Эмма ни от кого не получала столько тепла, как от Регины, которая не очень-то охотно отдает его. Разве это не удивительно?

Они сидят молча и держатся за руки до момента, как Регина вдруг разражается искренним смехом. Эмма удивленно глядит на нее: кто-то сказал что-то смешное? Или подумал? Она сама все еще копается в воспоминаниях, и они не кажутся ей чем-то, над чем можно смеяться.

– Я пришла сказать, что мне требуется твоя помощь в саду, – качает головой Регина. – Нужно пересадить пару кустов, а раб, который обычно этим занимается, заболел.

Эмма готова. Она так хочет отделаться от своих мыслей, что согласна на любую работу. Конечно, больше бы ей понравилось снова сходить на рынок, но стоит довольствоваться и малым.

В саду они пересаживают три куста роз – два белых и один красный, – и Эмма сама вызывается собрать сухие листья, разлетевшиеся по территории. Регина вручает ей мешок и грубо сшитые, продранные в нескольких местах, рукавицы, которыми, очевидно, уже не раз пользовались, а сама неспешно составляет букеты для хозяйских комнат. Время от времени Эмма останавливается и любуется ею и ее занятием. А когда заканчивает сбор листьев, то не сразу сообщает об этом, потому что здесь, в этом месте, рядом с Региной, пропадают дурные мысли. Но Регина поднимает голову, и приходится спешно демонстрировать ей полный мешок.

– Замечательно, Эмма. Ты мне очень сегодня помогла.

Эмма так не думает, но ей приятно слышать похвалу. А она еще надеется, что Регина и сама потихоньку привыкает к ее компании, потому и зовет то за одним, то за другим.

– Ты что-нибудь слышала о моей будущей противнице по арене? – интересуется Эмма перед тем, как уйти. Время игр близится, но Август не хочет раскрывать тайну, как бы сильно Эмма ни настаивала. Робин считает, что это будет Лилит, но Эмма сомневается: они ведь уже сражались, в чем смысл? Конечно, это был проверочный бой, однако вряд ли в Тускуле только одна женщина-гладиатор помимо Эммы: не будет ведь Лилит драться сама с собой.

Регина кидает на нее рассеянный взгляд.

– Твоя противница? – она хмурится и качает головой. – Нет, мне ничего не известно.

Эмма с надеждой ждет предложения узнать, но его не следует. Регина занимается цветами, и, кажется, этого занятия ей хватит еще надолго. Эмма вздыхает, топчется на месте и говорит куда-то в пространство:

– Наверное, стоит навестить Марию. Она, должно быть, переживает.

– Мария – глупая рабыня, – внезапно сердито говорит Регина и больше ничего не добавляет, но Эмме и так понятно. Глупая, потому что пошла среди ночи к Капито, и в результате они имеют то, что имеют. Но разве виновата Мария в том, что пожалела человека? Человека! Капито был им, что бы там ни думали остальные.

Спорить Эмма не хочет, поэтому уходит и остаток дня проводит на арене, что, как выясняется, не самое лучшее решение, потому что там все еще витает неуловимый запах жареной человеческой плоти. Эмма знает, что это ей всего лишь кажется, но отделаться от запаха не может, а потому, уже после, ожесточенно намывается в купальне, пытаясь едва ли не содрать с себя кожу. Лепидус, оказавшийся там вместе с ней, со смехом предлагает свои услуги и добавляет, подмигивая:

– А то, может, и удовольствия немного друг другу доставим? Обещаю быть нежным.

Эмма вспыхивает и с удвоенной силой скребет себя мочалкой*. А потом слышит голос Робина:

– У тебя еще не отросло то, чем удовольствие доставлять собрался.

Робин опускается в бассейн, и Эмма косится на него поверх плеча, в то время как Лепидус задорно возражает:

– Я и языком могу!

И он быстро-быстро высовывает язык изо рта и засовывает его обратно – и так несколько раз подряд. Другие гладиаторы почти мгновенно заходятся хохотом, а Робин отвешивает Лепидусу подзатыльник и велит убираться. Потом подплывает к Эмме, отбирает у нее мочалку и со вздохом говорит:

– Ты ничем не пахнешь. Успокойся.

Эмма набирает полную грудь воздуха и медленно выпускает его.

Робин осторожно поглаживает ее по плечу.

Как мало, в сущности, потребовалось им времени, чтобы находиться голыми в одном помещении и не возбуждаться при случайных взглядах. Эмма прекрасно помнит, как Робин впервые принес ей сублигакулюм. Тогда ему не удалось скрыть свою реакцию на ее тело. А что теперь? Теперь она для него – своя. И потому говорит прямо и открыто: