После ужина Эмма снова идет в домус и снова спрашивает первого попавшегося раба, где можно найти Регину. Тот говорит: «Она в своей комнате», – и Эмма идет в указанном направлении, не думая, что может побеспокоить. И не думает она ровно до того момента, как видит обнаженную Регину, стоящую у окна спиной к дверному проему. Смущение тотчас же охватывает Эмму, она шагает назад, стукается локтем о косяк, ойкает и чуть не падает, путаясь в занавеси, которая, оказывается, была задернута, но ничем не помешала. Регина оборачивается было недоуменно, но при виде Эммы тут же прикрывает руками грудь, гневно произносит что-то непонятное и кидается за ширму, откуда говорит уже более внятно:

– Нет, ты все-таки преследуешь меня, Эмма с севера!

Голос ее чуть подрагивает. Эмма смущенно думает, что это от эмоций. Вроде бы, и не стоит уже стесняться, но голой Регина перед ней еще не ходила.

– Прости, – кается она искренне. – Я не думала, что ты…

– Могу поздним вечером готовиться ко сну? – ядовито перебивает ее Регина. Судя по тени на стене, она торопливо одевается. Эмме становится еще более стыдно, и на ноющий локоть она совсем не обращает внимания.

– Я знаю, что надоела тебе, – виновато говорит она. – Но есть причина, по которой я здесь. Даже две!

Она ощущает себя маленькой девочкой, которая прибегает к подружке постарше, чтобы рассказать ей о том, как прошел день. Во всяком случае, судя по выражению лица вышедшей из-за ширмы Регины, все именно так. Но Регина смиряется.

– Говори уж, – со вздохом разрешает она и одним движением распускает волосы, вытаскивая шпильки. Черная копна ложится на плечи, расплескивается по нежно-голубой ткани туники. Эмма завороженно следит, как играют на локонах блики от масляных светильников.

– Эмма? – напоминает о себе Регина, и Эмма спохватывается.

– Сегодня привезли нового раба, – торопливо начинает она. – Мне показалось, что он немного не в себе. Пожалуйста, будь с ним поаккуратнее.

– Ты волнуешься за меня? – приподнимает брови Регина.

Эмма кивает.

– Мы теперь друзья, – она не думает, что Регина забыла, но ей нравится, как это звучит. – Я беспокоюсь. Всякое может случиться.

– Не стоит, – пожимает плечами Регина. – Я не занимаюсь всеми новыми рабами. Раз мне до сих пор не сказали, значит, им займется кто-то другой.

Эмма давит тяжелый вздох.

Может быть, все это зря, конечно. Нечего волноваться.

Она снова косится на волосы Регины. Она и раньше видела их распущенными, но никогда – вот так, в комнате, в которой Регина засыпает и просыпается. Эмма обводит помещение взглядом. Светло-розовые стены, кровать в одном углу, сундук – в другом, ширма возле окна и небольшой столик у дверного проема. Над столиком – зеркало. И очень много разноцветных тканей, развешанных по стенам: должно быть, вместо восковых масок. Возле сундука стоит маленькая курильница, а на столе лежит кинжал, и рукоять его инкрустирована красными камнями. Наверное, рубины. Регина замечает интерес Эммы к оружию и убирает его в сундук, словно боится, что украдут.

– А что второе? – спрашивает она, и Эмма, увлекшись осмотром, непонимающе смотрит на нее.

– Что – второе?

Регина нетерпеливо вздыхает и скрещивает руки на груди.

– Ты говорила, что у тебя две причины, чтобы находиться здесь. Одной ты поделилась. Какова вторая?

Эмма думает, как Регина может так просто забыть, что между ними было, и вести себя как ни в чем не бывало. Вот Эмма очень старается и все равно то и дело срывается. Может, попросить научить?

– Эмма! – в окрике Регины уже чувствуется злость.

Эмма подскакивает.

– Мне меч дали! – выпаливает она. – Настоящий!

Это слишком глупо. Почему она подумала, что кому-то будет интересно? Глупо, глупо!

Регина долго и молча смотрит на нее, потом спокойно спрашивает:

– Это все?

– Д-да, – кивает Эмма.

Регина подходит к ней, берет за плечи, разворачивает, выставляет за порог и резко задергивает занавесь.

– Спокойной ночи, – слышит ошарашенная Эмма. Стоит еще какое-то время, прислушиваясь, будто надеясь что-то услышать, но из комнаты Регины доносятся лишь тихие шорохи. Наверное, она укладывается спать.

Эмма еще немного топчется на месте, потом качает головой. Идя по полутемной галерее обратно к лудусу, она думает, что и сама сошла с ума: бегать к Регине по таким незначительным поводам. Но она слишком рада, что может с ней общаться, и не хочет упускать ни единой возможности.

Из-за поворота раздаются вдруг громкие, скандальные возгласы. Эмма замирает на мгновение, потом осторожно подходит ближе и выглядывает из-за угла. Это Паэтус и Август. Они стоят друг напротив друга, очень близко, и ругаются. Эмме надо пройти мимо них, но она не знает, как сделать это, чтобы не привлечь к себе внимания. Поэтому решает переждать, может быть, они уйдут сами. Волей-неволей, конечно, приходится слушать.

– Ты – омерзительная скотина! – выплевывает Август. – Как ты мог так поступить с девочкой?

Эмма понимает, что речь о ней. С чего вдруг Август решил поговорить об этом прямо сейчас? Ночь на дворе.

Паэтус смеется. От его смеха по плечам Эммы прокатывается слабая волна страха. Что будет, если он поймет, что она их подслушивает? Может быть, стоит вернуться к Регине? Или поискать другой выход?

– С девочкой? – с издевкой переспрашивает Паэтус тем временем. – Ты веришь, что она – еще девочка?

Почти сразу же слышится звук удара, Паэтус охает, Эмма, чуть высунувшись, видит, что он согнулся в три погибели и держится за живот. Август нависает над ним, сжимая кулаки, и выговаривает едва ли не по слогам:

– Ты становишься все более мерзким с каждым своим возвращением.

Паэтус с трудом распрямляется и морщится.

– Так что же ты всякий раз приходишь ко мне?

Он растягивает губы в широкой ухмылке, и Эмма думает, что Август сейчас снова ударит его, но вместо этого Август хватает Паэтуса за тунику и притягивает к себе, а потом целует в губы, буквально сминает их своими. А Паэтус отвечает, грубо хватая Августа за волосы на затылке.

Эмма застывает. Она никогда не видела, чтобы целовались мужчины. Она ищет в себе какие-нибудь эмоции и находит только легкое смятение и желание отвернуться. Но Паэтус утягивает Августа в какую-то нишу – а может быть, и в комнату, – и Эмма, колеблясь, все же решается проскользнуть. На цыпочках она проходит мимо и краем глаза выцепляет два полуобнаженных, прижатых друг к другу, тела у дальней стены. Эмма вздрагивает и ускоряет шаг, молясь, чтобы ее не заметили.

И ее не замечают.

Комментарий к Диптих 7. Дельтион 2

Фибула – застежка паллы на плече или груди.

========== Диптих 8. Дельтион 1. Bona mente ==========

Bona mente

с добрыми намерениями

Спустя несколько дней Эмма вдруг просыпается среди ночи, словно кто-то ее позвал. Она привстает, внимательно прислушиваясь, но вокруг тихо. Странно… Может, что-то приснилось? Мать говорила, что если просыпаешься от звука своего имени, значит, это боги говорят о тебе.

Эмма слушает еще какое-то время, но только чей-то храп доносится справа. Она мотает головой, зевает и снова ложится, чтобы буквально через несколько вдохов подскочить уже от явного, хоть и тихого, крика «Помогите!»

Откуда это?

Она выбегает из своей комнаты, босая, с растрепавшимися после сна волосами, и застывает, старательно прислушиваясь. Снова тихо. Неужели показалось? Но ведь она уже не спит.

Эмма проходится по галерее взад-вперед, склоняя голову то вправо, то влево. Ничего. Удивительно. Сердце тревожно бухает в груди: может, что-то случилось дома? И боги таким образом дают знать о беде?

Эмма сжимает кулаки. Руки внезапно начинают трястись, как и ноги. Хочется вырваться из лудуса прямо сейчас и…

– Помогите!

Нет, это не дома. Крик совершенно отчетливо доносится откуда-то снизу. И теперь уж Эмме требуется совсем немного, чтобы догадаться.

– Капито*, скотина!

Она бросается к лестнице и сталкивается там с Робином. Они понимают друг друга с полувзгляда и, не сговариваясь, несутся вниз, в подвальные помещения. В пятку Эмме впивается что-то острое, но она не обращает внимания. Робин первый добирается до камеры, решетка в которой распахнута настежь, и врывается внутрь. Эмма за ним и успевает увидеть, как Мария лежит на полу с задранной туникой, а к ней пристраивается Капито – тот самый сумасшедший со шрамом. Голый зад его судорожно дергается, руки крепко сжимаются на шее Марии, которая уже почти не сопротивляется. У нее багровое лицо и широко раскрыт рот, она задыхается и скребет ногтями по рукам Капито. Подбежавший Робин с ходу бьет Капито кулаком в нос, раб отпускает Марию, и та, кашляя, пытается отползти в сторону. Эмма бросается к ней и помогает, попутно одергивая тунику. Ей стыдно и больно одновременно, и хочется убить Капито, но Робин справляется и без ее помощи: он опрокидывает Капито на спину, садится сверху и яростно молотит его кулаками по лицу. Брызги крови летят во все стороны, раб не сопротивляется и не пытается прикрыться. В какой-то момент из его разбитого рта даже вырывается смех. Робин на мгновение останавливается, потом принимается бить сильнее. Эмма впервые видит его в таком состоянии. Она даже не пытается подойти и оттащить его, тем более что Марии ее помощь нужна больше: рабыня плачет и давится слезами, прижимаясь к Эмме, и остервенело натягивает тунику на свои колени. Эмма не знает, как спросить у нее, успел ли Капито совершить насилие, и в этот момент в камеру врываются несколько гладиаторов, а с ним Давид. Он бледен и перепуган, с губ его слетает нечто нечленораздельное, когда он видит рыдающую жену. Он бросается к Марии, и Эмма с облегчением уступает ему право на ее утешение. Другие гладиаторы оттаскивают Робина, изрыгающего грязные ругательства. Эмма никогда не видела его таким, он будто зверь: весь в крови, тяжело дышит, глаза наполнены яростью, кулаки сжаты. Он силится вырваться и вернуться к Капито, но ему не позволяют. Капито же с трудом сворачивается на полу в собственной крови и продолжает смеяться. Эмме становится не по себе от его смеха.