Растерянность накрывает ее с головой, когда Регина все же отвечает, так и не повернувшись:
– Я общаюсь с тобой, потому что это нужно тебе.
Эмма теряется и даже отступает на шаг. Нужно ей? А разве нет? Разве Регина неправа?
– А что если я и сама не знаю, что мне нужно? – спрашивает она только для того, чтобы не молчать.
Регина оборачивается, выпрямляясь.
– Это ты должна решить сама, Эмма, – у нее из прически выбивается локон и падает на щеку. – Это твоя жизнь.
– Моей жизнью управляют римляне, – возражает Эмма. Раньше она сказала бы, что это делают боги, но совершенно очевидно, что боги редко заглядывают сюда. Особенно северные.
– Есть разные способы сопротивляться действительности, – уклончиво отвечает Регина, а когда Эмма открывает рот, чтобы спросить, какие именно, сердится: – Ты снова слишком много болтаешь попусту, Эмма! И это одна из причин, почему мне так не хотелось заводить с тобой дружбу!
Она прогоняет Эмму с кухни, отговариваясь тем, что кое-кому нужно заняться делом, а Эмма запоздало радуется: заводить дружбу! Значит, они все-таки друзья! Из головы совершенно вылетают слова про то, что Регина общается с ней не по своему желанию. Улыбка не сходит с ее лица до самой арены, где Эмма слышит знакомый громкий голос и тут же нахмуривается.
– …шустрый тип, приглядывайте за ним как следует! А то он у меня на корабле такое устроил!
Наута стоит посреди арены, чуть расставив ноги для большей устойчивости, и держит в руках цепь, на конце которой молча бьется голый мужчина со спутанными кудрявыми волосами, закрывающими лицо. Еще одну цепь Эмма видит у Августа: вдвоем с Наутой они пытаются удержать нового раба на месте. Но тот сопротивляется очень яростно, ему явно наплевать на содранные до крови запястья. В какой-то момент Август, видимо, устав от всего этого, резко дергает цепь, и раб валится на песок. Почти сразу же он начинает кричать – очень громко, на одной ноте. Это омерзительный, дикий, выворачивающий душу крик. Наута морщится, а потом подходит и ногой бьет раба по лицу. Раздается хруст. Эмма вздрагивает, видя, как кровь разлетается во все стороны. Раб замолкает и перестает шевелиться. Тут же подбегают два гладиатора и поднимают его. Голова у него запрокидывается, открывая взглядам всех желающих шею, которую по кругу пересекает глубокий свежий шрам. Будто его пытались повесить. Гладиаторы тащат новичка мимо Эммы, и она никак не может перестать смотреть на этот шрам. В какой-то момент она переводит взгляд на лицо раба и видит, что нос у него свернут, кровь залила рот и подбородок, глаза открыты, а взгляд устремлен прямо на нее. И во взгляде том – немыслимая по силе ненависть и жажда смерти.
По спине Эммы пробегает холодок. Она отшатывается, когда у ног ее проползают змеями звенящие цепи, и угождает прямо в руки Науты. Впрочем, тот разжимает объятия сразу, как Август угрожающе шагает в их сторону.
– Все хорошо, приятель! – весело смеется Наута и подмигивает наставнику. – Без рук!
И он поднимает их, продолжая улыбаться.
Эмма на всякий случай отступает от него на пару шагов.
– Не ожидала тебя здесь увидеть, – в ее голосе столько же холода, сколько все еще разливается по жилам от одного брошенного взгляда раба.
Наута цокает языком.
– Я привожу товар, ты забыла? – он подмигивает и ей и подкручивает свой крюк, готовый вот-вот спасть с культи.
Эмма ничего не забыла. И ей мерзко вспоминать, как боялась она этого лживого морехода. Но тогда она была избита и измождена качкой и долгим плаваньем. Если бы она сразилась с Наутой сейчас…
Однако Наута не собирается драться. Он оценивающе осматривает Эмму, и та видит, как похотливо загораются его синие глаза, подведенные углем.
– Ты какая-то другая, – тянет он. – Не могу сказать, в чем именно…
Он тянется пощупать Эмму, и та отбивает его руки молниеносным ударом, принимая защитную стойку. Удивленный смех служит ей ответом.
– Вот оно что! Я-то думал, Аурус шутки разбрасывал, когда говорил, что выставит тебя на арену.
Эмме не смешно. Она не хочет, чтобы ее трогал, кто попало. Особенно Наута. А тот обходит ее кругом и, вернувшись, насмешливо произносит:
– Я слышал, тебя лишили девственности? Публично. Хотел бы я взглянуть. Или поучаствовать.
В его взгляде промелькивает какая-то жадность. Сейчас он очень похож на Паэтуса.
Эмма скрипит зубами. Может ли она его ударить? Наверное, да. Он не ее господин. Никто не запрещал его касаться. Но вместо этого она спрашивает:
– Что с шеей у того раба?
Наута равнодушно дергает плечом.
– Много сопротивлялся. Пришлось познакомить его с моей веревкой, – и он хлопает себя по бедру. Там, приделанная к поясу, действительно висит веревка. Эмма представляет, как Наута перекидывает ее через перекладину и подвешивает несчастного, как тот бьется в конвульсиях, пытаясь освободиться. Однажды они с братьями нашли висельника в лесу, когда отправились охотиться. Дурное было зрелище. Зато теперь Эмма отлично знает, какого цвета бывает язык у мертвеца.
Наута явно непрочь поболтать еще, но Эмма отворачивается от него и идет к Августу. Тот ждет ее возле столба и тут же вручает деревянный меч. Наута топчется на краю арены, затем сплевывает и уходит. Эмма уже готовится к бою, как вдруг кое-что понимает.
– Он же сумасшедший.
Август, уже вставший напротив в стойку, удивленно выпрямляется.
– Что? Кто?
– Тот раб. У него глаза такие… дикие.
И это единственное объяснение. Либо Наута уже поймал его таким, либо он сошел с ума, пока его везли в Тускул. Эмма помнит, что и сама в то время была близка, чтобы отпустить этот мир, и единственное, что держало ее, это желание вернуться домой. Может быть, оно держит ее до сих пор. И благодаря ему находятся оправдания многим вещам, от которых другой мог бы сойти с ума.
Август чешет переносицу и смотрит куда-то в сторону.
– Не наше это дело, – говорит он наконец.
Эмма с ним не согласна.
– Он может причинить кому-нибудь вред.
Она думает о Регине почему-то. Ведь она же занимается новичками – по крайней мере, иногда.
– Он будет сидеть в камере ближайшее время, – возражает Август. Видимо, ему просто не хочется лишний раз идти к Аурусу. Эмма может это понять. Но ей снова придется спать вполглаза ближайшие дни.
Ближе к концу тренировки происходит нечто удивительное. Август забирает у Эммы меч, и она думает, что свободна, но наставник возвращается, и в руках у него другой меч. Настоящий. Его лезвие поблескивает в лучах уходящего солнца.
Эмма теряет дар речи. Она просто смотрит на оружие и не может поверить. Август замечает ее состояние и разражается хрипловатым смехом.
– Не ожидала, да?
Эмма только кивает.
– Ты же не с деревянным обглодышем на арену-то пойдешь, – ворчливо говорит Август и вдруг, без предупреждения, кидает меч. Эмма ловит его и чуть приседает, совершенно забыв, каким тяжелым может быть настоящее оружие.
– Да, именно поэтому тебе и пора переходить с деревяшек на что-то настоящее, – кивает Август, верно расценив приседания Эммы. – Помаши тут пока. Сражаться, конечно, уже не будем, приноровись.
Он снова уходит, а Эмма благоговейно проводит ладонью по гладкой стали. Та отвечает ей молчаливым холодом. От прикосновения у Эммы по спине бегут мурашки. Она и подумать не могла, сколько эмоций ей принесет простой меч – настоящий меч. Стоит только чего-то лишиться – и сразу понимаешь, как дорого оно тебе.
До самого заката Эмма упражняется. Постепенно рука привыкает, вспоминает, как было раньше. Конечно, это не ее меч. Эмма бы не удивилась, узнав, что Наута выкинул его в море. Хотя, скорее всего, продал какому-нибудь любителю северного оружия. Август принес ей гладиус – на них сражаются почти все гладиаторы Ауруса, даже Робин. Есть в лудусе один ретиарий – боец с сетью и коротким кинжалом, – остальные так или иначе задействуют гладиус. Гладиус короткий, у острия довольно широкая режущая кромка. Рубить им можно, но не особенно эффективно, тут предпочтительнее колющие удары. Эмма хорошо выполняет и те, и другие, так что беспокойства в ней нет. Напротив: с обретением настоящего оружия в сердце поселяется еще большая уверенность в предстоящих победах. Если уж она сумела почти победить Лилит деревянным мечом, то обычным и подавно сможет. Даже если та будет сопротивляться в полную силу.
