– Быстрее, Эмма, – торопит тем временем Регина и машет рукой. На ней тоже палла: светло-коричневая, с капюшоном, доходящая до пят и прикрывающая руки до локтя. Эмма невольно сравнивает ее со своей – короткой и не очень удобной. А потом замечает, что на некотором расстоянии от них топчется один из соглядатаев Ауруса.

– Он, что, пойдет с нами? – громко шепчет Эмма, кивком головы указывая Регине направление, в котором нужно посмотреть. Регина смотрит. Потом кивает.

– Конечно. Ты первый раз выходишь за пределы лудуса. Тебе пока что нет доверия. Вдруг ты решишь сбежать.

Конечно, Эмма не решит. Она может сколь угодно хорошо и уверенно чувствовать себя, но понимание того, что одной, в чужом, неизученном городе, в чужой стране ей пока делать нечего, никуда не девается. Но Регине она скажет совсем не это.

– Конечно, – заверяет Эмма. – Только ради тебя я не сбегу.

Она улыбается, надеясь, что улыбнется и Регина, но та лишь равнодушно говорит:

– Ты благоразумна, и это хорошо. Я сообщу об этом Аурусу. Может быть, он позволит тебе чаще выходить в город.

Она умолкает и быстро идет к воротам, Эмма торопится следом, полная радостных переживаний. И чуть не захлебывается в них, когда ворота открываются, выпуская ее в мир за пределами лудуса. Она и забыла, как может быть шумно, как много вокруг людей!

Тускул все еще пахнет, но уже не так сильно, как тогда, когда Эмма впервые очутилась в нем. Наверняка она привыкла. Регина быстро идет вниз по улице, Эмма за ней, а соглядатай держится на приличном расстоянии. Время от времени Эмма оборачивается, чтобы проверить, не отстал ли он.

Регина приводит Эмму на форум – так называется римский рынок. Но слово почему-то все время выпадает из памяти, и Эмма не сильно озадачена тем, чтобы его там удержать. Все равно это просто рынок, с рядами, на которых выставлены разнообразные товары, и торговцами, шумно нахваливающими свое. Эмма вертит головой, жадно выхватывая то яркие цвета туник свободных горожан, то смех стайки юных девушек, за которыми бдительно наблюдает пожилой мужчина – очевидно, домашний раб, то запахи жареного мяса, уже готового и продающегося прямо на улице.

Регина, видимо, четко знает, что ей нужно приобрести. Пока Эмма, оглушенная свалившимся на ее голову счастьем, крутится во все стороны, стараясь заполучить максимум эмоций и впечатлений, Регина уверенно идет вперед и в итоге оказывается возле рыбного ряда. Судя по реакции торговцев, тут же принимающихся наперебой совать ей рыбу, заглядывает она сюда часто.

– Что нам нужно? – интересуется Эмма, с любопытством рассматривая многочисленных морских гадов. В отдельной корзине она видит раковины моллюсков, так понравившиеся ей после пира. Может быть, Регина пришла за ними? Но Регина приобретает большую рыбину, отдает торгашу пару монет и идет дальше. Эмме волей-неволей приходится поспевать, хотя ей хотелось бы подольше побродить здесь. На самом входе она видела торговку лентами. Можно было бы приобрести одну для волос. Но своих денег у Эммы нет, а просить у Регины она, конечно же, не станет. Кто будет тратиться на такое?

Регина переходит из ряда в ряд и потихоньку наполняет свою корзину: в ней уже лежат пучки зелени, лимоны, какие-то неизвестные Эмме овощи. Напоследок Регина останавливается возле хлебной лавки и покупает хлеб: ароматный, горячий, одуряюще пахнущий. Эмма глотает слюну: она ведь не успела поесть. Заметив ее взгляд, Регина вздыхает и просит у торговца еще одну буханку. Потом отламывает от нее большой кусок и протягивает Эмме.

– Держи, а то закапаешь меня слюной.

Эмма обрадованно ест, забыв поблагодарить. Хлеб безумно вкусный, гладиаторам такого не дают. Но ведь Регина и остальное покупает явно не для кухни, в которой питается Эмма.

– Ты будешь для кого-то готовить? – любопытствует Эмма, утолив голод. Они с Региной уже покинули рынок и неспешно движутся обратно к лудусу. Прогулка вышла не такой длинной, как надеялась Эмма, но даже так она счастлива. Настолько счастлива, что напрочь забывает о желании прикинуть, как надежно можно спрятаться в Тускуле после побега.

Чем дальше от рынка, тем меньше пахнет, и Эмма думает, что будет даже скучать по тем запахам, что окружали их с Региной. В лудусе воздух чище – может, из-за того, что здание стоит вдали от центра. На их улице тоже много людей и кое-где виднеются торговцы, но дышится легче.

Впереди уже виднеются ворота лудуса, а Регина пока что так и не ответила ни на один вопрос Эммы и никак не пожелала поддержать беседу. Соглядатай привычно тащится позади, его присутствие давно не раздражает. Эмме жарко – должно быть, от прогулки и от сознания того, что она наконец-то добилась, чего хотела. Пусть это маленькое достижение, но она рассчитывала на него нескоро. Надо же, как много радости может доставить что-то совершенно незначительное! И даже прошлые горести уходят далеко. Может, узнай кто, что Эмма не слишком сильно горюет по своей судьбе, и осудил бы ее, но в последние дни она вспоминает слова старой полуслепой бабки, жившей через два дома от них. «Прошлое уже горит в вековечном огне, – сказала она тогда, наливая Эмме вкусно пахнущий сладостью отвар из летних ягод и трав, – а о будущем мы можем лишь гадать да строить планы. Но боги даровали нам настоящее – живи в нем, девочка моя, и не слушай никого. Пусть они сами горят в огне и ждут знаков!»

«Живи!»

Эмма думает, что в последнее время не жила, а существовала. Ждала чего-то – удобных случаев, хороших примет, доброго расположения. Надеялась на собственную неприметность. Но не помогло. Что толку теперь думать о прошлом? Оно было и прошло, дало бесценный опыт, который Эмма может использовать. Когда-то отец говорил ей, что самые правильные поступки человек совершает тогда, когда ему нечего – или почти нечего – терять. Эмма думала, что потеряет все, когда входила в атриум – кроме жизни. Что было бы с ней, не прояви Аурус милосердие? Шла бы она сейчас с Региной на рынок?

Зная себя, Эмма верит: она заперлась бы в своем сердце, в своих переживаниях. Не успокоилась бы, пока не разложила все по сундукам. Или погрязла бы больше в трясине бесконечно однообразной круговерти дней, пытаясь отделаться от воспоминаний о том, что невозможно исправить. Но ведь сейчас ей не надо ничего исправлять. Не было ни крови, ни боли, ни вынужденного подчинения – по крайней мере, не того, которое должно было быть. А значит, она может жить дальше.

Убеждая себя в правильности происходящего, Эмма не замечает, как оказывается в домусе, а именно – на хозяйской кухне. Там все не так, как в лудусе: более чисто, более светло, и пахнет иначе. Каждый раб занят своим делом: кто-то варит, кто-то режет, кто-то быстро моет блюда и котелки.

Регина ставит корзину на дальний стол и расстегивает фибулу* на палле. Взгляд Эммы невольно падает на тонкую золотую цепочку, обвивающую шею. Она была у Регины раньше, эта цепочка?

Один из рабов подходит к Регине и негромко спрашивает:

– Когда нам начинать готовить, управляющая?

Регина хмурится и косится на клепсидру.

– В полдень, – решает она. – Господин Аурус велел подать в обед, как раз будет готово.

Раб кивает, вытаскивает рыбу и уносит ее на вытянутых руках. Эмма провожает его взглядом и думает, что с ним Регина вела себя не холодно и не отстраненно. Он спросил – она ответила. Безо всяких уловок и насмешек. Может быть, дело в вопросах? Или в том, кто их задает? Стоит ли попробовать общаться с ней на какие-то нейтральные темы? Но что они могут обсудить? Моду в Риме? Погоду? И в любом случае, Эмме хочется узнать еще слишком много. Она не может ждать, пока они с Региной станут достаточно близки. Они уже стали. Вряд ли можно ближе.

– Скажи мне вот что, – спрашивает Эмма, пока Регина копошится в корзине. – Сначала ты отталкивала меня. Потом согласилась общаться. Но все равно иногда держишься так, словно в любой момент готова снова оттолкнуть.

Она замолкает, не зная, что сказать еще. Все ведь и так понятно. И она смотрит в затылок Регины, с нетерпением ожидая ответа. А Регине неторопливо разбирает корзину, будто и не слышит Эмму. Эмма раздосадованно выдыхает. Неужели непонятно, как важно ей узнать?!