– Мне не нужно к Студию, – говорит она мягко. – Вчера со мной была женщина.

Она рассказывает Робину про случившееся в атриуме, а перед глазами почему-то стоит Регина. Но о ней с губ Эммы не слетает ни слова. Она не хочет делиться с ним. Может быть, из уважения к Регине. А может быть, все еще помнит ту сцену, свидетелем которой стала случайно. Но это ее очень мало волнует. Она ведь не делит Регину с Робином.

По мере рассказа взгляд Робина перестает быть обеспокоенным.

– Ты не представляешь, как ты меня обрадовала, – выдыхает он и добавляет: – А я-то смотрю на тебя и вижу: ты словно выше стала, и взгляд не такой угрюмый. Вот и думаю, с чего бы, если вчера такое…

Он не договаривает и качает головой.

– Я не знаю, почему, – пожимает плечами Эмма. – Может, мне надоело прятаться. Такое ведь может быть?

– Еще как! – оживляется Робин. – Когда меня только привезли сюда, я отсиживался в своей камере и никуда не выходил. Было желание нарваться, выпустить пар, злость, но я помнил про Мэриан и Роланда и просто не мог позволить себе ничего такого. А потом привык, обжился. Решил, что если буду лучшим, то снова увижусь со своей семьей однажды. Пришлось лезть из кожи вон.

Момент подходящий, и Эмма не упускает его.

– Ты когда-нибудь пытался убежать? – понижая голос, спрашивает она. Возможно, это не лучшее место, чтобы обсуждать такое, но и искать темный угол, чтобы просто спросить, не стоит: это всяко наведет на подозрения.

Робин оглядывается, потом качает головой.

– Я – нет. Но при мне пытались. Трое домашних рабов. У них был прорыт лаз в подвал того, кто им помогал.

Эмма навостряет уши.

– Им удалось?

К ее сожалению, Робин снова качает головой.

– Их поймали в ближайшем лесу. Кто-то донес.

Эмма понимающе кивает. Ну, да, с доносом проще. А так, может быть, все бы удалось.

– Их сильно наказали?

– Их распяли, – как-то буднично говорит Робин. – В назидание остальным.

Легкость, с которой Эмма проснулась сегодня, немного меркнет. Значит, бывает и так. Не просто наказание, но смерть. В самом деле, кому нужны рабы, которые уже один раз убежали? Это ведь подрывает авторитет их хозяина.

Робин вдруг склоняется к Эмме и шепчет ей на ухо:

– Ты что, задумала бежать?

– Нет, – отвечает она, и это правда, потому что она не собирается делать это в ближайшее время. Робин подозрительно смотрит на нее.

– Эмма, – начинает он, но Эмма перебивает:

– Я же сказала, что нет. Просто зашла речь.

И она как можно более небрежно пожимает плечами.

Что ж, она все еще права. Робин – не помощник. И доверять ему в этом вопросе, пожалуй, стоит поменьше: он ведь не сказал, кто именно донес на тех рабов. Зато упомянул, сколько усилий ему пришлось приложить, чтобы заполучить расположение Ауруса. Эмма не собирается его за это ненавидеть: всякий выживает, как может. А тех рабов она не знала.

Гладиаторы с интересом посматривают на Эмму, когда она приходит на кухню. Ее немного стесняют их взгляды, однако не так сильно, как это бывало обычно. Они наверняка узнали про ее наказание и теперь обсуждают. Это неприятно, но не более.

– Возможно ли лечь спать, а проснуться новым человеком? – интересуется Эмма у Робина. Тот закидывает в рот дольку яблока, тщательно прожевывает ее и только потом делится своими мыслями:

– На все воля богов. Может быть, они нашли тебе новое предназначение.

Эмма тоже берется за яблоко.

Новое предназначение… А старое в чем заключалось? С момента попадания в лудус Эмма ни к чему особенно не стремилась. Ей казалось, что самое важное – это выжить. Любым путем. Сделать свое пребывание здесь как можно более безболезненным. И у нее это получалось до вчерашнего дня, когда выяснилось, что ты можешь быть тише воды и ниже травы, но на тебя все равно обратят внимание. Так есть ли смысл и дальше продолжать прятаться?

Эмма меланхолично жует яблоко и никак не может отделаться от слов Робина про предназначение. Может, оно заключается в том, чтобы победить на играх, и поэтому боги придали ей сил? Или ей суждено выбраться отсюда в скором времени? Или Регина…

При мысли о Регине Эмма резко выпрямляет спину. Словно волной накатывают воспоминания, и они слишком приятны, чтобы усидеть на месте.

А может, боги назначили ей путь, на который она увлечет и Регину? Может, это из-за нее и того, что она сделала, Эмма чувствует себя… так?

Эмма принимается жевать яблоко быстрее.

Регина – все еще загадка. Что она думает, почему делает то или иное… Эмма не может понять. Но если раньше она оставляла попытки добиться понимания на потом, то теперь, после того, что случилось, ей отчего-то жизненно необходимо вывести Регину на откровенность.

В голове сидит уверенность, что Регина одинока. Да, Эмма видит ее то с одним рабом, то с другим, вон и с Робином видела, но Регина никогда не смеется так, чтобы от души. Она и улыбается-то редко, хотя последнее время немного чаще. И у нее совершенно нет друзей. Должно быть, ей сложно дружить здесь с кем-то, если вспомнить, как высоко она задирает нос. Но задранный нос не помешал ей прийти вчера к Эмме и сделать то, что она сделала.

– Мне надо идти, – Эмма торопливо доедает яблоко и встает из-за стола. Робин удивленно смотрит на нее, но ничего не говорит, а Эмма уже бежит к галерее, чтобы оттуда нырнуть в домус на поиски Регины. Она стремится к ней так, будто они уже лучшие друзья, и только ей она может сполна поверить свои секреты. Причиной тому вчерашнее или утренний настрой Эммы – непонятно.

Однако вместо Регины она натыкается на Паэтуса, и это не та встреча, что заставляет радостно биться сердце. Сердце, впрочем, все равно бьется – и чуть более учащенно, чем обычно. Эмма думает, что от плохих воспоминаний, но с удивлением понимает: нет. От бега. А воспоминания… Они никуда не делись, конечно же. Просто от них уже не так больно. Ведь это она вчера управляла Паэтусом и остальными, а не наоборот.

– Куда торопишься, красавица? – Паэтус ловит Эмму за руку, и от этого прикосновения становится хуже. Эмма теряет еще немного утренней легкости и уверенности в себе. Она пытается вырваться, но Паэтус держит крепко.

– Ты была такой красивой вчера, – бормочет он, и в его дыхании ощущается запах вина. – И такой умелой. Сознайся, ты уже делала такое?

Он смеется, а Эмма, еще недавно радостно гадавшая о божественном предназначении, сжимается и чувствует отголосок стыда. Паэтус подтягивает ее к себе и касается губами щеки.

– Впрочем, нет разницы, – рвано выдыхает он. – Однажды я уговорю отца отдать тебя мне. Не сразу, конечно. Пусть наиграется тобой сам.

Эмма говорит прежде, чем успевает сдержать язык:

– Я знаю про тебя и Августа. Зачем ты пытаешься скрыть свою сущность?

Легкость уходит почти окончательно. Эмма снова та Эмма, которая ждала наказаний. Вот только говорит немного больше, чем ей дозволено.

Лицо Паэтуса чуть бледнеет и вытягивается. Он выпрямляется, словно стараясь показаться выше. Пальцы его сильнее сжимаются на руке Эммы, до боли.

– Ты подумала, что выкарабкалась вчера невредимой, так теперь можно и дерзить? – тянет он и щурится, скалясь. Его глаза темные и злые, и Эмма поражается тому, как могла видеть в них доброту. Она молчит, а Паэтус продолжает:

– Ты в моем доме, Эмма, не забывай об этом. И я знаю, где найти тебя.

Липкий страх гнездится внутри Эммы, заполняет собой все пустоты и не собирается исчезать. Эмме больно, но потому, что она успела поверить, будто что-то поменялось. Но нет. Она просто себя обманывала.

Паэтус дергает ее за руку, и Эмма, не удержавшись, падает на колени к его паху. В этот момент слышится гневный окрик:

– Паэтус!

Паэтус моментально отскакивает от Эммы и злобно смотрит на появившегося Ауруса. Эмма, сгорбившись, все еще стоит на коленях, а Аурус, четко выговаривая слова, бранит сына:

– Если я еще раз увижу тебя возле Эммы, то прокляну и вышвырну на улицу! Ты понял меня?