Эмма морщится. Ей отвратительны ее мысли. Ей отвратительна она сама. Она не может определиться, хочет ли, чтобы Регина ушла, или чтобы осталась.
– Вряд ли я сумею, – качает она головой и пытается оттереть левую руку от краски. Получается не слишком хорошо.
– Сумеешь, – отзывается Регина. – Если захочешь жить, конечно.
Она улыбается, но это пустая улыбка: в ней нет ничего веселого, ничего манящего. Простое движение губ, будто сама Регина – это просто оболочка, а внутри – первозданная пустота, из которой ничего не может зародиться, но все погибнет, едва коснется хоть края.
Эмма смотрит на нее и понимает: пусть остается. Она не хочет однажды стать такой же пустотой. И говорить какой-нибудь юной рабыне, что нужно просто привыкнуть. Эмма может привыкнуть ко многому – и она пыталась, видят боги. Но всему есть предел.
– Ты знаешь, с кем ты была?
Впервые с момента начала разговора Эмма ловит в голосе Регины искренний интерес. Но она вынуждена покачать головой.
– Нет. На ней была маска.
– Хорошо, – почему-то отвечает Регина, и никакого интереса в ней больше нет. Эмма расстраивается. Она думает, что сейчас снова останется одна, а это не то, чего ей хочется. Хотя бы Регина, если никто другой. Хотя бы она.
И в этот момент случается то, чего Эмма никак не ожидает.
Не снимая одежды и только зачем-то поддернув подол туники, Регина заходит в воду и садится на маленькую уступку рядом с опешившей Эммой. А потом тянет ее вниз, на себя, одновременно разворачивая так, что Эмма оказывается к ней спиной, неловко присев на ту же самую уступку. Вряд ли Регина справилась бы с этим, вздумай Эмма сопротивляться. Но неожиданность происходящего и изумление захватывают Эмму в тиски, и правая рука Регины проскальзывает ей между ног, а вторая обвивает талию и сжимает, словно для того, чтобы точно не дать Эмме отстраниться. Подбородок Регины опускается Эмме на плечо, дыхание легко задевает кожу. Спина прижимается к груди, и Эмма, сама того не желая, чувствует, как напряжены чужие соски.
– Перестань! – пораженная, она отталкивает руку Регины совсем как тогда, в их первую встречу. Но в тот раз Регина уступила, а сейчас ее рука снова скользит по животу Эммы и настойчиво спускается к лобку, лишенному волос. Не понимая, что происходит, Эмма отталкивает ее опять и встревоженно закусывает губу, когда Регина в третий раз возвращает руку и кладет ладонь прямо на лобок так, что пальцы закрывают собой все то, что Эмма обычно прячет под набедренной повязкой и туникой.
Нужно встать. Нужно оттолкнуть. Дать понять, что подобное неприемлемо, особенно сейчас. Но Эмма ничего не делает. И злость ее медленно растворяется в воде, как серебряная краска, сползающая с тела.
– Что ты делаешь? – голос Эммы вздрагивает, как и она сама, и дрожь эта вызвана смутными ощущениями, что рождаются от прикосновений Регины. Они почти такие же, какими были тогда, когда она сама касалась себя. А может быть, немного лучше. И, наверное, именно поэтому Эмма не отстраняется, хотя у нее, несомненно, получилось бы, попытайся она.
– Не противься, Эмма, – говорит Регина ей на ухо, губами чуть задевая мочку. – Это возбуждение. Дай ему прийти. А потом выпусти его. Так будет лучше.
Никто не трогал ее так, как трогает сейчас Регина. Можно ли доверять ей? Разве она не отстранялась постоянно? Разве не давала понять, что сама по себе, и чужие проблемы ее не волнуют?
– Не надо, – жалобно просит Эмма, а сама разводит ноги, позволяя чужой руке скользнуть ниже. Что-то безумно смутное и отчаянно горячее растворяется в крови, разносится по жилам, ударяет в виски.
– Ты ничего не будешь мне должна, – мягко обещает Регина, и ее шепот жидким пламенем вливается в сердце. – Я хочу помочь тебе. Просто скажи, если будет неприятно. Вода – не самая лучшая смазка.
Эмма с трудом слышит ее. Может быть, случись такое вчера, она не позволила бы себе вжаться в Регину, допустить ее к себе. Но сегодня и сейчас не она контролирует себя, а то возбуждение, что немыслимым образом пришло во время игр, призванных потешить кого-то другого. И Эмма не хочет искать в себе силы для сопротивления.
Она сдается и шире разводит ноги, а палец Регины упирается во что-то и надавливает. Прикосновение слишком приятно, Эмма неровно вздыхает, закусывая губу. Потом опускает взгляд, желая взглянуть, но вода все искажает, остается лишь доверять своим ощущениям. Откуда-то приходит уверенное понимание, что Регина сейчас касается того, что трогала Эмма у женщины в маске, а потом и у себя. Эмма вздрагивает, потому что Регина нажимает чуть сильнее, а потом принимается гладить.
Один палец ложится между складок. Надавливает снова. Скользит. Чуть сгибается у самого входа, но замирает. Эмме все равно. Она уже была готова потерять невинность, готова она и сейчас, только бы не лишаться этого восхитительного, невозможного чувства сладкой легкости, медом собирающегося между ног.
Эмма вздрагивает, когда Регина снова принимается двигать рукой, и шире раскидывает ноги, напрягая бедра, приподнимая их, смутно подаваясь удовольствию навстречу и вспоминая, как двигалась под конец та женщина под ней. Она с нетерпением ждет, что Регина войдет в нее пальцем, потому что уверена, что настоящее наслаждение можно получить только так, но этого не происходит. Разочарование теплится в Эмме ровно до того момента, как Регина абсолютно уверенно находит пальцем сосредоточение удовольствие и принимается ласкать его, то усиливая нажим, то давая передышку. Эмма жмурится так, что под веками принимаются скакать белые пятна, а потом резко открывает глаза и поворачивает голову, глядя на Регину. Что она хочет увидеть?
Лицо у Регины невозмутимое, взгляд устремлен куда-то вперед, словно то, что она делает, в порядке вещей. Пока Эмма задыхается от своих ощущений, Регина, возможно, гадает о том, чем займется завтра утром. Или мысленно пробегается по списку дел на сегодня, вспоминая, все ли выполнено. Эмма ошарашенно думает, как это отвратительно, и выгибает спину, понимая, что отстраненная Регина только больше распаляет, больше возбуждает. Может быть, оттого, что снова проскакивает ассоциация с той женщиной в атриуме. Эмма не хочет сравнивать ее и Регину, но не получается забыть, даже сильно зажмурившись. Регина же, будто очнувшись, моргает и, слегка отстранившись, легко касается губами плеча Эммы, а потом и шеи.
– Все хорошо, Эмма, – шепчет она, не прекращая двигать рукой. – Все хорошо.
То ли от ее слов, то ли от того, что пришло время, но внутри Эммы в один момент вдруг разливается невыносимое удовольствие, толчками расходящееся по всему телу и сливающееся затем в одно целое. Оно длится не так уж и долго и оставляет после себя тихое удовлетворение. Эмма запрокидывает голову, затылком вжимаясь в чужое теплое плечо. Она приоткрывает пересохшие губы, чтобы позволить тихому стону сорваться с них. В тот же момент Регина медленно убирает руку, и ощущение пустоты вынуждает Эмму поспешно сдвинуть ноги. В паху все еще пульсирует что-то и сжимается, когда Регина осторожно высвобождается и выходит из бассейна. С подола ее туники потоком льется вода.
– Что ты сделала со мной? – бормочет Эмма, с трудом переворачиваясь и щекой прижимаясь к нагретому чужой спиной бортику бассейна. В ней снова – совершенная пустота, но сейчас она блаженна, а не пронизана злостью. Что-то изменилось. И очень сильно.
– То, что с тобой не сделает мужчина, когда ты ляжешь под него первый раз, – спокойно отвечает Регина, и ее голос доносится будто бы из-за стены. В ушах немного звенит, Эмма закрывает глаза, а потом открывает и с плеском разворачивается, выходя из воды настолько поспешно, насколько может в данной ситуации.
Регина чуть вздергивает подбородок, когда Эмма останавливается перед ней как тогда, когда Регина готовила ее. И снова одна из них одета, а вторая – обнажена. Это входит в привычку. Мокрая туника плотно облегает Регину, но ту, кажется, это не смущает. И верно: зачем смущаться после того, что сделала? Или даже – как можно смущаться после такого?
