– Чего ты боишься, Эмма?

А Эмма очень некстати вспоминает предложение Ауруса. И дышится ей теперь еще тяжелее.

– Я…

Она хочет сказать, что ничего не боится, но ноги все еще сжаты, и Регине не дотянуться за щипцами. Поэтому Эмма, сглотнув, бормочет:

– Никто не касался меня там. Паэтус пытался, но не успел.

Она не ждет откровенности за откровенности, и ей все еще стыдно говорить о таком с кем бы то ни было, пусть даже весь лудус давно знает, что она – девственница. Но Регина, на удивление, не спешит смеяться или заявлять, что Эмма могла не говорить о том, что уже известно. Она кладет руки на бедра Эммы и говорит мягче, чем обычно:

– Не бойся, Эмма. Я могу заверить тебя, что все пройдет хорошо. Я не сделаю тебе больно.

Она вдруг озорно улыбается и добавляет:

– Больше, чем получится.

Она смеется, а Эмма смотрит на нее и не может отвести взгляд. Ей показалось сначала, что Регина говорит про предстоящее, а вовсе не про выдергивание волос. От последней мысли внутри Эммы что-то сжимается, и она торопливо раздвигает ноги, боясь, что Регина заметит. Но Регина ничего не замечает и тянется за щипцами. А потом склоняется ниже и выдергивает первый волосок. Эмме мучительно не по себе от того, что Регина заглядывает ей между ног, касается ее там. Волосок за волоском размеренно покидают тело, и боль уже давно стала чем-то родным. Эмма даже не вздрагивает: смущение от такой близости с Региной заботит ее гораздо больше, чем какое-то физическое неудобство. Она все еще помнит слова Ауруса, и они продолжают смутно тревожить ее.

– Почему ты делаешь это? – сипло спрашивает Эмма, когда молчание становится неудобным.

– Потому что мне приказали, – просто отвечает Регина, продолжая свое занятие.

И это самый простой и очевидный ответ, после которого Эмма в который раз чувствует себя глупой. И впрямь… Регине тоже приказывают. Не по собственной воле она здесь.

Регина старается делать все медленно и аккуратно, Эмма видит это. Но под конец боль становится нестерпимой, и Регина бормочет:

– Ладно, оставим.

Эмма облегченно вздыхает. Унизительная и болезненная процедура окончена. Одна из. Может быть, она устанет стыдиться к моменту, когда ее подведут к мужчине.

Регина откладывает щипцы и тянется за смягчающей мазью. Осознав, что она сейчас сделает, Эмма паникует и перехватывает ее за запястье.

– Я сама справлюсь, – заверяет она, и Регина молча и без возражений передает ей склянку с мазью, сама же встает и отворачивается. Эмма двумя пальцами зачерпывает густую массу и осторожно распределяет ее у себя между ног. Жжение почти сразу прекращается, Эмма облегченно вздыхает. Регина косится на нее поверх плеча.

– Ты закончила?

– Да.

Эмма встает, чувствуя себя более голой, чем обычно. У нее гладкие руки, ноги и лобок. А между ног будто бы чего-то не хватает.

Регина подходит ближе и ладонями обхватывает щеки Эммы, вынуждая ее наклониться. Эмма смотрит, как приближаются темные глаза, а потом Регина быстро и почти безболезненно выдергивает ей несколько волосков с подбородка. Эмма невольно хмыкает.

– Вот уж не думала, что и на лице… – начинает она, а Регина тем временем оглядывает ее брови и выдергивает волоски уже с переносицы.

– Вот тут больно! – вскрикивает Эмма и отшатывается, зажимая нос ладонью. Регина смотрит на нее со странной усмешкой.

– Ты терпела, когда я выдирала тебе волосы между ног, а сейчас тебе больно?

Эмма продолжает потирать переносицу.

– Я боялась двинуться, чтобы ты не ткнула в меня этой штукой и не лишила работы того парня, что уже наверняка ждет меня в окружении знатных господ, – бурчит она и замечает, как едва уловимо меняется на мгновение выражение лица Регины. А потом та говорит:

– А знаешь, ведь ты могла бы сделать это сама.

Эмма удивленно вздрагивает, отчего-то сразу понимая, о чем речь.

– Сама? Но…

Она замечает, как снисходительно смотрит на нее Регина, и вспыхивает от еще одной обиды.

– Я выросла не в Риме, – бросает она, но получается и вполовину не так надменно, как это могло бы выйти у ее собеседницы. – И не знаю подобных тонкостей.

Она знает. Но ей отчего-то стыдно упоминать об этом. И она никогда бы не решилась на такое. Даже сейчас. В их деревне была девочка, которая в двенадцать лет очень неудачно приземлилась на тонкий колышек, едва заметный под снегом. Все жалели ее тогда, а за глаза судачили, что будет ей трудно выйти замуж, даже если муж будет знать, при каких обстоятельствах она лишилась невинности. Эмма запомнила этот случай на всю жизнь.

Регина приподнимает брови.

– Что ж, тогда у меня слишком мало времени, чтобы учить тебя.

Ее не коробит поднятая тема. А вот Эмме снова становится неловко. Когда она уже перестанет дергаться от всего того, что окружает ее в этом городе? Эмме и самой надоело, но в ней все еще живо воспитание отца. И она не может просто взять и избавиться от него в один миг. Впрочем… Может быть, в один миг и получится.

Эмма нервно улыбается, не в силах сдержать улыбку, а Регина, подумав что-то свое, кивает ей.

– Повернись, я хочу посмотреть на тебя.

Эмма вертится, уже не так сильно сгорая от чужого внимания к ее обнаженному телу. А потом падает духом, когда слышит:

– Моя работа закончена. Сейчас придет другой человек, он подготовит тебе окончательно.

Регина собирается уходить, и Эмма хватает ее за руку: будто отчаявшись, словно умоляя.

– Куда ты?

Вопрос выходит жалким, Эмма и сама это понимает. Зачем она пытается удержать Регину? Только потому, что сегодня их разговор вышел не таким коротким и злым, как обычно?

Регина удивленно смотрит на нее, но руку не забирает.

– Моей задачей было только удалить у тебя волосы, – поясняет она. – Всем другим будет заниматься…

– Почему не ты? – упорствует Эмма. Словно после всего этого стыда, что ей пришлось пережить, между ними с Региной установилась какая-то связь. И без этой связи Эмма теперь не протянет ни мгновения. Регина отделяет ее от завершающего этапа. Хочется верить, что если она останется, то дальше ничего не случится. Они вечно будут сидеть в этой купальне.

Эмма так боится, что Регина сейчас уйдет, что даже забывает про свой другой страх. И про стыд за то, что стоит голая. Они не подруги с Региной, всего лишь товарищи по несчастью, но нет у Эммы сейчас никого ближе, чем эта непонятная женщина.

Что-то меняется во взгляде Регины в момент, когда в купальню входит какая-то незнакомая рабыня. Эмма переводит на нее взгляд, и та замирает, уставившись в спину Регины. А Регина, поджав губы, выдергивает руку из хватки Эммы и, не говоря ни слова, уходит. Эмма, глядя ей вслед, пытается успокоить отчаянно колотящееся сердце.

Словно она лишилась чего-то важного. Не менее важного, чем то, чего ей только предстоит лишиться.

Незнакомая рабыня, отскочившая в сторону, когда Регина буквально пронеслась мимо нее, подходит к Эмме.

– Мне нужно покрыть тебя краской, – застенчиво шепчет она.

Эмма моргает и переводит на нее взгляд. Рабыня маленькая, едва достает Эмме до плеча, а ведь та и сама не слишком высока.

– Краской? – повторяет она.

Рабыня кивает и поднимает вверх руку, в которой зажато несколько баночек.

– Серебряной, – еще тише говорит она.

Эмма не знает, что ответить. Зачем покрывать ее краской? Да еще и серебряной? Это что-то значит? Можно было бы спросить у Регины, но ее нет рядом. И только поэтому Эмма просто молча кивает – как будто у нее есть выбор. Рабыня робко улыбается и просит поднять руки.

Краска не такая уж яркая и серебрится очень слабо. В купальне нет зеркал, чтобы взглянуть на себя, и Эмма довольствуется тем, что разглядывает свои руки и ноги. Рабыня старается, тщательно промазывая лицо, шею, грудь, все складки. От ее касаний Эмме щекотно, не больше. И никакого странного томления, как от прикосновений Регины. Эмма все еще думает, что виной тому Аурус.

Рабыня расчесывает Эмме волосы и заплетает косу. Эмма покорно ждет, устав бояться и нервничать. Ей хочется разделаться со всем этим и вернуться к себе. Она молча возносит молитву Одину и старается не представлять, как все будет. Единственным, что вырывает ее из плена утомительного ожидания, оказывается набедренная повязка, которую вдруг протягивает рабыня.