За ней не прислали охранников. Посчитали, что она не станет сопротивляться.

Регина привычно не говорит ей ни слова, когда ведет за собой, и Эмму это мучает. Она пытается подобрать слова, но приходит к выводу, что и сама не слишком стремится разговаривать. Лишь очутившись на территории домуса, она хрипло спрашивает:

– Куда ты ведешь меня?

Словно самой не догадаться, куда.

От неминуемости происходящего тело немеет, становится чужим. Эмма едва перебирает ногами и в какой-то момент совершенно искренне прикидывает, что случится, если она попросту выпрыгнет из окна. Но ноги все еще плохо слушаются, а без них это сделать трудно. Эмма понимает, что бояться нелепо, никто не собирается ее убивать, но все равно боится. Это тот страх, который рождается под самой кожей, и невозможно избавиться от него, не избавившись от кожи.

Регина продолжает молчать и заговаривает только тогда, когда приводит Эмму в одну из купален.

– Нужно удалить с твоего тела волосы*.

Эмма невольно смотрит на свои руки.

– Зачем?

Регина опускает занавесь на дверном проеме и проходит к бассейну.

– Так принято.

Она поворачивается к Эмме, и та невольно отмечает, как расслаблен взгляд карих глаз. Конечно же, на ум приходит только самое плохое. Регина радуется тому, что вскоре произойдет с Эммой. Радуется и не считает нужным скрывать эту радость.

– Иди сюда, – говорит меж тем Регина, и на деревянных ногах Эмма шагает к ней. Регина помогает ей раздеться и, отступив на шаг, внимательно осматривает.

– Как ты переносишь боль? – интересуется она.

Эмма сглатывает и удерживает свои руки от того, чтобы прикрыться. Регина уже видела ее. Нечего стесняться.

– Я… ее переношу, – не очень уверенная, о какой боли идет речь, отвечает она.

Регина мягко улыбается. Она вообще сегодня гораздо более расслабленная, чем обычно. Более добрая. И Эмма, которая и так напряжена, напрягается еще больше, потому что уверена: в душе Регина смеется над ней. Ну и что, что она пыталась предупредить насчет Паэтуса. Такие, как она, не меняются. Надо быть настороже.

Надо, но Эмма попросту не может. Она не любит интриги, ей не нравится в каждом подозревать обман. И Регина с ее таинственной загадочностью потому и привлекает так: хочется сделать ее простой, понятной. Близкой, возможно.

– Опускайся в воду, – командует Регина, а сама принимается доставать что-то из небольших шкатулок, что расставлены вдоль кромки бассейна. Эмма осторожно заходит в воду, отмечая, какая та горячая. Она и остальные гладиаторы обычно моются просто в теплой. Но сегодня, видимо, особенный день.

Страх возвращается, и Эмма принимается стучать зубами, нервничая. Регина с удивлением поворачивается к ней.

– Тебе холодно?

Она опускает руку в воду, видимо, чтобы проверить ее.

Эмма мотает головой и обхватывает плечи руками.

– Нет. Мне… нет.

Она закрывает глаза и уговаривает себя расслабиться. Но только еще больше начинает нервничать, когда теплые руки ложатся ей на плечи и принимаются их разминать. Эмма стремительно, с плеском, отодвигается от удивленной Регины, которая спрашивает:

– Что?

– Ничего, – в тон ей отвечает Эмма. А сама думает, что ее сегодня еще натрогаются. И вовсе не нужно ей подачек от Регины. Пусть наслаждается своим триумфом.

Вода, наконец, расслабляет, и Эмма опускает голову на бортик бассейна. Регина продолжает возиться со своими шкатулками, а потом говорит:

– Вылезай.

Успевшей чуть задремать Эмме не сразу понятно, что именно нужно делать, и Регина повторяет, сердясь:

– Ты слышишь меня? Вылезай. У нас не так много времени.

О, Всеотец…

Эмма нехотя слушается, потом поворачивается и видит у Регины в руках комки чего-то темного, что та постоянно разминает.

– Что это? – с подозрением спрашивает она и садится на ближайшую скамью.

– Смола, – отвечает Регина, подходя. – С медом и сосновой живицей. Подставь руки.

Эмма колеблется, но особого выбора нет, поэтому она вытягивает руки и молча смотрит, как Регина размазывает клейкую смолу по ее телу, надавливает, чуть ли не втирает в кожу. А потом, когда пленка чуть подсыхает, Регина резким движением сдергивает ее и демонстрирует вскрикнувшей от мимолетной жгучей боли Эмме обратную сторону пленки, усеянную тонкими светлыми волосками. Эмма недоверчиво переводит взгляд на свою руку: кожа чуть покраснела и выглядит абсолютно голой, за исключением редких оставшихся волосков.

– Римляне любят безволосых женщин? – вздыхает Эмма, когда Регина берется за вторую руку.

– И мужчин, – отвечает та.

Эмма тут же вспоминает Августа, Робина и даже Паэтуса. Но ничего не говорит. Она не хочет обсуждать мужчин сейчас.

После рук Регина переходит на ноги, и там получается немного больнее. Эмма терпит, хотя в какой-то момент ей снова хочется вскочить, ударить Регину по затылку чем-нибудь тяжелым и убежать в ночь. Возвращается волнение, которое усугубляется, когда Регина просит поднять руки.

– Надо избавить тебя от волос подмышками, – объясняет она, отвечая на немой вопрос. Эмма думает, что ее и там будут мазать этот сладко пахнущей смолой, но Регина берет в руки странный маленький инструмент. Что-то похожее Эмма видела в комнате у Студия.

– Что это? – опасливо интересуется она.

Регина обреченно вздыхает.

– Ты – самая настоящая варварка, Эмма с северных гор, – сердито заявляет она. – Это щипцы. Ими я буду выдергивать тебе те волосы, что слишком жесткие.

И в доказательство своих слов она выдергивает из левой подмышки Эммы первый волосок. Это гораздо больнее, чем все до этого, и Эмма ойкает и ерзает на скамье.

– Ты должна терпеть, – наставительно говорит Регина, не поднимая головы и почти не разжимая губ.

– Мне больно, – пытается протестовать Эмма, но Регина повторяет:

– Ты должна терпеть.

А потом добавляет будто бы невозмутимо:

– Я предупреждала тебя насчет Паэтуса.

Вот оно! Не то чтобы Эмма ждала конкретно таких слов, но ради них она даже готова забыть на время о том, что делают с ней.

– А я-то думала, когда ты напомнишь мне об этом, – смеется она и снова ойкает, когда Регина выдирает очередной волосок. Сколько же их там?

Смех на какое-то время заставляет Эмму забыть о том, что ей предстоит, а когда она вспоминает, то боль от того, что делает Регина, становится сильнее. Вот с одной подмышкой покончено, Регина смазывает ее, как и конечности, каким-то приятно пахнущим маслом, чтобы снять раздражение, и переходит ко второй. Эмма покорно сносит все, понимая, что, несмотря на все неприятные ощущения, время, проведенное здесь, единственное, что осталось у нее перед предстоящим. И чем меньше остается волосков на теле, тем больше паника. Эмма заставляет себя дышать размеренно и медленно, но помогает плохо. И совсем уж плохо становится тогда, когда Регина, закончив с подмышками, поднимает голову и говорит:

– Раздвинь ноги.

Эмма тупо смотрит на нее, будто разучилась понимать римский, на котором уже говорит вполне сносно. А потом спрашивает, затаив дыхание:

– Что?

Регина сама, молча, берется за ее колени и разводит их в стороны. Ноги снова почти не слушаются Эмму и предательски дрожат.

– Ты зачем, – начинает Эмма с придыханием, и Регина перебивает ее:

– Волосы, Эмма. Все еще волосы.

И она берется за ножницы и сначала аккуратно подстригает волосы на лобке Эммы и ниже. Эмма вздрагивает всякий раз, как ножницы случайно касаются кожи, и старается едва дышать, но получается все равно шумно. Она неотрывно смотрит на Регину, пытаясь по ее лицу угадать, что та думает. Но Регина спокойна и безмятежна. Вот она откладывает ножницы в сторону и проводит рукой по подстриженному лобку. Понятно, что она проверяет, не нужно ли еще стричь, но для Эммы это касание отзывается чем-то странным во всем теле. Она сдвигает было ноги, но Регина уже между ними и оказывается зажата. Она поднимает голову, в глазах ее читается укоризна.