– Ты – неглупая девочка, Эмма, – убеждает он ее, хотя вчера говорил обратное. – И должна понимать, что если Аурус тратит на тебя столько времени и денег, то ему не с руки следовать всем извращениям, что приходят в голову его друзьям и недругам. Нет, я уверен, что все будет по-простому. Не настраивай себя заранее.

– Но ведь все равно – будет, – вздыхает Эмма. Август снова сжимает ее плечо.

– Скажи спасибо, что это будет чистый, накаченный гладиатор или раб – а не какой-нибудь богатый и пузатый пропойца, за которого тебя отдали бы замуж, потому что он дал бы сотню шкур и одну корову.

Эмма снова улыбается. Именно такой однажды сватался к ней. Даже в вечер знакомства пришел пьяный. Отец тогда здорово его поколотил. Ах, отец… он всегда хотел для своей Эммы лучшей участи. Хорошо, что он не знает.

– Спасибо, – искренне говорит она Августу и вытирает лицо. – Я очень сердилась на тебя вчера.

Лицо Августа мрачнеет.

– Паэтус – ублюдок, – выплевывает он. А потом тяжело добавляет, будто роняет в воду огромный камень:

– Но я люблю его.

Может быть, раньше Эмму это признание покоробило бы. Но свежа в памяти ее собственная влюбленность в Паэтуса. Видимо, он может быть милым не только с женщинами.

Она ничего не может посоветовать Августу, а тот отпускает ее плечо и хлопает в ладоши:

– За работу, Эмма! Ты здесь не для того, чтобы разговоры разговаривать!

Эмма подхватывает меч и салютует Августу. Тот закатывает глаза и уходит прочь, не оборачиваясь. А Эмма тратит много времени и сил, чтобы забыть хоть ненадолго о том, что ее ждет.

Удивительно, но разговор с Августом действует на нее будто живительная влага. В самом деле – она расстается не с жизнью. Это то, через что проходит всякая женщина. Эмма успевает смириться с тем, что на нее будет смотреть – да и будут ли? Может быть, ее только пугают. И если и нет – она и впрямь закроет глаза. Пусть смотрят. Она на них даже не взглянет.

Подбадривая себя таким образом, Эмма выучивает два новых приема, а после тренировок приходит в молельню и опускается на колени, склоняя голову. Ей кажется правильным помолиться именно здесь и именно сейчас, пусть даже у нее нет ничего, что она могла бы принести в жертву.

– Всеотец, – шепчет она, вдыхая сладковатый дым курилен, – ты все видишь, все знаешь… Сделай же так, чтобы мне не пришлось мучиться. Забери мою будущую боль, оставь мне мой будущий опыт…

Она умолкает, не зная, что сказать еще, но умиротворение все равно снисходит, и Эмма продолжает стоять на коленях, будто чего-то ждет. А потом покидает молельню и в хорошем расположении духа отправляется к себе. И останавливается на пороге, когда видит, что Ласерта сидит на ее постели.

– Привет, рабыня, – обнажает римлянка зубы в широкой и неестественной улыбке. – Где ты бродишь? Я тебя заждалась.

Она упруго поднимается и шагает к застывшей Эмме, а очутившись рядом, хватает ее за шею так быстро, что Эмма ничего не успевает сделать. Холодные жесткие пальцы сжимаются, выдавливая дыхание, злые зеленые глаза прожигают насквозь.

– Что ты сказала Аурусу? – шипит Ласерта и чуть встряхивает Эмму. Эмма поднимается на носочки, беспомощно вскидывает руки и открывает рот, из которого вырываются только свистящие звуки. Мир начинает кружиться, потому что хватка у Ласерты крепкая. Римлянка непонимающе хмурится, потом пренебрежительно цокает языком и отпускает Эмму.

– Тоже мне – воительница, – презрительно бросает она, и Эмма не стремится напоминать ей, что рабам запрещено трогать своих господ без разрешения или как-то противодействовать им. Вчера она уже совершила ошибку. В ближайшее время ей хватит последствий.

Эмма жадно дышит, а Ласерта повторяет свой вопрос:

– Что ты сказала Аурусу? Про меня и Паэтуса?

Эмма мотает головой.

– Ничего, госпожа.

Взгляд Ласерты выражает недоверие, но, очевидно, ей нечем крыть. Впрочем, она продолжает нападать:

– Если ты обмолвишься хоть словом, – она подступает ближе и обдает Эмму тяжелым и сладким ароматом масел, – тебе не жить. Ты поняла меня?

Эмме очень хочется засмеяться ей в лицо, но она ограничивается кивком. Прошло столько времени, почему ей угрожают только сейчас?

Ласерта еще раз оглядывает ее, поджимает губы и величественно удаляется, не оставив напоследок никаких указаний. Эмма садится на кровать и набирает полную грудь воздуха, а потом медленно выпускает его на волю.

События последних дней кружат голову и заставляют желать выбраться из лудуса. Эмма прикидывает – в который раз, – каковы ее шансы на успех. Станет ли кто-нибудь помогать ей? Уверенности в том нет. Рабы Ауруса живут достаточно привольно, чтобы пытаться менять что-либо – и неизвестно, в какую из сторон. Эмма может их понять. Она и сама до недавнего времени была вполне удовлетворена собственным положением. За исключением невозможности покинуть лудус, никто ее ни в чем не ограничивал. И вот впервые Эмма столкнулась с прямым доказательством того, что она действительно несвободна – так несвободна, как только может быть.

Она выпрямляет спину и сидит так какое-то время, глядя в стену.

Робин может считаться ее другом. Но он не поможет ей сбежать – из-за жены и ребенка, которые, по уверению Ауруса, уже находятся где-то в пути в Тускул.

Мария может считаться ее другом. Но она не поможет ей сбежать, потому что здесь Давид, и только ради него Мария способна на что-то подобное – Эмма успела это понять.

Август… Август себе на уме, и Эмма понятия не имеет, что бы он ей ответил, предложи она ему такое. Сегодня у него хорошее настроение, и он поможет, а завтра донесет Аурусу. И что тогда?

А больше друзей у Эммы здесь нет.

Она пытается успокоить себя, говорит, что смирилась с возможным наказанием и примет его с максимальной честью. Но она почти ненавидит Ауруса за это его решение. Если бы ей было все равно, жить или умирать, она бы сбежала, невзирая ни на что. Но в ней теплится надежда на возвращение домой, и приходится терпеть. Приходится уговаривать себя, что не произойдет ничего страшного. Что Август прав, и она просто станет женщиной.

Ожидание хуже всего. Следующую пару дней Эмма проводит очень нервно, не в силах ни на чем сосредоточиться. Как-то раз, тренируясь, она видит на втором ярусе лудуса Паэтуса, и он приветливо машет ей рукой, словно ничего и не случилось. Эмма вздрагивает, теряет концентрацию и пропускает удар от Лепидуса, с которым сражается теперь почти постоянно. Лепидус издает радостный вопль и бросается в атаку. Эмма дает ему победить, потому что никак не может снова поймать тот настрой, с которого ее сбил Паэтус. Лепидус опрокидывает ее на землю и победно ставит ногу ей на живот, поднеся меч к горлу. Август хмурится, но кивает. Лепидус плюет рядом с Эммой, бормочет что-то неразборчивое и уходит, гордо вскинув голову. Август провожает его быстрым взглядом и помогает Эмме подняться.

– Побежал хвастаться, – недовольно бормочет он. Эмма кидает взгляд на второй ярус, но там уже никого нет.

– Пусть, – выдыхает она с облегчением. – Надо же и ему хоть раз победить.

Август пристально смотрит на нее и спрашивает подозрительно:

– Ты снова пытаешься сдаться?

– Что? – удивляется Эмма и трясет головой. – Нет, нет! Просто… увидела Паэтуса.

Август издает непонятный звук, потом цедит сквозь зубы:

– Будет приставать – бегом ко мне. Поняла? – и повторяет с нажимом, потому что Эмма не отвечает: – Поняла?!

– Да, – отзывается Эмма и преисполняется благодарности к этому суровому и не всегда приятному в общении мужчине. Робин вот, например, ничего такого не предлагал, пусть Эмма и сама ему все рассказала.

Она хочет сказать Августу что-нибудь еще – что-то теплое, – но видит, как рядом с ареной появляется Регина. И сердце Эммы обрывается в тот же миг. Она уже знает, что это пришли за ней. И жест Регины, которым она подзывает Эмму к себе, только это подтверждает. Меч падает из разжавшейся руки, когда Эмма покорно ступает навстречу своей судьбе, пришедшей в виде темноволосой рабыни.