– Это могла бы быть прекрасная история любви. Но стала всего лишь историей о предательстве и мести.

Эмма настораживается. Уж не оказался ли Цезарь тем, кто…

– В те годы Цезарь только-только начал править Римом, но Греция уже покорилась ему – не без сопротивления. И он отправился туда, чтобы своими глазами увидеть последнее сопротивление. Завоеватель была во главе его. И именно она сумела пленить Цезаря, не зная, конечно, кто он такой на самом деле. Он ей так и не сказал. Влюбил в себя и заставил отпустить. А после…

Ливия делает паузу, внимательно следя, какое впечатление производит ее рассказ на Эмму. Эмма же вспоминает себя и Паэтуса и совершенно не удивляется тому, как Завоеватель могла влюбиться. Мужчины умеют быть нежными и обходительными, когда им это нужно.

– После он распял ее и переломил ноги, – жестко произносит Ливия.

Эмма вздрагивает, как от удара, и зачем-то представляет себе услышанное.

Распял…

Переломил ноги…

Это больно даже так, на расстоянии в много лет.

Неудивительно, что Завоеватель хочет его смерти.

– Как она… восстановилась? – Эмма тщательно подбирает слова, прекрасно понимая, что для Ливии это – прошлое ее матери. К нему нужно относиться уважительно.

Ливия трет правый глаз.

– Нашла женщину, которая излечила ее. Долго искала. Долго приходила в себя. Ездила на восток – там жила эта женщина.

Эмма не успевает удержать свой язык:

– Что же она не обратилась за помощью к богам?

Это выходит язвительно, но Ливия, кажется, не обращает внимания. Или делает вид. И говорит то, от чего у Эммы кровь застывает в жилах:

– Сложно обратиться за помощью к тем, кого убила.

Убила? Богов?..

Эмма не хочет знать. Это все так…

Она просто не хочет знать.

– И после всего этого она отправила тебя в Рим?

В атриуме потихоньку становится душновато. Признаться, Эмме хочется разыскать Регину и уйти из лудуса, но она почему-то продолжает сидеть и слушать Ливию. А та говорит:

– Сначала мне пришлось родиться. И, как я уже отметила, мне исполнилось пятнадцать, когда я очутилась в Риме и выдала себя за сироту, сбежавшую от злых родственников. Велик бы риск, я могла не приглянуться Цезарю, но…

Она разводит руками, как бы говоря: «Но все получилось, слава богам!».

Эмма кусает нижнюю губу. Выходит, Завоеватель отправила единственного ребенка, чтобы тот помог ей исполнить месть? Да, именно так и выходит.

– Ей не страшно было отправлять на такое собственную дочь?

Эмма точно знает, что сама бы так не поступила. Возможно, будь у нее сотня детей… Но как же выбрать нелюбимого?

Ливия отзывается без тени улыбки:

– Наверное, страшно. Когда-то давно она потеряла сына, моего брата, он умер еще до моего рождения.

Потеряла одного ребенка, но все равно готова была жертвовать вторым, чтобы достичь своей цели… Это о многом говорит.

Эмме становится все интереснее, но она понимает, что многие знания – многие печали, а она и так уже услышала достаточно. Но кое-что все же надо уточнить.

– Что теперь с Цезарем? Где он?

Ливия встает, отходит к окну и, заложив руки за спину, говорит, не глядя на развернувшуюся следом Эмму:

– Гонец сообщил, что Цезарь мертв. Заколот заговорщиками во главе с Брутом.

Облегчение затапливает Эмму весенним паводком, но она не успевает им насладиться.

– Но Завоеватель не верит, да и я тоже. Давно известно, что Брут – его любовник. Я уверена, что он его покрывает, а сам Цезарь сбежал, чтобы Завоеватель до него не дотянулась.

В голосе Ливии чувствуется зловещая ухмылка, когда она продолжает:

– Пусть бежит, пока может. Пока ноги целы. Завоеватель не успокоится, пока не увидит его мертвым.

И тут Эмма не может не согласиться. Весь страх за содеянное, вся горечь от собственного поступка ни в какое сравнение не шли с чувством огромного облегчения от смерти Паэтуса. Эмма не простила бы себя, оставь она его в живых. Наверное, что-то подобное ощущает и Завоеватель. Вот только масштаб ее действий гораздо, гораздо обширнее.

Ливия встает и с удовольствием разминает плечи, поднимая их и опуская.

– Мне пора идти, – с едва уловимым сожалением говорит она. Эмма кивает и тоже встает. Пора и ей – найти Регину и вернуться в лагерь.

Ливия вдруг цокает языком и качает головой.

– Чуть не забыла, – она хмыкает, наклоняется и достает из-под стола пару новеньких сапог, которую протягивает Эмме. – Бери, бери, – торопит она. – Габриэль заметила, в чем ты ходишь. Они тебе пригодятся.

Растерянная Эмма принимает подарок, следом Ливия вручает ей объемистый кошель, до отказа набитый монетами.

– Я знаю, что ты договаривалась с Наутой, – говорит дочь Завоевателя перед тем, как уйти. – Теперь он работает на меня. И ждет в порту твоего сигнала. Можешь не волноваться: он никуда не денется. А если денется…

Ливия не договаривает, усмехаясь, подмигивает Эмме и спешит по своим делам. Эмма смотрит ей вслед, продолжая прижимать сапоги и кошель к груди. В такой позе ее и находит Регина, заглянувшая в таблинум.

– А я тебя везде ищу, – сообщает она, скользит взглядом по обуви, приподнимает брови, однако никак не комментирует увиденное. Эмма встряхивается, садится и торопливо переобувается, с восхищением отмечая, что сапоги сидят как влитые.

– Может быть, Габриэль обратилась к оракулу? – шутит Регина, когда узнает эту историю. – Если эта Ливия в родстве с Аресом, то, может быть, и она тоже?

Эмма качает головой, взвешивая в ладони кошель. Там много денег. Очень много. Много больше, чем стоят драгоценности, оставленные в лагере. Немного неудобно принимать такой подарок, но… Но Завоеватель вряд ли обеднеет, а Эмме с Региной они пригодятся.

– Оракул, – Эмма вдруг поднимает голову. – А ты знаешь, что оракул предсказал Аурусу, что тот, кто станет владеть мной, будет самым счастливым человеком на свете?

В глазах Регины – трудно читаемая игра теней. Она задумчиво смотрит на улыбающуюся Эмму.

– Ты хочешь, чтобы я владела тобой? Была госпожой, а ты – рабыней?

В голосе Регины слишком много серьезности, как и во взгляде. Эмма, которая хотела бы пошутить, прикусывает язык. В самом деле, что тут может быть смешного? Рабство – это отвратительная вещь. Одна из самых омерзительных, если честно. Вот только что хорошего в том, чтобы плакать над этим?

И Эмма, идя вразрез со своими мыслями, широко улыбается.

– Это могло бы быть чудесной игрой, ты не находишь?

Она немного опасается реакции Регины и зачем-то напрягает плечи и ноги, будто готовится бежать. Но Регина выдерживает паузу, а затем смеется – громко и от души. И Эмма с облегчением присоединяется к ней.

Хорошо, что они могут шутить над всем этим.

Гораздо лучше, чем если бы вновь пришлось плакать.

По возвращению в лагерь становится ясно, что больше тут задерживаться смысла нет.

– Завоеватель выезжает в Рим, – сообщает Габриэль, глаза ее светятся предвкушением путешествия: Эмма успела понять, что именно привлекает Габриэль во всем этом больше всего. И если Завоеватель наслаждается кровавыми победами, то ее спутница и любимая подставляет лицо ветру странствий.

Эмма с Региной переглядываются, и Регина, ничего не говоря, уходит в отведенный им шатер, забрав кошель с деньгами. Эмма провожает ее взглядом и поворачивается к Габриэль.

– Я слышала, Цезарь мертв.

Габриэль громко фыркает и поправляет наручи: она уже облачена в воинский наряд, а это значит, что прогулка вряд ли получится увеселительной.

– Все это слышали, – мрачно говорит она. – Но никто не видел его мертвым.

И добавляет, едва выдержав паузу:

– Никто из тех, кому можно доверять.

Эмма понимающе кивает. Ей хочется спросить еще о многом, столько вопросов крутится на языке, однако она слышит быстрые шаги и уже знает, кто это.

– Прощай, Эмма, – мягко говорит Завоеватель и протягивает руку. – Мне было приятно познакомиться с тобой. Я желаю тебе успешно добраться до дома.