– Пойдем, – соглашается Эмма и послушно идет вслед за Ливией, на ходу натягивая тунику. Мелькает мысль отыскать Регину, но Ливия не останавливается и в итоге приводит Эмму в таблинум. Там ничего не изменилось, разве что принесли пару кушеток.

– Ты будешь управлять лудусом? – интересуется Эмма, гадая, знает ли Давид. Судя по всему, Ливия тут не первый день: ориентируется она в лудусе уверенно. Была ли она здесь все то время, что Эмма жила в лагере?

Ливия проходит к столу – он почти пуст, на нем нет привычных гор табличек Ауруса – и отрицательно качает головой.

– Я буду управлять городом, – отзывается она спокойно и, садясь, смотрит на Эмму, топчущуюся по центру комнату. – Присаживайся, Эмма. Думаю, разговор будет долгим.

Она чувствует себя здесь хозяйкой – и нет в том ничего удивительного. Ее мать владеет Римом. Так надо ли Ливии чего-то стесняться?

Ощущение тревоги заполняет сердце. Эмма настороженно глядит на Ливию, не зная, чего от нее ожидать. Видно, та понимает, что разговор получается не таким, как задумывался, потому что быстро исправляется:

– О, нет, не жди ничего плохого, Эмма. Прости, если напугала тебя. Надо многое обсудить. Тебе ведь будет нужен корабль? – Ливия заглядывает в свиток, который только что развернула. – И сколько ты хочешь получить за свои драгоценности?

Она называет сумму, от которой голова Эммы принимается идти кругом и подкашиваются ноги. Эмма растерянно хлопает глазами, почти не помня, что действительно говорила Завоевателю о желании обменять свои сокровища на золото, и все же садится на кушетку. Столько золота… Она сможет купить собственную деревню! Да что там деревню – построить город!

Радость от услышанного вновь сменяется настороженностью. Эмма обводит взглядом ждущую ответа Ливию и уточняет:

– За какие заслуги мне полагаются такие деньги?

Ливия хмыкает.

– Ты не веришь, что найденные тобой вещи могут столько стоить?

Эмма уже давно не столь наивна и, конечно же, не верит. О чем и сообщает. Ливия какое-то время задумчиво смотрит на нее, потом кивает.

– Считай это платой за твое участие во всем произошедшем. Завоеватель хотела бы дать тебе много больше, но ты не желаешь остаться под ее началом.

Она пожимает плечами, всем своим видом показывая, что Эмма совершает глупость. Еще немного – и Эмма поверит, что так оно и есть. Что нет ничего лучше, чем врезаться на коне в самую гущу битвы и рубить головы или протыкать животы.

Эмма пыталась представить себе все это. Пыталась полюбить солдатскую жизнь – вряд ли Завоеватель предложила бы ей управлять городом. Пыталась думать о будущем, в котором завоевывает города. Но…

Но нет. Это не ее путь. Она не воин и никогда им не станет. То, что пришлось смириться с необходимостью убивать… Эмма не радуется этому и никогда не радовалась. Просто так сложилось, ведь жизнь в Тускуле предполагала определенную суровость: либо ты, либо тебя. Теперь наверняка все изменится, вот только проверять это у Эммы нет желания. Она действительно хочет домой.

Хочет покоя.

И любви.

Ливия чуть наклоняется вперед.

– Знаешь, – вдруг понижает она голос так, что он становится доверительным, – когда-то я хотела бросать в бой легионы. Видела себя во главе армии. Но Завоеватель уготовила мне иную участь. Хочешь знать мое мнение?

Эмма кивает, потому что Ливия скажет все равно, вне зависимости от ответа.

– Есть люди, – продолжает Ливия, – которым суждено править миром. Они не видят себя простыми землепашцами. Их удел – вершить чужие судьбы.

Безусловно, она говорит о своей матери, Эмма даже не пытается представить кого-то другого при этих словах.

Ливия откидывается назад, взгляд ее одновременно мягок и цепок.

– Есть люди, которые хотят просто жить и растить детей. За всю жизнь они не выезжают никуда из своей деревни, и им радостно встречать рассветы и закаты всякий раз в одном и том же месте.

Эмма невольно кивает. Ее мать такая. Она всегда говорила, что где родилась, там и умрет, потому что так угодно богам.

Ливия хитро щурится.

– А есть, – со значением произносит она, – ты и я. Те, кто помогает людям из числа первых добиваться результатов. И без нас у них мало что вышло бы.

Эмма невольно улыбается в ответ на посланную улыбку и на произнесенные слова. Что ж… может быть, и так.

– Я знаю, что сделала я, – говорит она, прямо глядя на Ливию. – А что сделала ты?

Ей и впрямь интересно, что ответит Ливия. Та и не думает скрывать.

– Я была шпионом, – спокойно отзывается она. – Жила при дворе Цезаря. И докладывала Завоевателю обо всех его планах.

Эмма непонимающе трясет головой.

– Если все так, – недоуменно пожимает она плечами, – почему же Завоеватель так долго не могла захватить Рим?

Непонятно…

Ливия фыркает. Видно, что этот момент ей неприятен. И все же она снова отвечает – и Эмме кажется, что вполне правдиво:

– Потому что Цезарь давно перестал доверять всем, кто его окружал. В том числе и мне.

Она барабанит пальцами по столу, выстукивая какой-то быстрый ритм. Эмма невольно следит за передвижениями пальцев, потом встряхивается и поднимает взгляд.

– Как же ты очутилась здесь? – тихо спрашивает она. – Цезарь отпустил тебя?

Не должен ли он был попытаться удержать подле себя всех тех, кому не доверял?

Лицо Ливия перерезает кривая усмешка.

– Я была военачальником того легиона, который оказался отправлен сюда. Очень удобно.

Она кивает собственным словам, а Эмма без труда понимает, почему битва за Тускул – вторая по счету – закончилась так быстро. Ливия просто заманила римлян в ловушку.

Все эти хитросплетения, стратегия и тактика… Эмма отдает им должное и признает интересными, однако долго жить в таком режиме она бы не смогла.

– Сколько же тебе лет? – невольно вырывается у нее, когда она понимает, что втереться в доверие к Цезарю за один день вряд ли получилось. И пораженно распахивает глаза, слыша небрежное:

– Двадцать пять.

Сколько же Завоевателю?.. Еще утром Эмма готова была поклясться, что не больше тридцати. Видно, недоумение как-то выдает ее, потому что Ливия задорно смеется и качает головой.

– Гадаешь, как так получилось, что она – моя мать? – и, не дождавшись ответа Эммы, продолжает: – Говорят, Завоеватель водит дружбу с Аресом, богом войны, а тот снабжает ее амброзией.

Эмма знает, что такое амброзия. Еще она твердо верит, что ее, как и богов, не существует.

Ливия по-прежнему улыбается, будто боится перестать и не начать снова.

– А еще говорят, что Арес – мой отец.

Тишина повисает в воздухе, и только на улице кто-то громко хохочет.

Арес? А как же Габриэль? Впрочем, о чем это она… разве боги существуют?

Эмма резко выдыхает:

– И что? Ты в это веришь?

Ее саму такие разговоры даже немного злят. Как можно всерьез говорить о подобном?

Ливия пожимает плечами.

– Кто знает, может, так оно и есть. Хотелось бы мне как-нибудь обнаружить у себя полезный божественный дар!

Ливия смеется, и Эмма из вежливости поддерживает ее смех, но на самом деле не видит во всем этом ничего смешного. Ее вера в богов давно превратилась в пыль, и все это теперь только раздражает. Иногда кожу щекочет воспоминание об Алти, но Эмма решила для себя, что то был яд – и все тут. И ей не хочется думать иначе.

Молчание снова заполняет таблинум. Впрочем, ненадолго.

– У тебя ведь римское имя, – задумчиво проговаривает Эмма. – Оно настоящее? Как ты попала к Цезарю?

Ливия на мгновение отводит взгляд. Лицо ее становится серьезным.

– Когда мне исполнилось пятнадцать, мать отправила меня в Рим. Уже тогда у нее были на него обширные планы…

Она запинается на миг и подозрительно смотрит на Эмму.

– Ты ведь знаешь историю Завоевателя и Цезаря?

Эмма отрицательно качает головой, с досадой думая, что теперь и не узнает: зачем бы открывать тайну какой-то девице с севера? Но Ливия, очевидно, считает иначе, потому что кивает и продолжает: