Какое-то время Эмма продолжает смотреть, словно надеется, что моргнет снова – и все вернется. Но… ничего. Алти просто… исчезла. И ни Завоеватель, ни Габриэль ничуть не удивлены. Словно так и должно быть. Словно…

– Эмма, – мягко привлекает к себе внимание Габриэль, кладя руку Эмме на спину. – Все хорошо. Поверь мне. Случилось то, что должно было случиться давно.

Она говорит что-то еще, но Эмма плохо ее слышит. В ушах шумит от внезапного напряжения, от нелепости произошедшего. Как поверить в то, во что невозможно поверить?! Эмма может только потрясти головой, но это, конечно же, не помогает.

– Когда вернешься в лагерь, зайди ко мне, – велит Завоеватель перед тем, как уйти. Эмма рассеянно кивает.

Конечно, она зайдет. Куда денется?

Она остается сидеть на пригорке, под пригревающими солнечными лучами, и не может поверить, что все это происходит с ней. Все это был обман зрения, ничего больше. Как гадалка провернула этот трюк – остается догадываться, но Эмма встречала трюкачей и раньше, так что же теперь?.. Возможно, она приняла какой-то яд, который подействовал таким хитрым способом. Конечно же! Ведь она отлично разбиралась во всем этом!

Эмма милостиво позволяет себе не вспоминать, как верила в проклятие и в возможности Алти его навести. Так почему бы не поверить и в то, что гадалка и впрямь давно умерла?

Нет. Нет. Такого не бывает. Просто яд.

Успокаивая себя этими мыслями, Эмма не слышит приближающихся шагов и вздрагивает только тогда, когда Регина садится рядом с ней, чуть задевая плечом плечо.

– Мне сказали, что ты здесь, – говорит она, в голосе ее слышится улыбка. Она выглядит отдохнувшей, и Эмма, повернувшись, изучает ее лицо, ее глаза, ее губы – все, что так хочется поцеловать. Именно это она и делает, понимая, что пытается отвлечься от безумных мыслей и воспоминаний, и Регина, в конце концов, под рьяным напором тоже понимает, что что-то происходит.

– Что не так, Эмма? – тревожно спрашивает она, чуть отстраняясь. От поцелуев губы припухли, она неосознанно облизывает их, и Эмма, не удержавшись, целует ее снова, стремясь ощутить простое человеческое тепло – подтверждение тому, что все вокруг реально.

– Эмма! – настаивает Регина. Ей явно не нравится, что она не понимает, что происходит, и Эмма, вздохнув, готовится рассказать ей то, во что невозможно поверить. Но изо рта вылетает совсем другой вопрос.

– Тогда в молельне, когда я увидела тебя там в первый раз… Кому ты молилась на самом деле?

Эмма понятия не имеет, почему она вспомнила об этом именно сейчас.

Регина тоже удивлена. Она несколько раз моргает и отводит взгляд, выдыхая:

– Я молилась о воине. О Завоевателе. С его приходом я стала бы свободной. Я желала его, как желают мужчину, с той только разницей, что не постель с ним привлекала меня больше всего. Я хотела, чтобы он спас меня.

Эмма думает, что могла бы догадаться. Ведь Завоеватель был известен Риму задолго до того, как она попала в лудус.

Сердце внезапно ускоряет бег.

– Ты любила его? – ревниво спрашивает Эмма. – Завоевателя?

Она видела эту женщину. И не может не спросить, хотя лучше было бы вспомнить, что Регина с Завоевателем тоже познакомилась только сегодня.

Регина мягко улыбается – ей-то сразу понятно, чем руководствуется Эмма, спрашивая о таком.

– Я ведь ни разу не видела его, – напоминает она очевидное. – Он был как бог для меня. Безликий и далекий, но дарующий надежду.

Она умолкает ненадолго, едва трогая пальцами правой руки прошлогоднюю сухую траву.

– Наверное, да, я любила его – как образ, как будущее, как свободу.

Она умолкает снова, но это хорошее молчание.

Эмма не рассказывает ей про Алти – боится, что покажется сумасшедшей, – зато говорит о своем решении остаться в Тускуле ненадолго. С наступлением дня город выглядит целым, бои прекратились, и лудус, кажется, устоял.

– Хорошая идея, – одобряет Регина. – Я и сама тебе хотела предложить. Немного отдыха нам не помешает. А потом поедем на север.

Она улыбается Эмме.

– Ведь так, мой спаситель?

Глаза ее вспыхивают на ярком солнце.

Эмма смотрит на Регину и испытывает бесконечную нежность, замешанную на такой же безграничной любви.

Вот оно, то, что ей нужно на самом деле. Не путешествия, не сражения, не разговоры с Завоевателем.

Ей нужен этот человек. Эта женщина – прекрасная и непостижимая, как самая таинственная загадка. Женщина, прошедшая через столько испытаний и оставшаяся собой.

Женщина, которую Эмма собирается любить до конца времен – и немного дольше.

Она протягивает руку и накрывает ладонью ладонь Регины – очень осторожно, чтобы не сделать больно. Регина смотрит в ответ – серьезно и внимательно, будто ищет что-то в глазах напротив. А потом не менее серьезно говорит, и в этот раз сердце Эммы не падает к ногам и не рассыпается в звездную пыль.

Оно просто становится абсолютно целым.

– Я люблю тебя.

Ничего больше. Только эти три слова.

Великие, как сама жизнь.

========== Диптих 50. Дельтион 1. Memento vivere ==========

Memento vivere

помни о жизни

Тускул уцелел – по крайней мере, местами. Когда Эмма возвращается в него, то видит искалеченные дома и лавки, видит сожженные конюшни и испорченные фонтаны. Много где разбиты мостовые. Мертвецов с улиц убрали, но кровь замыть не успели, и бурые пятна напоминают о произошедшем. Рядом с оставшимися трупами лошадей играют дети, это лишь поначалу выглядит дико, потом привыкаешь. Ко всему можно привыкнуть – особенно, если захотеть.

Эмме немного жалко видеть Тускул таким. В конце концов, он не виноват в людских распрях.

Город частично придется отстраивать заново, но греки полны сил и решимости это сделать. Во всяком случае, Габриэль, которая сопровождает Эмму и Регину, взахлеб делится планами на будущее.

– Из Тускула может получиться отличный торговый город! – размахивает она руками, идя чуть впереди и то и дело оборачиваясь, чтобы посмотреть, слушают ли ее. – Римляне не развивали его, а ведь торговые пути, которые здесь могли бы пройти, принесли бы много прибыли!

Она удивленно качает головой, словно ее очень сильно поражает недальновидность Цезаря. Сегодня на ней светло-зеленая туника, украшенный мелкими драгоценными камнями обруч поддерживает волосы, глаза восторженно сверкают, и совершенно ничего не выдает в ней ту деву-воительницу, что встретила Эмму и Регину на исходе из города. Но также сложно найти в ней черты искушенного театрального автора, коим предстала она когда-то. Воистину, Габриэль обладает уникальным даром менять маски по велению души.

Эмма идет и держит Регину за руку: прошло уже пять дней, раны затянулись, хотя, конечно, все равно следует обращаться с ними аккуратно. Но Салмоней разворчался, когда узнал, что Регина осторожничает, и велел разрабатывать и плечи, и ладони.

– Ты ведь жить дальше планируешь, милочка, а не существовать, – заметил он и собственноручно разбинтовал плечо. – С руками справишься, надеюсь.

Регина спорить не взялась. Эмма про себя отметила, что она даже была рада такому пинку.

Идущие навстречу греческие солдаты приветствуют Габриэль, и девушка останавливается, чтобы о чем-то переговорить с ними.

– Идите, идите по своим делам, – машет она, и Эмма с Региной, переглянувшись и не сговариваясь особо, отправляются в лудус. Будто обе хотят попрощаться перед тем, как оставить его навсегда.

Их бывший дом устоял перед натиском стихии войны. Ничего в нем не тронуто, ничем не задет он, и языки пожара не дотянулись до него в жадном приступе голода. Эмма больше рада этому, чем нет: как минимум потому, что лудус должен остаться пристанищем для тех, кто не собирается покидать Тускул.

У ворот возится Давид. Что-то переколачивает, рядом с ним – груда досок разной длины. Эмма окликает его, и он, обернувшись, расцветает в широкой улыбке.

– Хороший день! – приветствует он неожиданных гостей и раскидывает руки, чтобы пригласить их внутрь.