И именно Эмма покончит с ним, как только дотянется.

Хмурая улыбка трогает обветренные губы. Утренний ветер пробирается под одежду и холодит кожу.

– Идем в пещеры, – велит Эмма хрипло. – Нужно отдохнуть.

И подумать. Хорошенько прикинуть, куда двигаться дальше. Нет времени бродить кругами.

Возражений не следует. Лепидус споро собирает оружие, которое теперь хозяевам лагеря не пригодится, Галл по тому же принципу скидывает в большой мешок остатки еды и питья. Робин расхаживает из стороны в сторону и будто что-то ищет, может, пытается прочесть следы.

Лилит подходит к Эмме и внушительно говорит:

– Ты же понимаешь, что она жива, так?

Она звучит предельно серьезно.

Эмма приподнимает брови, оборачиваясь. Лучи далекого и пока еще очень тусклого солнца едва-едва касаются ее щек.

– Я в этом никогда не усомнюсь.

========== Диптих 47. Дельтион 1. Odi et amo ==========

Odi et amo

ненавижу и люблю

Дорога до пещер занимает много времени только потому, что усталость уже очень сильно дает о себе знать. Никто не жалуется, конечно, однако дружный выдох облегчения заставляет скованно улыбнуться, когда лес немного расступается, выставляя на передний план очередной овраг: не такой глубокий, как прошлый, зато с отчетливо виднеющимися провалами пещер в отвесном склоне. К этим провалам ведет очень узкая тропинка, преодолеть которую явно под силу не всякому. Эмма одобрительно кивает, осматриваясь. Неплохое место. Они задержались бы тут подольше, будь на то причина.

Робин и остальные мужчины уходят по тропе первыми, Лилит ждет Эмму и жестами показывает ей, куда лучше наступать, чтобы не сорваться.

– Лететь недолго, – хмыкает она. – Но падать больно.

Эмма вытягивает шею, присматриваясь к дну оврага, на котором острыми зубцами ощерились камни.

Да.

Будет больно.

Значит, надо держаться.

Благополучно добравшись до первой пещеры, Эмма ныряет в нее и на мгновение погружается в темноту – даже несмотря на то, что за спиной уже вовсю цветет солнце. Проморгавшись, она понимает, что внутри горят несколько факелов, однако свет их настолько слаб, что почти не разгоняет мрак. Сама пещера невелика, с низким сводом и множеством наростов на полу, стенах и потолке. Люди сидят, где придется, и внимательно смотрят на Эмму, будто ждут, что она им скажет. А что она может им сказать?

Эмма набирает воздуха в грудь и откашливается.

– Возвращайтесь в Тускул, – как можно громче произносит она. – Солдаты Завоевателя вас не тронут. Кто хочет остаться в городе – оставайтесь. Кто хочет уплыть – корабль Науты будет ждать.

– Как это – возвращаться?! – выкрикивает кто-то с обидой. – Нас же распнут!

Нестройный гул голосов поддерживает его.

Эмма потирает щеку ладонью и мотает головой.

Чего они все от нее ждут? Что она и дальше станет решать, куда идти и что делать? Она всего лишь взялась вывести их из города, когда начнется резня. Разве она этого не сделала? Разве не свободны они теперь?

Глухое раздражение поднимает голову. Эмма знает, что не должна сердиться на этих людей, которые, на самом-то деле, привыкли, что за них все решают. Они верят ей. Возможно, верят в нее. И за это она должна быть им благодарна.

Она поднимает руку, прося немного тишины. И, получив ее, кивает:

– Все вы теперь – вольные люди, – она выделяет тоном «вольные», замечая, как невольно приосаниваются все, кто сидит перед ней. – И только вы станете решать, как вам поступить.

Приходится подбирать слова очень тщательно. Эмма устала, больше всего ей сейчас хочется лечь – пусть даже на этой твердой неудобной земле – и провалиться в сон, но она заставляет себя стоять прямо и говорить то, что сказать все равно необходимо.

– Не скрою, что опасность присутствует всегда. Вернетесь ли вы, останетесь здесь или захотите пробраться через Рим в поисках нового дома.

Эмма делает паузу и обводит взглядом лица – такие же уставшие от неопределенности.

– Но! – сжимает она пальцы в кулак. – Я снова и снова стану повторять: теперь вы сами себе хозяева. И выбор пути зависит только от вас самих!

Она надеется, что речь ее звучит ясно. Что посыл донесен и услышан, а значит… Значит, вся эта разношерстная толпа уже не станет ждать от нее приказов. Да и Эмма, признаться, никогда не заглядывала так далеко, не видела себя во главе армии, которая станет неотступно бродить за ней. Она всего лишь хотела домой.

Просто домой.

Что-то затухает у нее внутри, будто задули свечу. Эмма опускает веки и садится на землю, а после и вовсе ложится, как можно уютнее заматываясь в паллу. Нервное истощение последнего дня бьет по больному, и уже никаких сил нет, чтобы ему сопротивляться. На грани сна и яви Эмма смутно слышит, как люди негромко переговариваются, обсуждая услышанное, а потом резко, одномоментно проваливается в черную дыру, из которой так же, в один момент, выныривает какое-то время спустя. Садится, не чувствуя себя особенно отдохнувшей, и моргает, пытаясь понять, что происходит.

Людей стало меньше, определенно. Оставшихся можно пересчитать по пальцам. Одной руки.

Эмма неспешно, так как от неудобной позы тело затекло, садится, хрустя всем, чем только можно прохрустеть. Рядом проносится чья-то тень, радостно кричащая голосом Неро:

– Привет, Эмма!

Мальчуган накидывается на нее с объятиями, чуть не опрокидывая обратно на землю, и Эмма, преодолев первые моменты неприятия и отторжения, обнимает его в ответ, притягивая к себе теплое юркое тельце.

– Привет, Неро, – шепчет она куда-то ему в волосы и вздыхает, заставляя себя радоваться хотя бы этой малости.

Мальчишка еще какое-то время жмется к ней, потом отпускает и шлепается рядом, возвещая:

– А почти все ушли, ты знаешь?

Он разводит руками, будто не может понять, как так получилось. Эмма щурится, осматриваясь, и отмечает, что сейчас вроде бы стало немного светлее. Или тогда у нее глаза совсем ничего не видели?

– Ушли… – задумчиво повторяет она.

Что ж…

Она этому только рада. Одно дело – вывести людей за пределы горящего города, и совсем другое – нести за них ответственность и дальше. Эмма не так уж глупа, она отлично понимает, что всех нужно кормить, за всеми нужно следить, предоставлять крышу над головой и прочие необходимые для жизни вещи. Конечно, в Тускуле обо всем этом речь заходила крайне редко, там на первый план выходило совершенно другое, но вот они уже не в Тускуле, и делом времени явились бы какие-то претензии со стороны бывших рабов. Эмме же, стремящейся просто убраться отсюда как можно дальше, подобное развитие событий радости не принесло бы. Так что все к лучшему.

Кто-то садится с другой стороны, и этот кто-то – Лилит. Она протягивает Эмме флягу с водой, кусок черствого хлеба и чуть пованивающее мясо, которое вполне съедобно, если не обращать внимания на запах. Эмма с благодарностью ест, заставляя себя жевать как можно тщательнее. Неро крадет у нее последний кусочек мяса и с восхищенным вскриком убегает прочь, в темноту, из которой очень хитро и коварно смеется. Эмма хмыкает ему вслед, ерошит волосы, полощет рот последним глотком воды, сплевывает и деловито спрашивает у Лилит:

– Кто остался?

Ей не нужно много людей. Для того, чтобы отыскать Регину, хватит и самой Эммы. Остальных она неволить не возьмется.

– Галл, – перечисляет Лилит. – Лепидус. Август. Робин с дочкой. Неро. Белла. Роксана и я.

Негусто.

Эмма хмыкает – чуть удивленно. А чего она ждала? Сама велела всем уходить. Они и послушались. Снова.

Внутри чуть подвывает неприятное ощущение от непредсказуемости происходящего. Да, Наута сказал, что в городе спокойно, но то было вчера. А как сегодня?

Эмма делится сомнениями с Лилит, однако та отмахивается от них, как от вздорной мухи.

– Ты вчера все верно сказала. Опасность была и будет, поведем мы за собой всю эту толпу или они сами разбредутся в разные стороны. Нести же ответственность за них бесконечно… Не знаю, как тебе, но я уж точно на такое не подписывалась.