– Ты еще так юна, Регина, – бормочет Сцилла на исходе дурмана. – Когда-нибудь ты поймешь, что люди приходят в нашу жизнь и уходят. Мы должны цепляться за них, пока они живы, и отпускать их, когда они умирают. Таков закон.

Регина не готова с ней согласиться. И, перебрав опиума, храбро говорит об этом, едва заставив себя промолчать по поводу собственных сомнений в праве Сциллы рассуждать о ее горе.

Хозяйка поворачивается к ней и долго смотрит. Заглядывает в самую душу, в самое нутро, где течет-переливается истончившееся горе, пропахнувшее сладковатым дымом. А потом склоняется и прижимается губами к губам опешившей Регины.

Регина никогда раньше не целовалась с женщинами и не собиралась однажды начинать это делать, но Сцилла целуется уверенно, не давая опомниться, не давая возможности сбежать. Языком раздвигает губы и врывается в рот умелым танцем, скользит по зубам и нёбу, вдыхает дурманный дым, будто своего Регине мало. Обхватывает неожиданно сильными руками и притягивает к себе, гладит по волосам, распускает их по плечам. И Регина, то ли из-за опиума, то ли из-за тоски по человеческому теплу, не сопротивляется, закрывая глаза…

– Когда-нибудь в твою жизнь придет другой человек, – скажет ей много позже Сцилла перед тем, как вернуть Аурусу. – Не сопротивляйся. Прими его, люби его. Это наша жизнь. Люди приходят и уходят. И мы можем войти в чью-то жизнь, а потом уйти из нее. Люби, Регина. Это все, что у нас есть на самом деле.

И Регина, конечно, не захочет ей верить.

До поры…

Сейчас

Когда Регина заканчивает свой неспешный рассказ, Эмма все еще держит ее за руку и не хочет отпускать.

Это о ней говорила Сцилла. Не зная, не ведая, она предсказала Регине человека. И Эмма благодарна ей за это. Быть может, в другом случае все сложилось бы иначе.

– Иногда мне кажется, что Аурус продал меня Сцилле не просто так, – задумчиво говорит Регина, и Эмма вспыхивает от негодования, думая, что защищать ланисту не стоит. Уж не Регине точно!

– Ну, знаешь!.. – начинает она, а потом вдруг понимает.

Сцилла успокоила Регину – так, как смогла. Приласкала, полюбила, излечила сердце – по мере своих сил. И пусть лекарством ее стал опиум – пусть! Так или иначе, но в подобных вопросах, видимо, все средства хороши. И Аурус, наверняка, об этом знал.

Эмма не готова его прощать за один неплохой поступок, однако принимает это к сведению. И, склонившись, целует Регину в щеку, после мягко прижимаясь к ней ладонью.

– Надо идти, – с сожалением говорит она, думая, что с удовольствием осталась бы здесь и послушала еще рассказы Регины о прошлом: может, это помогло бы лучше ее понять. Но…

Всегда есть «но».

Они покидают Тускул тем же способом, что и пришли: Эмма не готова рисковать и попадаться на глаза солдатам. Слова Регины о том, что в какой-то момент может не повезти, запали в душу, и теперь кажется, что побег из города был тогда единственно верным решением.

На поясе под паллой у Эммы – мешочек с драгоценностями. Она придерживает его рукой, признавая, что попросту боится потерять. И уже у выхода в лес спрашивает Регину:

– Ты говорила, что Сциллу сгубили деньги. Как именно?

Регина вздыхает. Заметно, что ей не очень хочется углубляться в эту историю, но сказанного не воротишь, и, чуть помешкав, она отвечает:

– У нее их было слишком много. Она потеряла им счет, как потеряла и чувство опасности перед опиумом. Все, что я знаю, что в итоге дочь увезла ее из Тускула – больную и почти потерявшую память.

Регина умолкает и прибавляет шаг, Эмме волей-неволей приходится сделать то же самое. Она снова ощупывает свое сокровище и тут же сердито отдергивает руку.

Она – не любительница опиума, прожигающая жизнь и деньги! У нее есть четкий план! И она претворит его в жизнь! Вот так-то!

Время близится к вечеру. По расчетам Эммы к ночи они доберутся до деревни, заночуют там, а утром двинутся дальше, по следам Лилит и остальных, ведь они уже должны были уйти. С другой стороны, будет даже лучше, если они не успели это сделать: не придется никого догонять, и завтра удастся вернуться в Тускул.

Лес затаился. Его угрюмое молчание нарушает лишь потерявшаяся птица, перелетающая с дерева на дерево прямо над головами женщин: она будто сопровождает их, подсказывает путь или же следит из любопытства. Эмма задирает голову, пытаясь рассмотреть надоедливую зимнюю трещотку, но видит лишь быстро мелькающее размытое пятно.

Немного странно бродить туда-сюда – да еще и в сандалиях, потому что Эмма забыла поискать себе сапоги! – но особого выбора нет. И заряд бодрости, полученный ночью, продолжает действовать, так что Эмма нагоняет Регину и берет ее за руку, получая в ответ теплый взгляд.

– Я знаю, Эмма.

Сердце пропускает удар.

– Знаешь… что? – Эмма недоуменно трясет головой.

Регина уже не смотрит на нее.

– Знаю, что ты тот человек, которого обещала мне Сцилла.

Она говорит это так легко, будто уже давно все для себя решила. Будто не было этого тяжелого, выматывающего года, в течение которого Эмма успела испытать массу эмоций – и далеко не все из них были положительными.

Регина же, словно ощутив замешательство Эммы, останавливается, разворачивается и говорит предельно серьезно, пряча во взгляде нечто неясное:

– Я же сказала тебе, что стараюсь. Прошу тебя: будь ко мне терпелива. Я обещаю…

Она осекается, нежно касается кончиками пальцев щеки Эммы, вздыхает о чем-то своем, качает головой и уходит вперед. Эмма смотрит ей в спину и не может отделаться от мерзкого предвкушения неправильности происходящего. Вернее, с Региной-то все правильно. С ними обеими. Но что-то витает в воздухе… что-то жутковатое.

Эмма решает, что это просто от неожиданности. У них так редко все бывает хорошо, что в любой момент ждешь подвоха, готовишься к нему, отрабатываешь ответный удар. Это вошло в привычку, от которой теперь трудно избавиться.

Она мотает головой, запрещая себе думать о плохом, и бегом догоняет Регину. В полном молчании они продолжают идти, и молчат до той поры, пока не выходят к деревне. А там – пусто. Ни разожженных костров, ни детских голосов, ни смеха. Будто и не было тут никого.

– Все-таки ушли, – с досадой констатирует Эмма, уже привыкнув в мысли о том, что не придется никого разыскивать. Лилит должна была оставить незаметный чужому глазу указатель, чтобы не пришлось плутать по их следам, но сейчас его искать Эмма не будет точно: слишком устала. Хорошо бы…

Регина вдруг хватает Эмму за руку чуть повыше локтя. Пальцы больно сжимаются, ногти впиваются в кожу.

– Ты что?.. – начинает Эмма, и Регина шикает на нее, а потом резко дергает, увлекая в сторону. Вдвоем они прячутся за ближайшим домом. Эмма недоуменно смотрит на Регину, а потом слышит и сама.

Мужской смех.

Разговоры.

И ржание лошадей.

Комментарий к Диптих 45. Дельтион 1. Una voce

* Самир – собеседник, рассказчик

** Одним из первых в Риме стал держать евнухов в своём дворце Меценат. Евнухи при вельможах долгое время рассматривались как примета роскошного образа жизни на восточный манер. Поэты восхищались их «вечной молодостью» и красотой (у евнухов не росла борода).

*** Бэстия (bestia, лат.) - зверь

========== Диптих 45. Дельтион 2 ==========

У повстанцев нет лошадей.

И они бы их здесь не нашли.

Эта спасительная мысль приходит Эмме в голову в момент, когда решение высунуться из укрытия уже толкает вперед. Эмма изо всех сил прижимается спиной к стене дома и задерживает дыхание, словно любой выдох или вдох могут быть услышаны. Регина касается ее руки, и это прикосновение успокаивает. Во всяком случае, вскорости Эмма уже позволяет себе дышать.

Это римляне. Речь слышна отчетливо, нет никаких сомнений. Радует только то, что беглецы, судя по всему, успели покинуть деревню. Вот только что теперь делать им с Региной?

Эмма чуть поворачивает голову и спрашивает, едва шевеля губами:

– Бежать сможешь?