Самир подходит ближе, полы его восточного одеяния развеваются, будто при сильном ветре, а Регина смотрит на него и думает, как должен чувствовать себя оскопленный мужчина. Впрочем, судя по слухам, у Самира там кое-что осталось. Это похоже на правду: хозяйка домуса частенько уединяется с ним подолгу, ведь при близости с евнухом можно не опасаться беременности.

– Регина! – повторяет Самир еще более сердито. Он высокий, Регине приходится задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Да?

Она никак не может привыкнуть называть его господином. Какой он господин, если точно так же выполняет приказы, как и все остальные рабы? Хозяин привез его откуда-то с востока, быть может, Самир думает, что это делает его особенным? Вот и сейчас он опасно сужает непроницаемо черные глаза и, наклоняясь, шипит Регине в лицо:

– Господин Самир, Регина! Господин!

От него пахнет какими-то пряностями, Регина давит порыв отодвинуться, столь ярок и назойлив этот запах.

– Да, господин, – покорно повторяет она, не будучи в состоянии спорить. Возбуждение сменяется апатией, она давно привыкла к подобным скачкам настроения и не пытается что-то поменять.

Самир ухмыляется и похлопывает ее по плечу.

– Молодец, – одобрительно говорит он. – Учишься, – и добавляет: – Госпожа ищет тебя. Быстрее.

Он не уточняет, зачем Регина потребовалась хозяйке, да это и не играет большой роли. Идти придется все равно: что здесь, что в лудусе – правила одни и те же.

В галерее, ведущей к атриуму, светильники горят не все, и оттого пробираться приходится сквозь полумрак. Не совсем еще привыкшая к здешней планировке, Регина не с первого раза находит нужный поворот, и потому ускоряет шаг, появляясь перед хозяйкой слегка запыхавшись. Немолодая блондинка с уставшим порочным лицом поднимает голову, заслышав шум.

– Вот и ты, – мелодично произносит она и немного кривит полные алые губы. – Надеюсь, Самир не оторвал тебя ни от чего важного.

Непонятно, иронизирует она или же говорит серьезно. Регина только склоняется в поклоне, демонстрируя готовность услужить.

Атриум здесь совсем не тот, что у ланисты. Аурус устраивает в своем пиры, а тут безраздельно властвует Сцилла, вдова – и поговаривают, что она приложила к этому руку – городского префекта Квинта. Она не любит многолюдные сборища, предпочитая говорливым римлянам тишину собственного дома. Все здесь украшено по ее вкусу, везде властвует сумрак и преимущественное молчание, даже рабы научились общаться жестами. Регина учиться не планирует и надеется, что однажды за непослушание ее вернут в лудус. Знать бы только, как сильно еще надо чему-то не покориться.

Сцилла улыбается, чуть привстает со своего мягкого ложа и повелительно манит Регину к себе.

– Подойди, дитя, – воркует она, и Регина злится, хоть и понимает, что по сравнению с хозяйкой она действительно еще ребенок. Пусть даже прошедший через такое…

Боком она подбирается ближе и исподлобья смотрит на Сциллу. Та вдруг заходится смехом.

– Ох, во имя Юпитера, ты так похожа на Бэстию***!

Регина видела дочь хозяйки лишь один раз и не особо хорошо ее запомнила. Запало в голову только то, что юная девушка вела себя довольно вызывающе и была остра на язык. А Самир как-то сболтнул, что Бэстия неоднократно попадалась на воровстве, но мать без труда вытаскивала ее из-за решетки: деньги могут сделать многое, очень многое.

Не очень понимая, чем именно она похожа на Бэстию, Регина пожимает плечами.

– Не знаю, госпожа.

– Похожа, похожа, – задумчиво кивает Сцилла. – Такой же дикий зверек, желающий забиться в норку и не вылезать оттуда до скончания времен.

Регина вспыхивает где-то глубоко внутри. Ведь наверняка Сцилла знает ее историю! Так как же она может сравнивать ее трагедию с распущенностью и наглостью богатенькой римлянки!

Конечно, ничего подобного вслух Регина не говорит, прекрасно понимая, что существуют вещи, за границы которых лучше не выходить. Даже с условием того, что она хочет, чтобы ее вышвырнули из этого дома.

Сцилла снова манит ее, будто ждет, что Регина опустится у ее ног. Но Регина лишь склоняется ниже, придавая лицу выражение максимального подобострастия.

– Девочка моя, – благожелательно говорит Сцилла. – Ты когда-нибудь курила опиум?..

…Когда дым окутывает собой все видимое пространство, проникает внутрь, ослепляет и оглушает, только тогда Регина понимает, что Сцилла не шутила. Курить дурман с рабами… Часто ли она практикует такое с Самиром? Или все это - его идея, и опиум он привез с собой?

Они сидят, скрестив ноги, на теплом ковре, явно сотканном не руками мастериц Тускула, в комнате, в которой Регина до этого ни разу не бывала. Здесь множество статуэток нездешних богов и богинь, какие-то причудливые растения и пахнет… Востоком, наверное. Впрочем, сейчас тут царит опиум – и только. Регина готова поклясться, что отныне никогда его не забудет.

Кружится голова. Создается ощущение, что тело отрывается от пола и парит в воздухе. Хочется схватиться за что-нибудь, Регина испуганно взмахивает руками, когда понимает, что вроде бы падает. Сцилла подставляет ей плечо, то ли забыв, то ли наплевав на то, что хозяйка. Она сидит с полуприкрытыми глазами и наслаждается. Лицо ее блаженно и спокойно, легкая полуулыбка бродит по губам. Регина зачем-то смотрит на них, ловя себя на мысли, что хочет поймать эту улыбку. И забрать себе.

– Послушай меня, деточка, – голос Сциллы доносится будто издалека, Регина напрягается, чтобы не упустить ни звука. – Я знаю твою историю. И не от Ауруса с Корой.

Регина хочет спросить, кто же тогда поведал ей подробности, но язык отчего-то не слушается: он ощущается во рту, как большой непослушный кусок чего-то мягкого и чужого. Регина едва не прикусывает его, пытаясь расшевелить. А Сцилла продолжает:

– Не знаю, как бы я поступила на твоем месте. До момента, как я услышала, что они заставили тебя сделать, я думала, что хуже, чем у меня, не было ни у кого.

Она подбрасывает в курильницу щепоть порошка, и ноздри ее раздуваются в предвкушении.

Регина пытается поднять руку, которая, за компанию с языком, принадлежит теперь кому-то другому.

– Моего любимого отправили на войну, и больше я о нем ничего не слышала, – монотонно рассказывает Сцилла, и не заметно, чтобы она как-то страдала по своему прошлому. – Сначала я тосковала так, что хотела умереть, но потом поняла, что лучше так. Лучше пусть он будет для меня жив. Всегда.

Вспышка ярости пробивает Регину насквозь и тут же растворяется в дурмане.

– Мой любимый мертв.

Язык внезапно слушается, а ощущение от его чужеродности проходит, будто и не существовало никогда. Регина со всей ясностью чувствует свое тело, будто только что вернулась в него обновленной.

Сцилла качает головой и взмахивает рукой, призывая Регину помолчать.

– Я знаю, знаю. Но посмотри на это с другой стороны… Теперь никто не вздумает его мучить.

Слабое утешение. Регина ощущает от него больше злости, чем облегчения. Она смотрит на Сциллу сквозь пелену опиума и размышляет, с чего бы богатой госпоже браться за разговоры по душам с недавно купленной рабыней?

Дурман придает храбрости, и Регина мало думает перед тем, как сказать:

– Я не могу смотреть на это с другой стороны. Мой любимый человек мертв. Мертв.

Чем больше она это повторяет, тем более пусто становится в сердце. Словно привычная боль заменяется дымом.

Сцилла чуть запрокидывает голову и прикрывает глаза. Она немного раскачивается, уложив ладони на колени. Регина не хочет на нее смотреть. Она не понимает, как на все это реагировать. И ей не нравится дышать опиумом – зачем он забирает у нее чувства?!

Они сидят в восточной комнате довольно долго и молчат, будто обидевшись друг на друга. Впервые за долгое время Регина ловит себя на том, что почти не думает об Ингенусе – по крайней мере, не так, как она привыкла думать о нем теперь. Нет, она вспоминает то хорошее, что было у них, а этого, оказывается, не так уж и мало.