Почти никакой прелюдии: они исполнили ее задолго до этого. Иногда Эмма думает, что все их общение, вся их жизнь – это прелюдия, и поэтому, оказавшись на Регине, она так хочет побыстрее пробраться внутрь нее.

Предельное возбуждение собирается каплями между ног и сочится по внутренней стороне бедра, срываясь всякий раз, как Эмма движется – вперед или назад. Не отрывая взгляда от темных глаз, упираясь кулаками и коленями в одеяла, Эмма любит Регину так, как та позволяет ей это делать. Дыхание прерывается, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и каждый толчок сопровождается стоном – не понять, чьим, да Эмма и не хочет понимать. Она склоняется ниже, дарит поспешный поцелуй плечу Регины, а затем – ее губам, языком проскальзывая между ними и толкаясь в унисон бедрам.

Нет ничего вокруг – и никогда не было. Есть только кровать, они и то, что связывает их сейчас надежно и верно; то, что заполняет туго и длинно; то, что подводит к черте и оттягивает назад, чтобы через мгновение подтолкнуть обратно.

Тяжело терпеть. Эмма знает, что не получит так ничего, кроме отголосков удовлетворения, но ей и не нужно. Она хочет видеть, как кончит Регина, и не потому, что кто-то так распорядился. Она хочет привести ее к оргазму и просит, задыхаясь:

– Не закрывай глаза, пожалуйста… не закрывай…

Ресницы трепещут, но Регина держится. Она ухватилась одной рукой за шею Эммы, а второй ладонью исступленно гладит то ее спину, то напряженный бицепс. И шепчет что-то неясное, смутное, что-то, что рождает глубоко внутри зверя. Этот зверь рычит и кусает подставленную шею, вызывая к жизни ахающий стон, а потом сильнее вдвигается в свою желанную жертву, уже не заботясь о том, что сделает больно.

Все сливается воедино: звуки, запахи, образы. Регина упирается затылком в подушку, веки ее то и дело опускаются, но она тут же поднимает их, даже в плену предельного удовольствия помня, о чем просила ее Эмма. А Эмма, теряя себя, пребывая на грани яви и невозможного, хочет слиться с Региной так крепко, как только сможет. И каким-то чудом умудряется сделать это, когда видит, как оргазм разливается горячей водой в карих глазах, обжигающим потоком выплескиваясь наружу.

Обессиленная Эмма падает на Регину, придавливает ее собой, смешивает все жидкости, какие только возможно смешать, и тяжело дышит куда-то в шею, едва шевеля губами в попытке поцеловать. Что-то свое тоже пришло к ней, взорвалось между ног и растеклось, на время притушив безудержное пламя. И, судорожно вжимаясь в Регину, сплавляясь с ней в единое целое, Эмма торжествующе думает, что это ее женщина.

Отныне и навсегда.

========== Диптих 45. Дельтион 1. Una voce ==========

Una voce

единогласно

Когда Эмма открывает глаза, то долго не может понять, где находится. Вокруг темно и тихо. Мягкая постель. Рядом спит Регина.

Эмма старательно моргает, пытаясь восстановить в памяти события предыдущего дня. Затем потягивается, и мышцы тут же отзываются приятной усталостью, заставляющей горделиво усмехнуться.

Вчерашний вечер был хорош во всех его проявлениях. Эмма вспоминает, как отзывчива и щедра на ласки была Регина, и не удерживает себя от того, чтобы оставить на ее плече осторожный благодарный поцелуй. Потом поудобнее устраивается и прикрывает глаза, словно для того, чтобы еще немного подремать. Но мысли о беглецах, ждущих возвращения своего лидера, не позволяют снова расслабиться.

Эмма вздыхает.

Взвалила на себя ношу – значит, неси. Нельзя подвести людей. Да и не хочется подводить.

Сбоку зевает Регина. Переворачивается на другой бок и прижимается к Эмме: горячая и обнаженная.

– Доброе утро.

Со сна ее голос низок и хрипл, и, возможно, причиной тому стоны, которые вчера то и дело срывались с припухших ныне губ.

Эмма удовлетворенно улыбается и, повернув голову, забывает поцелуй в волосах Регины. От них едва уловимо пахнет фазелийской розой.

– Доброе.

Их вечер закончился далеко за полночь, уже ближе к утру, когда Эмма получила все то, о чем так долго мечтала. В какой-то момент она даже подумала, что все ее невзгоды – это плата за нынешнее счастье. Стоило потерпеть.

Регина жмется все сильнее, ладонь удобно устроилась на груди и мнет ее – несильно, но весьма ощутимо, – и от этого прикосновения просыпается что-то смутное внизу живота.

Эмма ерзает, сдвигается, пытаясь облегчить свою участь, считая, что получила уже достаточно, но тело предает и готово к дальнейшим подвигам. Жар от влаги вливается в кровь и разносится по венам, вынуждая прогибаться и искать более плотного контакта.

– У нас есть дела, – выдыхает Эмма, совершенно не желая заниматься этими делами.

– Да, – легко соглашается Регина, наклоняется и губами обхватывает успевший затвердеть сосок. А потом как-то само получается, что ее голова оказывается между ног Эммы, и язык вытворяет что-то невозможное и запретное, от чего весь мир идет кругом, опрокидывает в бездну и выбрасывает обратно, и снова, и снова, и опять…

Спустя вечность – и один миг – теперь уже Эмма лежит на плече у Регины и прижимается к ней в попытке продлить этот день и радость от того, что они вдвоем. Но вот в голову приходят совсем иные мысли, и отделаться от них не получается. Эмма морщится, зарывается носом в подмышку Регины, однако ничего не помогает. Тогда она все же бурчит, надеясь, что ее не услышат:

– Не забыть забрать деньги.

Регина смеется откуда-то сверху и поглаживает Эмму по растрепанным волосам.

– Мой маленький богач, – она явно насмехается, но беззлобно. И поэтому Эмма позволяет себе добавить:

– Мы с тобой обе маленькие богачи, если хочешь знать мое мнение.

Регина продолжает смеяться, а потом потягивается и лениво говорит:

– Многие деньги – многие печали.

– Без них все еще хуже, – не соглашается Эмма. Покой нарушен окончательно, и она перекатывается на край кровати, чтобы встать в поисках туники. Регина молча наблюдает за ней какое-то время, потом вытягивается под одеялом и бесстрастно произносит:

– Сцилла сошла с ума из-за наследства мужа.

Эмма замирает, моментально забыв, как завязывать нагрудник.

Сцилла? Женщина из прошлого Регины? Женщина, в которую Регина влюбилась?

Нет особого желания слушать о какой-то там Сцилле, но Эмма понимает, что Регина просто так воспоминаниями не разбрасывается. А значит… Значит, надо ее выслушать.

– Сцилла, – задумчиво повторяет Эмма и косится на Регину. – Это та любительница опиума?

Она закачивает одеваться и возвращается к кровати, садится на ее край и, дотянувшись до Регины, берет ее за руку, показывая, что готова слушать.

И слышит…

Тогда

…Боль не утихает. Утром, когда открываются глаза, на какое-то мгновение кажется, будто все осталось в прошлом, будто все заросло-зажило. Но стоит пошевелиться, как корочка, которой затянулась рана, трескается и вскрывается, выпуская наружу гной и кровь, щедро замешенные на слезах.

Регина медленно идет по чужому домусу, и нет ей никакого дела до возможного наказания за непослушание, которое она проявила, покинув хозяйскую половину. Пусть! Пусть ее накажут, и тогда, возможно, ей не придется терпеть все то, что терпит она сейчас.

Она думала покончить со всем этим – раз и навсегда. Держала в руках кинжал, ходила по лавкам и въедливо выспрашивала про действия ядов, проверяла на прочность веревки, на которых сушилось белье… И в последний момент трусила, убегала от смерти, уже почти взявшей ее за руку. Будто что-то отводило от нее беду, уговаривало еще немного пожить. Быть может, это Ингенус не хотел, чтобы его возлюбленная следовала за ним в пустынное и мрачное царство Плутона?

Регина останавливается возле большой вазы с цветами и бездумно смотрит на них, поглаживая живот.

Может, все и к лучшему. К Ингенусу уже отправился их с Региной сын. Однажды и она присоединится к ним, нужно только набраться терпения. И смелости.

– Регина!

Голос окликнувшего ее раздражен, и от этого акцент в нем заметен больше, чем обычно. Лысого полного мужчину Регина знает как Самира*. Еще она знает, что Самир – евнух**, и его это угнетает.