– Я так боюсь, Эмма, – отчетливо говорит она. – Боюсь, что ты оставишь меня одну. Как и все остальные. Поэтому…

Регина не договаривает, и Эмме требуется время, чтобы понять.

Она боится и поэтому запрещает себе верить. Запрещает быть счастливой, чтобы однажды не стать несчастной.

Эмме так больно. Почти физически. Ей больно оттого, что она, за все это время, так и не смогла убедить Регину в силе своей любви, в своей преданности. Как ей сделать это теперь?

Регина ладонями гладит ее щеки, и вдвоем они раскачиваются посреди опиумного дурмана: две женщины, стремящиеся навстречу друг другу. Эмма приоткрывает губы, с которых слетает:

– Столько раз я могла бы оставить тебя одну. Не сосчитать.

Кривая усмешка искажает красивое лицо Регины, но она молчит, будто знает, что Эмма еще не закончила.

Так и есть.

– Я могла бы уйти сегодня. И вчера. И месяц тому назад, и год. Я могла бы остаться с кем угодно, могла бы полюбить Лупу или Лилит или выйти замуж за мужчину. Но я здесь, с тобой. В мертвом лудусе, в проклятом городе. Я хочу обнимать тебя – тебя, Регина, а не кого-то еще. Я хочу забрать тебя – только тебя.

Эмма тянется навстречу Регине и перед тем, как губы их смыкаются, успевает еще сказать:

– Я хочу быть с тобой.

Они целуются – медленно, осторожно, словно узнают друг друга впервые, – и в этом поцелуе столько нежности и одновременно страсти, что одурманенная Эмма ловит себя на стоне и едва не отстраняется, почему-то испуганно считая, что стон этот сейчас совершенно неуместен. Регина ловит ее за плечи и притягивает к себе.

– Значит, – шепчет она, склонившись, – со мной?..

Улыбка трепещет на ее губах: настоящая, а не привычно-саркастичная.

Эмма выдыхает ее имя и кивает.

– Я хочу семью с тобой.

Что-то трескается во взгляде Регины, и опиумная горечь вытекает из правого глаза вместе со слезой. Эмма хочет утереть ее, но вместо этого позволяет ей упасть со щеки куда-то вниз и раствориться в вечности.

– Зачем я тебе? – тихо спрашивает Регина – так тихо, будто и не говорит вовсе, а думает, и мысли ее осязаемо плывут в густом воздухе.

Эмма качает головой.

– А зачем люди друг другу?

Она вытягивается вновь и вновь захватывает поцелуем губы Регины, призывает их к ответу, трогает их языком, тревожит и нежит, стремясь в поцелуе выразить все то, что, быть может, не удалось передать словами.

– Чтобы любить… – выдыхает она куда-то вглубь Регины и в ответ получает сбившееся дыхание и ставшие почти удушающими крепкие объятия. Регина обвивается руками вокруг шеи, прижимается грудью к груди и ерзает на коленях у Эммы так настойчиво, что Эмма, не сдержавшись, хватает ее и резко переворачивает, укладывая на пол молельни. Черные волосы с почти слышимым плеском падают вниз, Регина ахает и смеется, выгибая спину. В ее взгляде уже почти нет опиумной отравы, да и Эмма начинает чувствовать, что дурман рассеивается.

– Где ты нашла опиум? – спрашивает она, целуя шею Регины и ведя по ней языком.

– Старые запасы, – слышится прерывистое. – Эмма… ах!.. Эмма, пожалуйста!..

Эмма понимает это, как призыв к действию, и поцелуями споро спускается ниже, тревожа губами край туники, но Регина вцепляется ей в плечи и не то молит, не то требует:

– Эмма, остановись!

– Я думала, мы давно миновали эту стадию, – пораженно выдыхает Эмма, делая однако то, о чем ее просят. Дурное предчувствие исчезает в момент, когда Регина улыбается, мотая головой, и волосы ее скользят по полу в унисон.

– Купальня, Эмма с северных гор. Ты хотела вымыться.

Эмма замирает на миг, а потом облегченно улыбается в ответ.

О, да! Делать то, что хотят сделать они, чистыми будет гораздо приятнее. Кроме того, Регина что-то говорила о ночевке в домусе…

Оставив в покое молельню, пропитавшуюся опиумом, Эмма забирает Регину и вместе с ней собирается уйти, только на самом пороге вспомнив кое о чем.

– Деньги! – восклицает она и порывается вернуться, однако Регина удерживает ее за руку.

– Надо же, вспомнила, – усмехается она, глядя прямо на обескураженную Эмму, а затем успокаивающе произносит: – Твои сокровища в надежном месте. Ты же не думала, что я всюду буду таскать их с собой?

Эмма мотает головой, давя облегченный вздох. Признаться, она успела привыкнуть к мысли, что богата – или приблизилась к этому, – и отвыкать не хотелось бы. По крайней мере, не сейчас. У нее все еще есть планы.

Эмма думает, что они отправятся в одну из купален лудуса, но Регина берет ее за руку и уверенно ведет в домус. Снова они проходят пустую тренировочную арену, снова у Эммы что-то щемит в груди, а Регина, будто почуяв, останавливается, разворачивается и крепко целует Эмму в губы.

– Это больше не твой дом, – говорит она тихо и низко. – Да и он никогда таким не был. Ты должна оставить его в прошлом. Обещай мне.

Это одно из самых простых обещаний в жизни Эммы. Она произносит его вслух, а потом снова целуется с Региной и разрывает поцелуй только тогда, когда ночной холод – когда успело стемнеть?! – кусает за ноги.

– Тебе нужны новые сапоги, – смотрит Регина вниз, без труда понимая приплясывания Эммы, и тянет ее за руку, призывая сдвинуться с места.

На свежем воздухе опиум выветривается из-под кожи еще быстрее, и в домус Эмма входит как новенькая. Сразу за порогом Регина отпускает ее руку, отступает в сторону, поднимает с пола оставленную кем-то – уж не ею ли самой? – масляную лампу и разжигает огонь. Галерея неспешно озаряется неверным танцующим светом, и Эмма зачем-то думает, каким путем они пойдут. Натыкаться на Ласерту не хочется совершенно, нужно было оставаться в лудусе.

Когда Эмма выражает свои опасения вслух, Регина кидает на нее взгляд поверх плеча.

– Не волнуйся, – отзывается она совершенно спокойно. – Ласерты больше нет здесь, я же тебе об этом сказала еще в молельне.

И верно…

Эмма вспоминает услышанное и напрягается, не в силах представить, что Регина сама… Она трясет головой, прогоняя прочь нелепые и неприятные мысли. На самом деле ей абсолютно не хочется знать, как Регина это сделала.

Абсолютно.

Пройдя несколько галерей, они заходят в одну из купален: самую маленькую. Сейчас это даже удобно. Эмма вызывается разжечь огонь – все же неплохо бы помыться если не горячей, то хотя бы теплой водой. Регина не возражает, объясняет, как именно это сделать, и вскоре вода льется в небольшую чашу, в которой как раз хватит места для двоих. Эмма следит за струей и думает, что ее не должно тут ничего удивлять: они покинули Тускул пару дней назад, а не пару месяцев или лет. Разве могло тут все выйти из строя?

В мерцающем свете лампы Эмма раздевается и первая спускается в купальню. Наслаждение от чистой теплой воды сложно передать словами, и Эмма тихо стонет, а потом смеется, окунаясь с головой. Когда она выныривает, то видит, что обнаженная Регина осторожно следует ее примеру.

Купальная чаша становится глубже ближе к центру, а у стенок под водой имеются скамеечки, на которые можно присесть при желании. У Эммы такое желание имеется, и она садится, с блаженством вытягивая ноги. Регина косится на нее, затем тянется за мыльным раствором и передает его.

– Потри мне спину, – просит она, подходя ближе. Эмма щедро намыливает ладони, а потом и Регину, с каждым движением двигаясь все ниже, пока не захватывает пальцами мягкие ягодицы.

– Это уже не спина, – слышится насмешливое.

Эмма закусывает губу и продолжает медленно растирать мыло, наслаждаясь прикосновением. От каждого движения верный огонь разгорается между ног, и там наверняка намокло бы все, не будь оно уже мокрым.

Регина, впрочем, ничего не имеет против. Она стоит смирно и, кажется, тоже получает удовольствие. А затем Эмма, не в силах терпеть, резко разворачивает ее лицом к себе и притягивает, захватывая в кольцо рук так надежно, что если бы Регина и захотела убежать, то у нее все равно ничего не получилось бы.

Ладони опускаются на мокрые волосы Эммы, пока та осторожно и нежно целует грудь и живот Регины, языком собирая прохладные капли. Желание растекается по крови, пробирается в самые потаенные уголки тела и тревожит оттуда пламенными всплесками. Эмма хочет здесь и сейчас, это ее способ расслабиться и успокоиться, но Регина легонько отталкивает ее от себя, говоря: