Она рассказывает Регине о своих мечтах и только потом спохватывается, что ни разу не спросила о ее мечтах. Но Регина в ответ на вопрос только тянется к Эмме и целует ее в губы, ладонью пробираясь под наполовину расплетенную косу.

– Поговорим обо всем в Тускуле, – в ее голосе слышится обещание, замешанное на терпеливом понимании. И Эмма чуть сникает, прекрасно понимая, что Регина права. Никто не мечтает о светлом будущем, стоя в грязи, в ночном лесу, где за каждым деревом может прятаться враг. Им нужно думать совсем о другом. Но как же сладко понимать, что теперь мечты стали гораздо ближе!

Дорога до Тускула занимает много времени – весь остаток ночи, – и женщины добираются до подземелий незадолго до рассвета. Тучи еще надежно скрывают небо, когда Эмма, стоя на краю черного провала, дышащего прохладой и влажностью, оборачивается, чтобы посмотреть на то, откуда они пришли. Лес чудится ей местом, куда не захочется вернуться, но ведь сообщить повстанцам о корабле все равно придется, как ни крути. И Эмма успокаивает себя тем, что один день, по крайней мере, у нее есть.

У них.

У самого входа кем-то запасливым оставлен давно погасший факел. Эмма облегченно вздыхает: без освещения они бы лаз не одолели, она не знает его наизусть. Выудив из мешочка на поясе кремень и кресало, она поджигает факел и тут же отступает в черноту провала, чтобы никто не заметил ярко пляшущий огонь.

– Идем, – зовет она Регину, недоумевая, отчего та внезапно медлит, ведь вроде бы недавно поторапливала Эмму.

– Да-да, идем, – странно напряженным голосом отзывается Регина и даже делает шаг к Эмме, но потом все же останавливается. Обхватывает плечи руками и мотает головой.

– Сейчас, – кривятся ее губы. – Сейчас.

Непонимание Эммы длится совсем недолго.

Конечно же.

Она возвращается туда, где так долго была несчастлива. Туда, где ее заставляли делать страшные вещи. Туда, где она потеряла любимого человека и была изнасилована.

Эмма оглядывается, закрепляет факел в держателе на стене и устремляется к Регине. Та стоит с закрытыми глазами и чуть опущенной головой и вздрагивает от крепких объятий.

– Не надо, – шелестит она едва слышно куда-то в плечо. – Все хорошо. Я просто…

Эмма не дает ей договорить, горячим поцелуем закрывая рот. И целует до той поры, пока не убеждается, что Регина отвечает.

– Здесь не осталось ничего и никого, кто бы мог причинить нам боль, – уверенно говорит она, заглядывая в темные глаза Регины и ища там свое отражение в танце огня. – Я с тобой. Я – твоя защита. Твоя опора.

Она снова целует ее, на этот раз гораздо мягче. И радуется, чувствуя, что Регина верит ей. Взявшись за руки, они спускаются в подземелья, и чем крепче пальцы обвиваются вокруг ладони Эммы, тем увереннее она идет вперед, зная, что никогда не позволит призракам прошлого завладеть Региной. А где-то внутри таится безбрежная нежность от того, что Регина, наверняка зная, что почувствует при возвращении, все равно отправилась в Тускул.

Вслед за Эммой.

От понимания этого горячо внутри так, что искры прожигают кожу.

Лаз выводит к лудусу, но перед тем, как выйти, Эмма передает факел Регине и прикладывает палец к ее губам, призывая к тишине, сама же осторожно выглядывает наружу, проверяя, что и как.

Тишина. Никаких звуков с улицы, никаких звуков внутри, только ветер подвывает где-то под крышей. Эмма чутко прислушивается, не решаясь довериться интуиции сразу же: город не мог опустеть в одночасье. Или мог? Она не знает, на что способен Завоеватель, однако в Тускуле много жителей, куда же они все делись? Безусловно, из лудуса невозможно это понять.

Решив рискнуть, Эмма тушит факел – благо вот уж теперь солнце совершенно точно всходит – и вместе с Региной пробирается к тренировочной арене. Сердце отчего-то сжимается при взгляде на нее – пустую и одинокую. Эмма прибавляет шаг, сердясь на себя. Это место никогда не было ее домом. Нельзя так думать о нем.

По лудусу гуляет эхо. Не сговариваясь, Эмма и Регина остаются там, игнорируя домус: где-то там, наверняка, все еще лежит Ласерта. Судя по увиденному, никто не заходил сюда, никого не искали. Пристанище гладиаторов просто опустело, и никому до этого дела нет. Оно и понятно: это было всего лишь развлечение. Развлечением и осталось.

– Как ты думаешь, – спрашивает Эмма негромко, идя по галерее лудуса на пару шагов впереди Регины, – куда делся Аурус?

Сзади доносится сердитое фырканье.

– И знать не хочу!

Эмма усмехается. Судя по всему, Регина немного пришла в себя. Это хорошо.

Им нужно отдохнуть. Эмма не собирается отправляться в порт прямо сейчас, пройдя через лес и потратив на это всю ночь. Она не уверена, что сможет уснуть, но вот уж сон Регины посторожит непременно.

Не сговариваясь, обе они доходят до бывшей комнаты Эммы и останавливаются на пороге. Эмма смотрит на свою старую кровать, на которой ничего нет, и воспоминания касаются губ, срываясь с них:

– Пойду поищу нам что-то, на чем спать и чем укрываться.

Внутрь медленно, но уверенно заползает солнце.

– Поищи, – соглашается Регина, не глядя, и проходит в комнату, добавляя: – И что-то, чем можно занавесить окно. Дует.

Словно в подтверждение ее слов ветер пробирается в лудус незваным гостем и обдает холодом. Эмма ежится, мельком думая, не согреть ли воды для купальни, но представляет, сколько это займет сил и времени, и решает отложить все на потом. Немного сна не помешает.

Никто сюда не придет.

Оставив Регину, она бродит по лудусу, заглядывая во все комнаты и собирая все, что может пригодиться. На ее кровати вдвоем будет слишком тесно, лучше бросить одеяла на пол и устроиться там, благо гладиаторы, покидая насиженное место, не взяли с собой ничего из того, чем сейчас нагружает себя Эмма. Несколько жестких, но все же подушек, и три одеяла… должно хватить.

Эмма возвращается и кидает добычу к ногам Регины, спохватываясь, что не нашла ничего, чем бы закрыть окно.

– Я сейчас, – обещает она и уходит снова, ощущая, как начинают гудеть ноги: на какое-то время она совсем забыла про них и вот теперь пожинает плоды. Нет, видимо, все же придется наведаться в купальню.

Еще пара одеял – тонких и слегка дырявых – находится без труда, и вскоре Эмма хмурится, пытаясь понять, как же заделать ими окно. В итоге приходится признать, что занятие это бесперспективное. Уставшая Регина с тенями, залегшими под глазами, молча наблюдает за стараниями Эммы и, наконец, говорит:

– Давай спустимся в молельню.

И Эмма кивает.

Действительно. Там точно нет окон.

Поделив между собой ношу, женщины уходят в молельню, и, пока Регина за одной из колонн обустраивает ложе, Эмма разглядывает помещение так, будто видит его впервые. Надо же, она и забыла, что потолок и стены разукрашены синими узорами, что в центре есть небольшая площадка, и на нее можно подняться, отсчитав три ступеньки. На той площадке все еще стоят курильницы – пустые и молчаливые. Эмма подходит и зачем-то заглядывает в них. Что она там надеется обнаружить?

Две масляные плошки, оставленные у дверного проема, неспешно чадят, заполняя пространство легким потрескиванием. Будь здесь окно, они бы и вовсе не потребовались, но лучше уж так, чем мерзнуть.

Эмма смотрит на кровать, сотворенную Региной. Велик соблазн улечься прямо сейчас, однако ноги по пробуждению будут болеть еще больше – в этом сомнений практически нет. Нужно обмыть их.

– Ты ложись, – вздыхает Эмма. – А я пойду… помоюсь.

Регина молча смотрит на нее блестящими темными глазами. Потом кивает и принимается раздеваться. Она явно устала, раз даже никак не отзывается на услышанное.

Устала и Эмма, иначе обнаженное тело любимой женщины вызвало бы в ней больше эмоций. Она смотрит на грудь, которую хочет покрывать поцелуями, на живот, к которому хочет прикасаться, на бедра и то, что спрятано между ними… Где-то глубоко тлеет огонек желания, однако гудящее пламя усталости не дает ему разгореться как следует.