– Я прошу тебя, – ее голос, дрогнув, срывается на последнем слове, и Эмма досадливо морщится, качая головой. Прикрывает глаза, глубоко вздыхает и, делая шаг навстречу, берет неподвижную Регину, изваянием застывшую у окна, за руки.

Это не может закончиться вот так. Не должно!

– Я умоляю тебя, любовь моя, – глаза Эммы отчаянно всматриваются в темные глаза напротив. – Идем со мной. Ты не должна оставаться здесь одна! Ты не можешь…

Эмма умолкает, когда теплые ладони ложатся ей на щеки и чуть сдавливают, будто отрезая путь всем словам, что еще могут выбраться наружу.

– Не думай обо мне, – шелестит Регина, и лицо ее преисполнено суровой решимости. – Мне нужно завершить кое-что…

Она колеблется, будто не зная, стоит ли продолжать, и все-таки продолжает:

– Если я смогу… смогу выбраться, я найду тебя.

На мгновение эти слова обдают Эмму теплом нечаянной надежды, но она быстро понимает, что это обещание слишком шатко, чтобы хвататься за него. И все же оно лучше, чем все остальное.

– Мы можем больше никогда не увидеться.

Сердце не хочет верить. Оно сопротивляется до последнего, пока предательские губы выговаривают эти страшные слова.

Регина нежно улыбается.

– Если нам суждено быть вместе, мы будем. Я верю. Верь и ты.

Она не передумает, это слышится в ее голосе. Эмма намеревается спросить, что же такого важного Регине нужно завершить здесь, но не спрашивает, потому что на самом деле она совершенно не хочет это знать. Уже того, что Регина планирует найти ее…

Этого достаточно.

Эмма понятия не имеет, как они смогут вновь увидеться, если дороги их разойдутся здесь и сейчас. Но, подстегиваемая хаосом, творящимся снаружи, дрожащая от близости цели, к которой шла столько времени, она думает, что удача на ее стороне. А значит, все сбудется.

Эмма рывком притягивает Регину к себе и целует ее так отчаянно, так крепко, так самозабвенно, как не целовала никогда. Голос ее проседает на миг, когда, отпрянув, неохотно разлучив руки и тела, она говорит, не разрывая сплетение взглядов:

– Я всегда буду любить тебя, Регина. Всегда.

Эхо оседает внутри седым пеплом прогоревшего пожара.

И Эмма отворачивается, уходя, чтобы не видеть больше.

Не слышать.

Не чувствовать.

Чтобы ничего больше не знать.

В этот момент, в этот день у них и впрямь разные пути – с этим можно только смириться. Этому можно только довериться. И Эмма верит.

Запах Регины, ощущение ее губ преследуют Эмму, пока она блуждает по непривычно пустому лудусу. Ноги выводят ее наружу, к такой же пустой тренировочной арене, еще недавно освещенной множеством факелов. Эмма опускает голову и всматривается в цепочки следов, густо скрещенные между собой, пытаясь не думать о Регине. Досада вновь завладевает ее сердцем, когда она понимает, что рабы направились в порт. Но там никто не будет их ждать. Значит, следует прибавить шаг, чтобы успеть. И Эмма успевает.

Она нагоняет рабов перед последним поворотом и кричит:

– Стойте! Стойте же!

Робин, замыкающий вереницу, недоуменно оборачивается, хватаясь за оружие, но тут же расслабляется, видя Эмму. Кричит остальным, чтобы повременили, и приказ этот передается по цепочке, теряясь в глубине подземелье. Ропот едва не перекрывает слова:

– Почему так долго? – Робин подбегает к Эмме и крепко обнимает ее, почти сразу же отпуская. – Я просил Регину отправить тебя за нами. Она не с тобой?

Он всматривается в пустоту за плечом Эммы и поспешно продолжает, не слушая ответ:

– Нужно скорее уходить! Завоеватель вот-вот войдет в город. Его передовые отряды уже здесь, рушат окраины. Мы не можем оказаться в эпицентре! С нами старики и дети!

Кто-то из детей в этот момент начинает плакать, будто подтверждая слова Робина.

Толпа придвигается ближе. Людей много, слишком много, гораздо больше, чем всегда казалось наверху, при свете дня. Но разве Эмма хоть раз видела их всех в одном месте, в одно время? Вряд ли. В любом случае, раньше все было иным.

Раньше Завоеватель был далеко и не разрушал город, вытаптывая копытами коней узоры на заснеженных улицах.

Эмма всматривается в наполненные надеждой и радостью лица повстанцев и падает духом, понимая, что сейчас все разрушит. Но как иначе?..

– Корабля не будет, – не хватается она за длинное вступление и, слыша недоуменную тишину, вот-вот готовую разродиться недовольным ропотом, поясняет очевидное: – Побег был назначен на день солнцестояния – Наута не знает, что мы вышли настолько раньше. Вряд ли он уже подогнал корабль.

Ропот все же разносится во все стороны. Зачинщиком его становится Мэриан, которая выговаривает Эмме так, будто это та виновата в происходящем:

– И что нам теперь делать, а, скажи?! – жена Робина выступает вперед, исполненная праведного гнева, и муж не в силах остановить ее. – Мы столько ждали – и все впустую?! Прикажешь возвращаться?

Эмма скользит по ней отсутствующим взглядом и, игнорируя нарастающее недовольство рабов, велит Лепидусу бежать в порт и проверить: вдруг Наута привел корабль раньше? Надежды на это почти никакой нет, но…

Лепидус, не споря, срывается с места и, расталкивая плечами рабов, исчезает в темноте коридора. Эмма провожает его взглядом и устало обрывает продолжающую возмущаться Мэриан:

– Не я велела вам собраться и идти!

Мэриан затыкается и чуть краснеет: это видно даже при неверном свете колеблющихся факелов. Эмма делает простой вывод: толпу собрала сама Мэриан. Заставила поверить, что наилучшим выходом будет не отправиться за Эммой, а решить все самостоятельно. Ну, вот и решили.

Злорадство недолго владеет разумом. Лепидус возвращается быстро и приносит неутешительные новости. Корабля, конечно же, нет, а нищие, живущие в порту, сообщили, что Наута и вовсе не показывался вот уже несколько недель. Эмма, не ожидавшая обратного, все-таки хмурится, сухо благодарит Лепидуса и оборачивается к Робину.

– Придется возвращаться, – подводит она итог. – Хорошо, что путь в лес открыт.

При этих словах вдруг становится понятно, что здесь, внизу, собрались лишь рабы Ауруса. Не видно ни Лилит, ни кого-то еще из дома Суллы, ни остальных городских. Эмма набирает в грудь воздуха и медленно выдыхает.

– Надо возвращаться, – говорит она более уверенно и спиной чувствует, как тянется за ней толпа. – Корабля нет, остается лишь один путь.

Если Мэриан и хочет возразить, то не успевает. Робин кивает и зычно призывает всех послушаться. Переложив факел из руки в руку, он пропускает Эмму вперед и широко шагает за ней, ничего более не говоря. Эмма чувствует усталую радость от того, что успела нагнать своих и развернуть их до того, как они вышли бы в порт: кто знает, какая опасность поджидала бы их там?

Мэриан, идущая сзади, продолжает ворчать и обвинять всех, кто попадется под руку, в том, что им не удалось выбраться из города запланированным путем. Эмма терпит долго. Настолько долго, что сама диву дается, а потом резко останавливается так, что Робин едва не врезается в нее, и зло спрашивает у Мэриан:

– Чего ты хочешь, а? Я думала, свободы. Мы идем к ней, но чем ты недовольна?

Мэриан подступает так близко, что Эмма чует запах ее пота. Ноздри невольно раздуваются. Мэриан, судя по всему, принимает эту гримасу за что-то другое, потому что усмехается, вскидывает голову и громко говорит:

– Наша свобода – уплыть на корабле! А что предлагаешь ты? Лес? Где нас найдут в два счета?

Она сознательно повышает голос, и толпа за ее спиной одобрительно гудит. Те, что стоят в первых рядах, согласно кивают, и Эмма сцепляет зубы, понимая: да, их обманули. И сейчас только она может отвечать за этот обман. Никто не послушает ее, начни она говорить о Завоевателе, который передвинул сроки.

– Чего ты хочешь? – глухо повторяет Эмма и обреченно думает, что все равно придется согласиться на что угодно, когда слышит предвкушающее от Мэриан:

– Лудус и его хозяева причинил нам множество боли! Будет справедливо, если мы заберем из него то, что пригодится нам во время наших скитаний! – она оборачивается к рабам и кричит: – Так ведь, друзья? Я права?