Устав сидеть, Эмма ложится на спину, млея от жаркого огня, подогревающего бок, и Регина ложится рядом, едва касаясь плеча плечом. Тишина вокруг нарушается лишь потрескиванием поленьев, и Эмма вдруг находит момент ужасно подходящим.

– Знаешь, – начинает она задумчиво, – у меня дома тоже праздновали Середину зимы*.

Регина возится рядом, устраиваясь поудобнее. От нее исходит тепло – почти такое же, как от огня, – и Эмма расслабляется, лениво думая, что так можно было бы и уснуть. Но язык хочет продолжать.

– Мы отмечали самую длинную ночь в году большим застольем. Старики ждали возрождения Солнечного Короля, дарующего жизнь. Он должен был согреть замерзшую землю и пробудить жизнь в семенах. На полях мы жгли костры, а урожай и деревья благословляли пряным сидром.

Регина молчит, а Эмма тихонько смеется, с радостью вспоминая, как с братьями ходила из дома в дом, чтобы подарить подарки, лежавшие в корзине: яблоки, которые представляли солнце, и стебли пшеницы, символизировавшие урожай. Дома были украшены внутри и снаружи – падуб, омела и плющ, – чтобы пригласить природных духов принять участие в празднике. А вечером вся семья, собравшаяся за большим столом, пела песни, благословляла деревья и обменивалась подарками. Мать всегда дарила что-то теплое, потому что, несмотря на увеличение дня, мороз только крепчал, и так повторялось из года в год. Эмма отчетливо помнит отличные рукавицы, сносу которым не было долгое-долгое время. Интересно, кто носит их теперь?

Почти убаюканная потрескиванием поленьев, Эмма шепчет едва слышно:

– Ты спишь?

Ответа нет.

Спит.

Дни продолжают убегать вместе с ночами, Тускул мерзнет все больше, а рабы все агрессивнее проявляют нетерпение. В лудусе особенно усердствует Мэриан, которая настраивает остальных и едва ли не призывает сбежать раньше срока. Эмма просит Робина повлиять на жену и слышит в ответ:

– Мы устали, Эмма. Ничего не происходит. Придет ли Завоеватель на самом деле – неизвестно. Ходят слухи, что армия его слишком далека от Тускула. Стоит ли на что-то надеяться? Или лучше взять все под свой контроль?

В тот же самый момент Эмма понимает, что власть ускользает у нее из рук. И если она не предпримет что-то в ближайшее время… Но и этого времени, как оказывается, у нее больше тоже нет.

Проходит всего лишь два дня, а до солнцестояния еще целая неделя. Кто-то трясет Эмму, пытаясь разбудить, и она разлепляет непокорные веки, мало что видя перед собой, потому что только заснула.

– Что происходит? – пытается выяснить она.

Обеспокоенное лицо Регины поспешно выплывает из сумрака вместе с ее голосом:

– Просыпайся, Эмма! Просыпайся, скорее!

Ее тревога по капле вливается в Эмму, и вот она уже вскакивает с кровати, суетливо запаляя светильник.

– Что случилось? – отрывисто спрашивает она, а потом краем глаза замечает за окном какое-то движение.

Внутренний двор укутан снегом, и на белом очень отчетливо выделяются темные фигуры, вереницей направляющиеся куда-то. Эмме не требуется много времени и сил, чтобы понять, что происходит.

– Побег? – глухо произносит она, замирая у окна.

Быть не может. Этого просто не может – не должно! – быть.

Регина становится чуть позади.

– Завоеватель в городе.

Эмма думает, что ослышалась. Сердце падает куда-то в ноги.

Она проспала.

– Еще неделя, – возражает она, но слабость этого утверждения понятна даже ей самой.

Эмма видит далекие сполохи факелов, быстрыми точками спускающиеся со склона холма за городом. До нее, наконец-то, доносятся не менее далекие крики, разрывающие ночь. Сон сморил ее слишком невовремя, если бы она осталась бодрствовать…

Никто не смотрит в сторону ее окна. Рабы Ауруса отлично знают, куда им следует идти.

– Глупцы, – шепчет Эмма обреченно и прижимает ладони к щекам. – Глупцы…

Ведь там не будет корабля!

Почему она не крикнет им, почему не остановит?

Габриэль обманула. Заставила поверить, назвала определенный день. Боялась, что кто-то подслушает? Хотела проверить, нет ли предателей среди тех, с кем надлежало переговорить? Или планы Завоевателя изменились? Что происходит?

Эмма стоит, окаменев, и не может понять, что следует делать. Она не готова. Прямо сейчас и прямо здесь – не готова. У нее была еще неделя. Неделя!

Она яростно мотает головой, будто отказываясь верить, и Регина, схватив ее за руку чуть выше локтя, резко разворачивает к себе лицом. Эмма порывается обернуться, словно ей очень важно следить за рабами, стремящимися к подземному ходу, но Регина не позволяет этого сделать.

– Ты должна пойти с ними, слышишь? – напряженно говорит она и сжимает цепкими холодными пальцами обнаженные плечи Эммы. – Сейчас же. Ты все еще лидер. Так возглавь их!

Она подается вперед и захватывает губами сухие губы Эммы, вливает в нее свою силу, отдает все, что может отдать. И Эмма, оттаивая, внезапно понимает кое-что.

То, что в сей же миг наполняет ее сердце еще большим ужасом.

Она должна.

Не они.

Нет.

Нет!

Эмма порывисто обнимает Регину и прижимает к себе, чтобы никогда не отпускать.

– А ты? – бормочет она, не прекращая целовать чужие губы. – Ты готова?

Спрашивая это, Эмма уже знает ответ, и знание подкашивает ей ноги.

– Нет, – болью отзывается под ребрами такой же тихий шепот. – Я остаюсь.

Снаружи кто-то громко и надрывно кричит.

Комментарий к Диптих 40. Дельтион 1. Factum est factum

*Йоль — языческий праздник середины зимы у исторических германских народов и неоязычников. Исследователи связывают его с Дикой охотой, богом Одином и древнеанглийским праздником Модранит. С христианизацией терминология праздника была перенесена на Рождество.

_________________________

С рождеством!

Продолжение - 14 января.

========== Диптих 40. Дельтион 2 ==========

Время будто застыло и падает с потолка по капле тягучей смолой. Крики сливаются в один торжествующе-горестный стон, и Эмма уже не силится выцепить среди них чей-то особенный. Она, замерев, смотрит на Регину и не хочет верить.

Не может верить.

Почему? Почему она передумала? Ведь все шло по плану! Или именно то, что нарушилось сейчас, стало причиной? Регина поверила, что все зря, что сами боги указали ей на невозможность будущего?

Это сродни смерти – когда ты понимаешь, что сейчас потеряешь человека. Навсегда. Кто позволит им увидеться вновь, если Эмма стремится уйти, чтобы не вернуться?

Она вдруг хватает успевшую отступить Регину за запястье и рывком притягивает, словно надеется утащить с собой. Взгляды их встречаются.

– Не глупи, – тихо говорит Эмма. Так тихо, что сама едва слышит себя. Услышит ли Регина?

Услышит.

Карие глаза содрогаются в неясных эмоциях, но, должно быть, то просто отсветы факелов, трепещущих за окном.

Регина молчит, а Эмма хочет услышать так много, что едва удерживается от того, чтобы встряхнуть ее и потребовать нарушить молчание. Она всматривается в ее лицо, так и не веря, что должна запомнить его образ и унести с собой, потому что ничего другого ей не останется. Пальцы на запястье сжимаются крепче, наверняка причиняя боль, но Эмма не замечает этого. А в какой-то момент ей становится некогда ждать. И она принимает решение.

Нечего собирать. Ничего из нажитых здесь вещей она не собирается брать с собой. Она бы хотела взять лишь одного человека, но…

Эмма сжимает зубы, встряхивается сердито и спешно одевается, стараясь не смотреть на Регину. В сердце все еще стучит безумная и нелепая в своей силе надежда: быть может, она передумает? Что ей стоит? Может быть…

Но Регина молчит, и Эмма тоже молчит, и в этом молчании так некрасиво рушится все, что они успели построить вдвоем. А построили ли они хоть что-то? Или Эмма всего лишь придумала себе нечто красивое и теплое?

За окном уже почти не светят факелы, это значит, что рабы успели спуститься вниз, в подземелья. Из города все еще доносится шум и крики: либо это солдаты Завоевателя мчатся по улицам, либо римляне отвоевывают свое и пытаются вернуть рабов. Эмма на мгновение застывает, решая, идти ли ей поверху или тоже спуститься в лаз, потом поворачивается к Регине.