Ей не нравится эта затея. Одно дело – сбежать под шумок, и совсем другое – этот самый шумок организовать.

Габриэль склоняется к ней и кладет ладони на плечи. Она так близко, словно хочет Эмму поцеловать.

– Ты ведь достаточно умна, Эмма, – мягко-мягко шепчет она, и глаза ее поблескивают зеленью в свете масляной лампы. – Кто важнее для победы в этой войне: ты или Завоеватель?

Она не щадит. Удар приходится по позвоночнику и отдается в ноги. Эмма инстинктивно сжимается, потом заставляет себя распрямиться.

Все верно. Уйдут они вовремя или нет, Завоеватель все равно получит свое. И это его легионы возьмут Рим, а вовсе не кучка людей, слушающихся Эмму.

Эмма не хочет погибать. Вот только выбора-то у нее нет.

– Я поняла, – потухшим голосом отзывается она. В висках начинает очень быстро пульсировать кровь.

Габриэль гладит Эмму по плечам.

– Ты – молодец, – это звучит очень по-доброму. – Твоя организация подполья выше всяческих похвал. А уж то, что все это до сих пор остается в тайне…

Она качает головой, явно желая показать, как сильно ее это восхищает. В другое время Эмма приободрилась бы, однако сейчас она занята размышлением над тем, как максимально безопасно обставить уход из города. Ясное дело, нужно избежать резни, и подземный ход им в том поможет.

– Как Завоеватель узнает, что мы ушли из города? – рассеянно спрашивает она, не глядя на Габриэль.

– Он узнает, – тут же отзывается та, не вдаваясь в подробности. И снова Эмме не остается ничего, кроме как покориться.

Претор приходит в лудус ближе к вечеру. Он раздражен и зол, и это не меняется даже тогда, когда Эмма выходит к нему по первому зову.

– Он был здесь? – резко спрашивает претор и щурит глаза. – Почему ты не сделала ничего, чтобы его задержать?

Эмма не удерживается от быстрого смешка.

– Я думала, это твоя работа, – парирует она, и претор чуть отступает, признавая ее правоту. Однако сдаваться он не собирается.

– Ты же гладиатор, – в его голосе чувствуется недоумение. – Разве ты не могла…

– Я не могла, – обрывает его Эмма, которой совершенно не хочется быть козлом отпущения. – Это случилось неожиданно, и у меня не было никакого оружия. Кроме того, он все еще мужчина. Разве ты видел когда-нибудь на арене, чтобы женщина дралась с мужчиной? Это будет очень быстрый и скучный бой.

Она так не думает на самом деле. Мужчина силен, но женщина опутает его своей ловкостью и скоростью движения. Какое-то время это может быть очень красивый бой, а потом…

Эмма надеется, что претор не видел ее публичный бой с Робином.

Претор потирает ладонью лоб и оборачивается на стремительно входящего в атриум Ауруса.

– Что, нашли? – издалека бросает тот, выглядя запыхавшимся. Очевидно, что проблема Паэтуса все еще остается и его проблемой тоже, пусть даже он пытается показать, что это не так.

Претор качает головой.

– Непонятно, как он умудрился сюда пробраться. Мои люди были расставлены буквально на каждом шагу.

Претору непонятно, а вот Эмма знает о подземном ходе. И ее не удивляет тот факт, что и Паэтус тоже может о нем знать. Другой вопрос, кто рассказал ему.

– Это не я, – Август выглядит абсолютно спокойно, когда Эмма спрашивает его об этом. – Зачем мне?

Они ужинают в компании других гладиаторов, и разговор их почти не слышен за общим гулом. Эмма отправляет в рот хорошую порцию ячменной похлебки – густой и наваристой, закусывает ее мягким хлебом, тщательно прожевывает и смотрит на Августа.

– Потому что ты с ним спал. И ты его любил. Или любишь.

Август даже не вздрагивает. Он продолжает есть, не глядя на Эмму, будто бы все уже сказал и не хочет повторяться, и Эмма вдруг отчетливо понимает: да, это он. Он рассказал Паэтусу, как пробраться в лудус. И его не смутило то, что Паэтус может кого-то убить.

Ее.

Он мог убить ее. И Регину.

Мгновенный взрыв ярости угасает быстрее, чем можно представить.

Эмма молча встает, с шумом отодвигая от себя миску с едой, и широким шагом выходит из кухни, где натыкается на Робина.

– Что? – взволнованно спрашивает он ее. – Что случилось? Паэтус вернулся?

Всем понятно, что теперь, после неудавшегося покушения, Паэтус еще долго тут не объявится, но готовым нужно быть ко всему.

Эмма на миг оборачивается, смеряет Августа взглядом, затем говорит Робину:

– Август опасен.

В сердце ничего не переворачивается. На душе не скребут кошки. Эмме жаль Августа, но ведь он не подумал о ней, когда рассказывал Паэтусу тайну лаза. А теперь весь их план может провалиться.

Эмма убеждена, что это вина Августа, и она не хочет проверять его. По ее мнению, он уже выдал себя. А это значит…

– От него надо избавиться.

И вновь никаких эмоций. Эмма прислушивается, ищет хоть что-то в себе, все-таки они с Августом друзья – по крайней мере, до недавнего момента она считала именно так, – но тишина. Нет боли, нет сожалений.

Робин медлит перед тем, как кивнуть. И все-таки спрашивает осторожно:

– Почему?

Эмма не хочет объяснять. Она продолжает смотреть на Августа и молчаливо просит его обернуться, словно это что-то изменит. Но он спокойно доедает свой ужин, и ничего не меняется.

– Эмма…

На плечо ложится крепкая теплая рука. Робин напоминает о своем присутствии. И Эмма сдается.

– Он рассказал Паэтусу про ход.

Судя по молчанию Робина, он пытается уложить в голове это известие. Эмма молчит вместе с ним, а потом слышит:

– Ты уверена? Август ведь свой…

– Мы все тут свои, – огрызается Эмма, начиная злиться.

В самом деле, какие еще есть варианты? Как Паэтус мог так легко пройти в лудус, заполненный соглядатаями Ауруса и солдатами Претора? Он не настолько умен и хитер, в этом можно не сомневаться. И при этом умудрился не только проникнуть внутрь, но и находиться тут какое-то время, поджидая удобный случай, чтобы напасть. Нет, нет, сомнений быть не может.

Эмма будто уговаривает сама себя… А почему нет? Она не зверь. Она не наслаждается смертью. Но она понимает, к сожалению, что если не предпримет что-нибудь прямо сейчас, дальше может случиться нечто непоправимое. В тихом омуте все еще водятся слишком хищные рыбы.

– Я все сделаю, – негромко говорит Робин и, убрав руку с плеча Эммы, обходит ее, чтобы зайти на кухню. Эмма смотрит ему в спину какое-то мгновение перед тем, как уйти.

Она ведь могла ошибиться, не так ли?

Могла.

Вот теперь становится страшно.

Эмма зачем-то спускается вниз, в молельню, в которой не была слишком давно. Там дымится кем-то оставленная курильница, и терпкий запах расползается по помещению. Эмма садится на ступеньки и подавленно опускает голову, обхватывая ее руками.

Она не должна принимать такие решения. Сколько плоти они выгрызают у нее? Сколько потом ей станет это сниться? Или же она настолько зачерствела, что теперь уже нет разницы, кого послать на смерть?

Она не знает, сколько сидит так, почти не шевелясь, и пытается найти другой способ все исправить. Пытается найти в себе веру, которую давно утратила – веру в людей, в том числе. Но все рушится, когда она слышит шаги и, подняв голову, видит перед собой Регину.

– Ты как меня нашла? – выдыхает Эмма, хоть ей и не обязательно это знать.

Регина подходит ближе, и становится видно, как крепко у нее сжаты губы, а под глазами пролегли глубокие тени. Она садится рядом с Эммой, поддернув тунику, и складывает руки на коленях. Эмма без особых эмоций смотрит на браслет на ее запястье. А потом что-то обрывается внутри и низвергается в пропасть беспорядочным потоком камней.

– Это Август, – говорит Регина устало. – Он рассказал Паэтусу, как пройти в лудус.

Эмма прикрывает глаза.

Комментарий к Диптих 39. Дельтион 1. Jus sanguinis

С рождеством))

========== Диптих 39. Дельтион 2 ==========

– Как ты узнала?

Эмма и Регина все еще сидят на ступеньках в молельне, воздух в которой потихоньку становится все прозрачнее: курильницы неспешно угасают.