Наута облизывает губы, пристально смотрит на Эмму, затем неспешно разжимает руки.
– Жаль, – только и говорит он. И добавляет:
– Когда нужен корабль?
Он выглядит так, будто ему все равно. Скорее всего, так оно и есть: Наута ищет выгоду везде, где можно. А при таких делах волноваться за чужие судьбы как-то не получается.
– В день солнцестояния, – облегченно выдыхает Эмма. С сердца падает камень. Были у нее сомнения, что Наута, забрав плату, поглумится и ничем не поможет. Но, кажется, он настроен продемонстрировать свои лучшие качества.
– Понял, – кивает Наута. Пробегает взглядом по лицу Эммы и, понизив голос, интересуется:
– Завоеватель близко?
В первый момент Эмма не уверена, что доверяет ему настолько, чтобы говорить на эту тему. А во второй вспоминает, что он даст им корабль, отлично зная, для чего.
– Да, – скупо отзывается она. Утренний ветер касается голых ног.
Наута усмехается, поглаживая подбородок и продолжая цеплять Эмму внимательным взглядом – будто хочет что-то сказать или сделать и выбирает момент. Эмма опережает его, говоря:
– Мы заключили сделку. Я выполнила свое условие. Надеюсь, ты не подведешь.
Ничего не отвечая, Наута протягивает ей руку, и Эмме ничего не остается, кроме как пожать ее.
– В день солнцестояния будет тебе корабль, Эмма с северных гор.
В исполнении Науты это звучит совсем не так. Совершенно.
Эмма возвращается в лудус тем же путем, что пробралась на пристань, и на пороге собственной комнаты в буквальном смысле сталкивается с Региной. Та выглядит недовольной, когда спрашивает:
– Где ты была?
– А где была ты? – парирует Эмма, обходя ее и заходя в комнату. Лучи рассвета потихоньку заползают в окно, и можно без труда отыскать светильник, чтобы зажечь его.
Когда Эмма оборачивается, то Регина стоит на прежнем месте, держа руки скрещенными и до крайности напоминая Науту, вот только тот выглядел более счастливым.
– Ну, что? – раздраженно спрашивает Эмма. – Я ходила к Науте. Он даст корабль.
Какая-то тень быстро пробегает по лицу Регины и тут же исчезает.
– Понятно, – до странности высокомерно отзывается она. Потом проводит ладонью по лбу и кается:
– Прости, была тяжелая ночь.
Уставшая Эмма, которая физически не может мыслить нормально, ревниво думает, из-за кого же у Регины была такая ночь. Потом заставляет себя выкинуть эту идею из головы и протягивает руку.
– Иди ко мне.
Когда Регина оказывается в объятиях Эммы, все становится немного проще. Или много – как поглядеть.
Они садятся на кровать, не расцепляя рук, и Эмма прижимается губами ко лбу Регины, страстно желая прямо сейчас уснуть вместе с ней.
– Что насчет Габриэль? – зевает она. Поразительно, но усталость, кажется, начинает брать свое. Неужели сегодня она отдохнет? Как же хочется…
Регина возится, устраиваясь поудобнее, и выдыхает Эмме в шею:
– Я говорила с ней почти всю ночь, – голос ее тоже звучит утомленно. – Пыталась поймать на лжи. Но, кажется, она действительно приближена к Завоевателю – или же мы ступаем прямиком в ловушку.
Эмма запоздало отмечает, что туника на Регине та же самая, что была вечером на пиру. А потом вздрагивает от того, что прозвучало «мы». Теплая волна проносится по спине и растекается по телу приятным послевкусием.
– Давай ляжем, – и Эмма, не дожидаясь ответа, ложится первая, утягивая Регину за собой. Та устраивается рядом, обвивает рукой талию Эммы и кладет голову ей на плечо. Тяжесть ее тела навевает сон. Глаза Эммы закрываются сами собой. Ей очень спокойно – так, как не было все последние дни.
Она засыпает, не сказав и половины из того, что ей хотелось бы сказать, а, проснувшись, с радостью обнаруживает, что Регина никуда не делась. Рука, на которой она спит, немилосердно затекла, и Эмма прикусывает губу, чтобы не вскрикнуть, когда пытается ею пошевелить. Регина тут же просыпается и вскакивает, растрепанная и встревоженная.
– О, боги милосердные, сколько же я спала?! – ужасается она в тщетных попытках привести в порядок тунику, но с той уже ничего не поделать.
Эмма облегченно шевелит рукой, сладкая боль по которой поднимается от пальцев к плечу, и смеется:
– Столько же, сколько и я. Но! – она назидательно воздевает к потолку палец второй руки. – Ты – госпожа. Тебе можно.
Как ни странно, но это действует. Регина тут же успокаивается и тоже принимается улыбаться. Садится на край постели и тянется к Эмме за первым после пробуждения поцелуем. Эмма с готовностью подставляет губы, попутно продолжая разминать руку и радоваться тому, что, наконец-то, поспала. Благодушное настроение ее, видимо, передается и Регине, потому что она гладит Эмму по волосам и задумчиво говорит:
– С тобой очень спокойно. Даже удивительно. Ни с кем мне не было так.
Эмма молчит, понимая, что нужно дать Регине возможность высказаться. И та продолжает:
– Пожалуй, я рада, что в свое время ты оказалась столь настойчива. Возможно, мне стоит…
Она вдруг умолкает и заглядывает Эмме в глаза перед тем, как продолжить:
– …извиниться.
Ее собственный взгляд наполнен ожиданием – и легкой тревогой. Как долго она настраивала себя на подобный разговор?
Эмма замирает. Ей отчего-то не хочется продолжать эту тему, она боится оступиться и все испортить, как делала уже не раз. Но и проигнорировать Регину в таком важном признании она тоже не может. Приподнявшись, Эмма кладет ладонь на затылок Регины, прижимается лбом к ее лбу и уверенно говорит:
– Я люблю тебя.
Ей кажется, что этого достаточно. И, судя по просветлевшему взгляду Регины, так оно и есть.
Они расходятся, пообещав друг другу встретиться за обедом, и все утро освежившаяся в купальне Эмма проводит на тренировочной арене, в кои-то веки вспомнив, что ее в любой момент могут выставить на бой. Вообще же в лудусе все идет наперекосяк в последнее время. Аурус не интересуется гладиаторами, те предоставлены сами себе, и даже Август, всегда гонявший их в хвост и в гриву, поостыл и затаился. Сегодня, впрочем, он выходит к Эмме и даже становится напротив, поднимая меч.
Эмма рада ему. Из-за всех событий она отошла от старых приятелей, ей хочется вернуть то хорошее, что было у нее весь этот год, но пока что не получается. Быть может, после побега…
Август совершает неожиданный выпад, деревянный меч задевает руку Эммы, под кожей остается знатная заноза. Эмма сжимает зубы и крутится вокруг своей оси, попутно пытаясь собственным мечом выбить оружие у Августа, но не так-то просто это сделать, даже с одноногим противником. Глаза Августа сверкают, взмокшие кудрявые волосы прилипли ко лбу, он выкрикивает что-то задорное, к чему Эмма не прислушивается, и движется так быстро, как, кажется, не двигался никогда. Волей-неволей и Эмме приходится тянуться к его скорости. Она входит во вкус, мир мелькает перед глазами, рассыпаясь искрами, гаснущими на лету. Эмма крутится, вертится, приседает, подсекает, потеет, отдувается, замахивается, бьет и, в конце концов, сбивает Августа с ног. Издав победный клич и не чуя под собой ног, она обессиленно опускает мечи, которые вываливаются из рук. В ушах звенит, все плывет и уплывает, хочется упасть, что Эмма и делает. Она не очень хорошо понимает, как выдержала такой темп.
Кровь бурлит, телу чего-то не хватило, но продолжать бой уже нет сил.
Сердце выскакивает из груди, хочется зажать его ладонью. Эмма неспешно восстанавливает дыхание, благодарит Августа за тренировку и, поднявшись на трясущиеся ноги, плетется к лудусу, лелея надежду окунуться в восхитительно горячую воду. Но вместо этого кто-то хватает ее за руку, когда она проходит мимо укромной ниши, и утягивает прочь от любопытных глаз и ушей.
– Ре… – только и успевает удивленно выдохнуть Эмма до того, как нетерпеливые губы прижимаются к губам, а настойчивые пальцы крадутся под набедренник. Эмма ахает, выгибаясь, а Регина довольно смеется и целует ее жарче, и касается интимнее. Тлеющий столько дней пожар разгорается в единый миг, когда пальцы ложатся ровно туда, куда нужно, и гладят, и зажимают, и оттягивают, и надавливают: ровно так, как необходимо. Ноги трясутся еще больше, Эмма вынуждена упереться обеими руками в стенку, чтобы не упасть. Регина почти не прикладывает усилий, чтобы привести ее к облегчению, и оно настолько быстрое, что почти сразу растворяется во все еще бурлящей крови. Не удовлетворенная до конца, распаленная боем с Августом, Эмма издает стон, похожий на рычание, и набрасывается на Регину в отместку, задирая ее тунику, безумно желая ощутить влагу. Никаких мыслей нет, нет страха, нет усталости, нет ничего, что может помешать. Эмма теснит Регину к стене, придавливает ее собой, коленом раздвигает бедра и без труда проскальзывает двумя пальцами в тесное, жаркое, мокрое нутро, которое давно ее ждет. Регина запрокидывает голову, подставляя шею поцелуям и укусам, и сама насаживается на пальцы. Эмма не думает, что делает ей больно, она берет ее так сильно, как только может, и наградой за это ей становится протяжный стон, который Регина пытается спрятать в поцелуе. Эмма довольно улыбается, языком ведя по чужим губам и желая опуститься на колени, чтобы взять Регину еще раз: так сладко, как только можно.
