Конец года выдался тяжелым. Еще и зима обещает быть по-настоящему холодной.

Эмма глубоко вдыхает и медленно выпускает воздух наружу.

Вот Габриэль. На ней зеленая туника, подходящая глазам, а волосы уложены в косу, обвитую вокруг головы. Она держит в руках кубок с напитком и смеется, что-то обсуждая с Региной, которая, конечно же, уже не прислуживает гостям, и некоторым это удивительно: Эмма перехватывает их взгляды и прислушивается к шепоткам, то и дело ветерком проносящимся по атриуму.

Регина особенно прекрасна сегодня. Из всех украшений ярче всего сияет на ней улыбка, которую от рабыни почти никогда нельзя было дождаться. Теперь она позволяет себе улыбаться и смеяться, не опуская головы и не пряча взгляд. Ей вернулось то, что всегда принадлежало. Эмма любуется ею какое-то время, забывая обо всем, но миг этот так короток и невесом, что обрывается, едва начавшись. Эмма встряхивается, ощутив на своем плече руку Робина.

– Все в порядке? – тихо спрашивает тот.

Эмма мотает головой.

– Ничего не в порядке, – отзывается она сквозь зубы, а в животе у нее самая настоящая война, и вовсе не из-за голода, пусть даже Эмма ничего не ела с утра.

Робин участливо смотрит на нее и сжимает пальцы, словно бы показывая, что рядом. В отличие от Эммы, он с каждым днем выглядит все лучше. Должно быть, смерть Роланда потихоньку отступает от него, отпускает, позволяет жить дальше. А может, это все приближение зимы и холодов взамен надоевшей за лето жары.

Пир продолжается, блюда сменяют друг друга, рабы ловко снуют по атриуму. В какой-то момент у Эммы подкашиваются ноги: организм бунтует и требует еды. Безусловно, никто не позволит ей поесть именно сейчас, поэтому приходится стоять и сглатывать слюну. В какой-то момент Регина поворачивает голову, и их взгляды с Эммой встречаются. Буквально тут же Регина встает и подходит, берет Эмму под руку и уводит к своему триклинию, где все еще сидит Габриэль. Эмма безвольно разрешает себя усадить и теряется от стука крови в висках из-за резкого перемещения.

– Я сейчас вернусь, – бросает Регина и исчезает быстрее, чем Эмма успевает ей что-нибудь сказать.

Сидеть хорошо. Много лучше, чем стоять. Эмма знает, что гости смотрят на нее, удивляясь поступку Регины, но нет сил думать обо всем этом. Эмма горбится и ненадолго прикрывает глаза, позволяя им отдохнуть. А затем слышит негромкое:

– Завоеватель будет здесь к празднику солнцестояния.

Эмма вздрагивает от уверенности, пропитавшей голос Габриэль, и от того, что этот разговор вообще завязался. Они все еще на римской территории, где всякий может подслушать их, выдать, обречь на смерть. Эмма не хочет ничего обсуждать, но, кажется, сегодня ей выбора никто не предоставит.

Женщина, сидящая рядом с ней, полна решимости не отступать, пока не получит свое. И Эмма вынуждена сдаться.

– В самом деле? – глухо переспрашивает она, открывая глаза и откидываясь назад, на боковую спинку триклиния. В голове еще немного шумит, и этот шум сливается с гулом голосов гостей. Она смотрит на Габриэль, взглядом пытаясь дать ей понять, что не время и не место обсуждать сейчас такое, но терпит поражение.

Габриэль мягко повторяет:

– Он будет здесь.

Глаза ее удовлетворенно светятся, а Эмма кожей чувствует, насколько эта мягкость обманчива.

Кто же, кто такая эта женщина со столь удивительным даром настойчивости? Эмма всматривается в Габриэль и гадает, кем же сказительница приходится Завоевателю. Советница? Любовница? Жена? Последнее вряд ли, разве послал бы мужчина свою женщину в столь опасное место? Всеми силами должен был бы оградить!

– Зачем ты говоришь это мне, госпожа? – спрашивает Эмма, пытливо всматриваясь в собеседницу. И сердце холодеет, когда Габриэль, наклонившись ближе, шепчет, не отпуская с губ улыбку:

– Я знаю, что ты поведешь за собой рабов, когда придет время.

Холод разливается по телу вместе с кровью, голод отступает, как и слабость, и Эмма, выпрямляясь, шипит прямо Габриэль в лицо:

– Я не знаю, с чего ты…

– Не пытайся отрицать, – перебивает Габриэль, и ее зеленые глаза вмиг теряют привычную мягкость, ощетиниваясь иглами. – Неважно, откуда я знаю. Эмма, слушай меня очень внимательно.

Она подсаживается ближе, пользуясь отсутствием Регины, берет Эмму под локоть и крепко сжимает пальцы. Уверенный шепот ее пробирает до костей:

– Завоеватель войдет в город сразу после полуночи в день солнцестояния. Будьте готовы. У вас будет немного времени до того, как подоспеют легионы Цезаря: безусловно, он внимательно следит за всеми перемещениями своего врага. Ты понимаешь меня, Эмма?

Габриэль всматривается в Эмму, дожидается, пока та кивнет, и удовлетворенно кивает сама.

– Вот и хорошо.

Она отпускает локоть и отсаживается, беспечно смеясь над шуткой какого-то подошедшего римлянина, выражающего восхищения талантами гречанки, а Эмма сидит ошарашенная и не может до конца осознать произошедшее.

Габриэль все известно. Но она не бежит делиться знаниями с Аурусом или кем-то еще, а предупреждает Эмму. Что же получается? Завоеватель заинтересован в восстании рабов? Или он считает, что оно поможет ему легче завладеть городом?

Вернувшаяся Регина садится рядом с погрузившейся в размышления Эммой и протягивает ей поднос, на котором лежат овощи вперемешку с сыром, мясом и хлебом.

– Поешь, – просит она. Эмма рассеянно берет кусок мяса, смотрит на него, словно на нечто доселе невиданное, затем спрашивает Регину так тихо, что сама себя едва слышит:

– Кто она?

И нет ничего удивительного в том, что Регина прекрасно понимает, о ком идет речь: должно быть, все это время они с Габриэль обсуждали вовсе не ее пьесы. Она едва заметно качает головой и чуть улыбается. Эмме эта улыбка чудится ободряющей и позволяет немного успокоиться. Если Регина не нервничает и не спешит выдать Габриэль Аурусу, значит, все в порядке. Возможно, что относительном, но порядке.

– Я приду к тебе после, – обещает Регина и кладет Эмме руку на колено. – А теперь ешь. Ты очень бледная. Это нехорошо.

Эмма послушно тянет в рот мясо и откусывает кусок, совершенно не ощущая вкуса.

Где-то сбоку ритмично бьет барабан.

Ночью Регина не приходит. Ближе к рассвету, так и не сумев уснуть, Эмма, крадучись, пробирается к подземному лазу и выходит наружу в порту, где качается на волнах хорошо знакомый корабль. Ночной сторож коротким свистом обнаруживает кутающуюся в паллу Эмму и жестом велит ей обождать.

Наута появляется почти сразу, словно и не спал. Натягивает рубаху и босиком ступает по палубе. Хмурится, не сразу увидев, кто наведался к нему, а потом расплывается в широкой улыбке и, едва дождавшись, пока кинут трап, легко сбегает навстречу Эмме.

– Что, милая? – воркует он низко. – Соскучилась по мне?

В седом воздухе подступающего рассвета его улыбка сверкает ярче солнца.

Эмма глубоко вздыхает.

– Помнишь, ты обещал мне корабль? – переходит она сразу к делу.

Она очень надеется, что Габриэль не ошиблась.

Очень надеется.

Потому что второго шанса Эмме никто не даст.

Наута скрещивает руки на груди и неспешно кивает.

– Как и то, что просил за него, – щурится он, ни о чем не спрашивая. Пожалуй, сейчас это к лучшему. Он выжидающе смотрит на Эмму, приподняв брови, а она, чуть замешкавшись, подступает к нему, обхватывает ладонями небритые щеки и, притянув ближе, прижимается губами к губам. Наута, не растерявшись, ловко забирает ее в крепкие объятия и сходу засовывает язык в рот, очевидно, стремясь получить от поцелуя все, что только возможно.

У него вкус острых приправ и соли, и Эмма целует его в ответ так же грубо, как он ее, потому что с ним можно не церемониться. Он царапает ее губы жесткой щетиной, а она в ответ впивается ногтями ему в затылок и шею. В момент, когда Наута начинает прижимается слишком уж крепко, Эмма разрывает поцелуй и отстраняется, упираясь ладонями в плечи пирата.

– Хватит, – хрипло приказывает она.