Тишина.

Разумеется, Эмма не собирается навещать Регину посреди ночи. И уж тем более – передавать ей просьбу Ласерты. И все же она почти бежит по коридору к ее комнате, стараясь не смотреть на восковые маски, будто следящие за ней пустыми глазницами. Живот не болит. Сердце стукает в груди – и от страха тоже. Эмма не боится живых, но мертвые страшат ее своей неотвратимостью. Вот уж кого не получится ни замолить, ни убить снова. Лучше с ними и вовсе не встречаться. Отец когда-то рассказывал о том, как встретил мертвеца. Эмма всегда считала это байкой, но теперь отчего-то в памяти всплыли подробности, и от них хочется бежать еще быстрее.

Как же давно она не вспоминала родных…

Регина мирно спит, когда Эмма застывает на пороге, пытаясь успокоить дыхание. Здесь, в комнате, прошлые страхи кажутся несущественными, как и ревность, и боязнь того, что свободная жизнь разведет их по разные стороны.

Эмма тихо подходит к кровати и склоняется над Региной, словно собирается поцеловать. Буквально через мгновение карие глаза открываются, и сна в них уже нет. А вот кинжал у горла Эммы – есть.

– Не пугай меня так больше никогда, – тихо произносит Регина.

Эмма сглатывает и осторожно кивает.

Ее радует, что Регина приняла близко к сердцу предостережения насчет Паэтуса.

Регина убирает кинжал под подушку и ложится обратно. Эмма, чуть подумав, следует за ней и обнимает поверх одеяла.

– Я соскучилась, – шепчет она и слышит в ответ:

– Я тоже. Спи.

Эмма спит. А когда просыпается, то они занимаются любовью, и это лучшее из всего, что можно ждать утром от своей женщины.

Регина делает все, чтобы дурное настроение Эммы кануло в вечность. И, благодаря ее стараниям все опасения уходят, будто их и не было никогда. Эмма уже не думает, что Регина избавится от нее, потому что зачем тогда все это между ними? Зачем продолжать то, в чем уже не нуждаешься?

– Ты любишь меня? – пытливо спрашивает она однажды ночью, когда лежит рядом с Региной и восстанавливает дыхание после ошеломляющего удовольствия. – Скажи.

Она хочет слышать. Она хочет точно знать, что все не напрасно.

Регина приоткрывает глаза и поворачивает голову. Влажная прядь волос прилипла ко лбу. Эмма бережно убирает ее и склоняется ниже, дыханием тревожа зацелованные губы.

– Ты любишь меня? – шепотом повторяет она.

Регина поднимает руки и обвивает ими шею Эммы.

– Меня бы здесь не было, – отзывается она, и это не совсем тот ответ, который должен был бы прозвучать. И Эмме его уже недостаточно.

Она заставляет себя верить, что все хорошо. Претор не преследует ее больше и не гонит в тюрьму; Паэтуса рядом не обнаруживается, как и вообще его следов в городе; повстанцы полностью готовы к предстоящим боям и рвутся навстречу свободе; Регина больше не подвластна ни Коре, ни кому бы то ни было еще. Что можно желать дальше?

Эмма тренируется, готовясь к играм, которых может и не случиться, и заставляет себя не поддаваться дурным мыслям. Раньше так просто было бы списать все на какого-нибудь бога, желающего помучить смертную ненужными размышлениями, но теперь приходится кивать только на саму себя.

Следующие несколько дней подряд гречанка Габриэль вновь и вновь встречается Эмме на арене: театр продолжается, горожане с удовольствием смотрят ту же самую пьесу, «Падший ангел», которую Эмма видела в первый день. Ей самой интерес приходит только во время третьего просмотра, когда она вдруг представляет на месте этого ангела Регину, а себя – в роли спасителя. Вот тогда все расцвечивается новыми красками, и Эмма жадно вслушивается в слова, и следит за актерами, и рукоплещет от души.

Город только и знает, что говорить о пьесе. В последнее время особых развлечений у жителей Тускула нет, гладиаторские бои отчего-то не пользуются прошлой популярностью, и даже бои с животными, которые Аурус выставил как новинку, не принесли той прибыли, что ожидалась. Так что Габриэль приехала очень вовремя, и Эмма поймала слух, что она еще задержится здесь на какое-то время. Быть может, они покажут что-то новое? Очень бы хотелось.

В день Венеры Эмма выходит из лудуса рано утром и решительно отправляется на рынок. Стоит повидать Алти и наконец-то лично поблагодарить ее. Или, во всяком случае, попытаться это сделать.

Рынок шумит. Приближается декабрь, а с ним и тридцатидневные Брумалии*, ознаменованные еженощными пиршествами и весельем. В лудусе, правда, вряд ли станут так много веселиться, все же недавно скончалась его хозяйка, да и Аурус не слишком охоч до поклонения Вакху, но городу нет никакого дела до вдовствующего ланисты. Город хочет веселья – город его получит.

Эмма протискивается сквозь возбужденную толпу, гудящую на разные лады, и издалека видит Алти. Та не меняется: все те же одежды, все то же место, все те же косточки, подбрасываемые на ладони.

– А, Северная Дева, – скрипуче тянет она, заприметив Эмму. – С чем пожаловала?

Глаза Алти кажутся глубоко запавшими, и оттого в них неприятно заглядывать. Эмма откашливается и, склонившись, кладет в подол гадалки несколько крупных монет.

– Пришла сказать спасибо.

Алти равнодушно рассматривает монеты, затем поднимает голову.

– Мы договаривались о другом, – напоминает она, ничем не выражая своего удивления от невысказанной вслух новости. Да и чему удивляться-то? Тускул давно все обсудил, вряд ли слух о смерти Коры не достиг рынка.

Эмма согласно кивает.

– Я помню, – соглашается она. – Но решила, что тебе не помешает.

Алти скалится в ухмылке, которую вряд ли можно назвать сильно благодарной, и сгребает монеты, засовывая их в потрепанный мешочек на поясе.

– Хочешь еще проклятия? – спрашивает она, продолжая скалиться, и вдруг резко меняется в лице. Эмма, не успевшая ответить, с недоумением смотрит, как взгляд Алти из равнодушного превращается в яростный и пламенный.

– Ты-ы-ы-ы, – шипит она и выпрямляет спину. – Что тебе здесь нужно?

Эмма хочет спросить, с каких пор Алти перестала ее узнавать, но тут видит, что та смотрит в сторону. А в стороне – нужно лишь повернуть голову – стоит Габриэль в нарядной тунике и, сложив руки на животе, непонимающе хмурится.

Эмма вновь переводит взгляд на Алти. Та заходится в каком-то странном припадке: трясется, из ладони ее выпадают кости, а лицо багровеет, в то время как глаза наливаются выплескивающимся наружу гневом.

– Что ты здесь забыла? – продолжается шипение. Габриэль пожимает плечами и говорит, обращаясь к Эмме:

– Она всегда такая?

Улыбка бродит по ее губам.

Неожиданно для всех Алти хватает кости в горсть и швыряет их в Габриэль. Та не успевает увернуться, одна из косточек застревает в волосах.

– Уйди, уйди, уйди, – заводит монотонно Алти. Губы ее сереют, а потом она вдруг падает ничком, пряча голову, закрывая ее руками и не прекращая трястись.

– Уйди, уйди, уйди-и-и-и! – завывает она, и Габриэль поспешно берет Эмму под руку, говоря:

– Кажется, она не хочет меня видеть. Идем.

Не хочет видеть ее, но Эмма-то тут при чем? Однако возражать она не собирается и покорно следует за сказительницей, думая, что случай выпал неплохой, можно будет расспросить о пьесе.

– Надо же, – озадаченно качает головой Габриэль. – Что это с ней?

Она оборачивается.

– Может, ей не понравилось мое лицо?

Габриэль смеется, однако Эмма отчего-то не слишком верит в эту веселость. Вроде бы Алти говорила, что пришла в Рим из Греции. Что если они встречались? Что если Габриэль обманула Алти? Или Алти – Габриэль? А может, их история куда хуже…

Эмма прекрасно понимает, что на подобный вопрос ответа не получит, а потому стискивает зубы, убеждая себя не поворачиваться. Это не ее спину сейчас прожигают ненавидящим взглядом. Этот гнев предназначен не ей. И ей нет до него никакого дела. Однако стоит присмотреться к Габриэль: может статься так, что окажется совсем не той, за кого себя выдает.

Они отходят достаточно далеко от Алти, и только тогда Габриэль выпускает локоть Эммы, будто теперь уверена, что та никуда не сбежит.