Эмма приходит к претору, который ждет ее в атриуме, в бодром настроении, и претор тут же отмечает это, говоря:

– Я вижу, у тебя все хорошо, рабыня.

В его голосе нет ожидаемого презрения. Он пристально смотрит на Эмму, ожидая ответа. Но что ему сказать?

– Ты пришел, чтобы снова посадить меня за решетку, господин?

Эмма не хочет возвращаться в тюрьму, однако сопротивления от нее не дождутся. Оно ничем ей не поможет, лишь все усугубит, а это лишнее в данной ситуации.

Претор медленно качает головой. Закладывает руки за спину и подступает на шаг ближе. Глядя в темные глаза, Эмма силится вспомнить его имя, но терпит поражение. Память не сохранила эту ненужную информацию.

– К моему удивлению, ланиста Аурус отозвал свои обвинения против тебя. Не знаю, почему.

Зато Эмма знает. Вероятно, Регина нашла, на что надавить, не зря же именно ей позволили отпереть решетку. Бедный Аурус: даже после Коры его дух управляет им через дочерей. Когда же он станет сам себе господином? Как же он, должно быть, сейчас ненавидит всех…

– Тогда зачем ты здесь? – пожимает Эмма плечами и обмирает, когда слышит:

– Паэтус сбежал. Насколько я знаю, он питает к тебе особую неприязнь.

Зачем претору беспокоиться о жизни никчемной рабыни, даже будь она сколь угодно хорошим гладиатором?

Эмма думает, что за эту новость ее снова станут склонять к постели, и уже открывает было рот, но претор машет рукой:

– Ничего мне от тебя не надо! Забудь. Это было временное… – он тщательно подбирает слово и утверждает: – Временное. Я не охоч до рабынь, тем более, таких жилистых, как ты. Но дни были тяжелые, вот и…

Он осекается, взгляд его становится злым, словно с языка сорвалось что-то не то. Понятное дело: свободный гражданин не должен оправдываться перед рабом. Это унижение.

Эмма делает вид, что ничего не слышала, и уточняет:

– Давно он сбежал? Нет никаких догадок, где он может прятаться?

Сердце стучит быстрее.

Это плохо. Паэтус – это плохо. Теперь надо будет вдвое внимательнее смотреть по сторонам. И не отпускать Регину ни на шаг.

– Я вообще не обязан был тебя предупреждать, – цедит претор сквозь зубы. Затем резко разворачивается и быстро уходит, как если боится, что захочет остаться.

Эмма смотрит ему вслед довольно долго, укладывая в голове новости и то, что претор пришел лишь для того, чтобы предупредить ее. Потом встряхивается и трусцой бежит к Августу, но тот ничего не знает.

– Он может заявиться к тебе, – выдыхает Эмма. Август, не отрываясь от тренировки, бросает через плечо:

– Пусть попробует!

В его голосе слышится злость, так похожая на злость претора. Эмма какое-то время наблюдает за разминкой, раздумывает над тем, не присоединиться ли ей, и слышит вдруг:

– Эмма! Подойди!

Это Аурус. Он щурится в стороне, и взгляд его недобр. Если бы могла, Эмма сбежала бы. Но бежать некуда, и она послушно подходит, заранее склонив голову.

– Тебя выпустили, – констатирует Аурус как можно более равнодушно, и Эмма отвечает:

– Да, господин.

Ей хочется заглянуть ланисте в глаза и спросить, что она такого сделала, чтобы заслужить тюрьму, но, кажется, она заранее знает ответ.

Аурус счел ее опасной. Наконец-то. После всего, что она успела наговорить ему за прошедшее время. После смерти Калвуса. После ареста Паэтуса. Возможно, он сложил детали и пришел к однозначному выводу. А может, хотел таким образом выгородить сына. В любом случае, избавиться от неудобной рабыни не получилось. Стоит ли ожидать следующего удара в спину?

Эмма не поднимает головы, когда Аурус, так ничего толком и не сказав, отсылает ее прочь. Чего он хотел? Напомнить, кто здесь хозяин? Такое не забывается. Знает ли он про Паэтуса?

Аурус мнится Эмме фигурой неоднозначной. Она не понимает, чего от него ждать. В один момент он сажает ее в тюрьму, в другой – позволяет Регине вытащить ее оттуда. Что бродит в его голове? Однозначно следует ждать от него подвоха – в любой из моментов. Эмма надеется, что скоро избавит ланисту от своего обременительного присутствия.

Скорей бы.

Регина, как назло, куда-то исчезает, и остаток дня Эмма проводит в тревожных поисках, облегченно выдыхая лишь ближе к вечеру, когда видит темноволосую макушку. Подойдя ближе, она хватает Регину под локоть и увлекает в сторону, подальше от любопытных.

– Паэтус на свободе, – без лишних предисловий сообщает Эмма, и удивление в глазах Регины мгновенно сменяется тревогой.

– Как? Когда? Почему? – выпаливает она стремительно. – Он был здесь? Ты видела его? Претор знает?

Эмма мрачно кивает.

– Претор мне об этом и сообщил. Я хочу, чтобы ты была аккуратна, Регина. Пообещай мне.

Она склоняется к Регине, кладя ладонь на ее затылок, и прижимается лбом ко лбу.

– Конечно, – слышит она в ответ. – Как и ты.

Они обмениваются нежным поцелуем, не спрашивая друг друга больше ни о чем. Еще будет время все обговорить, Эмма знает точно.

– Он просто просчитал убытки от твоего ухода, – хмыкает Робин, когда во время ужина Эмма делится с ним своим недоумением по поводу поведения Ауруса.

Эмма приподнимает брови.

– Он никогда не производил впечатления тугодума, – возражает она. Ведь Аурус – делец, ему нужно думать быстро и просчитывать варианты. Все варианты. А то, как он поступил… Не похоже на него, совсем нет. И даже при условии, что Регина надавила, зачем бы ему слушаться ее?

Что-то здесь не так.

Робин хмыкает снова.

– Думаю, он был немного не в себе после смерти женушки. А может, это было ее последним желанием. Он его, получается, исполнил. Ну а потом все переиграл.

В такой вариант развития событий Эмме верится слабо, но чужая душа – потемки. И, конечно, спрашивать у Ауруса по поводу его решений она не станет. Ей просто в любом случае нужно быть максимально осторожной: что отец, что сын – оба непредсказуемы и относятся к ней хуже, чем раньше. Эмма подумывает о том, чтобы носить с собой оружие: от Паэтуса можно ожидать чего угодно. И хочется быть готовой отразить удар, а не сложить голову в неравном бою.

Вечером арена лудуса превращается в театральную сцену. Замысловато подсвеченная, она кажется невероятно уютной и мирной, и Эмма, помнящая ее совершенно другой, пораженно разглядывает людей, бродящих по песку. Ряды быстро заполняются зрителями: не каждый день в Тускул приезжают знаменитые авторы, да еще из Греции. То тут, то там слышится взволнованный шепот предвкушения.

В ложе вместе с Аурусом и Ласертой появляется Регина. Эмма, которую туда, разумеется, не пригласили, выделив ей место среди обычных зрителей, поднимает руку, пытаясь привлечь внимание, однако Регина не смотрит в ее сторону. Досада волной бурлит в груди, Эмма давит омерзительные ростки злости, нашептывающие ей о том, что Регина, став свободной, забудет о своем гладиаторе. Не так-то просто выкинуть это из головы, и Эмма тратит слишком много времени, пытаясь успокоиться. Спектакль в самом разгаре, актеры произносят длинные монологи и заламывают руки, обращаясь то к зрителю, то друг к другу, а Эмма не может оторвать взгляд от Регины и не слышит ничего, кроме стука крови в висках. Даже опасность, связанная с Паэтусом, отступает на второй план. В себя Эмму приводят оглушительные аплодисменты, означающие, что все закончилось. Эмма вздрагивает и принимается оглядываться. Видимо, у нее слишком кислое выражение лица, потому что женщина, сидящая рядом, участливо спрашивает:

– Тебе совсем не понравилось?

Эмма хмурится, окидывая взглядом длинные светлые волосы, заплетенные в косу, и ясные зеленые глаза.

– Ничего, – неопределенно отзывается она.

Ей надо к Регине.

Женщина поджимает губы.

– Ничего… хорошего?

Уж больно она настойчива. Эмме не слишком нравится. Кроме того, незнакомка определенно не рабыня, а это может быть чревато.

– Прости, госпожа, – Эмма склоняет голову. – Я не знаю твоего имени.

Может, если женщина поймет, что беседует не со свободной римлянкой, то отвернется и закончит разговор.