– Это Аурус, Эмма. Он подсказал претору, что обвинить нужно тебя.

Эмма не удивлена. В конце концов, она ведь уже давно знает об этом.

Пальцы обмякают в горячих ладонях Лупы.

Эмма хочет отступить, но никто не пускает ее. И она покорно стоит, впервые за долгое время вновь понимая, как велика ее несвобода.

Лупа что-то торопливо говорит, но в ушах шумит, и Эмма не старается прислушиваться. Слишком много надежд сейчас рухнули в пропасть, утрата больно велика. Но сдаваться нельзя! Этого от нее и ждут!

Оставшись одна, Эмма давит в себе те ростки жалости к Аурусу, что пробились было после смерти Коры. А она ведь поверила, что она им управляла… Может, так оно и было, но ведь без его согласия Регина не стала бы рабыней, так?

Так.

Претор жалеет Эмму. Это видно в его глазах, когда он смотрит на нее; слышно в речи, которую он то и дело обращает к ней, убеждая, что выгоднее будет признаться; чувствуется в прикосновениях, когда он берет ее под руку – зачем? Эмма не понимает только первые два раза, а после ей все становится ясно. И когда претор открыто намекает на то, что она может стать его любовницей, и тогда он выпустит ее, она смеется ему в лицо.

– Я рабыня, – говорит Эмма. – Зачем ты спрашиваешь мое согласие?

Он может взять ее прямо там. Перегнуть через стол и отыметь. Она даже не будет сопротивляться, потому что это бессмысленно.

Но во взгляде претора, когда он слышит ее слова, что-то трескается. Он зло поджимает губы и резко отворачивается, уходя. Эмма опускается на свою лежанку и почти сразу принимается трястись, будто от холода.

Это не страх, нет.

Это понимание, что от тебя ничего не зависит.

Абсолютно ничего.

Бессилие, через которое никак не переступить.

В день, когда совершенно не хочется просыпаться, Эмма все же заставляет себя открыть глаза, потому что слышит шаги, остановившиеся напротив ее камеры. И вскакивает, видя Регину.

Та стоит – красивая, взволнованная, в новой тунике, – вцепившись руками в решетку, и неотрывно смотрит на Эмму. В первое мгновение Эмма зачем-то думает, насколько хуже выглядит, а потом говорит:

– Привет.

Регина не отвечает. Глаза ее блестят.

Эмма садится, мотая головой, в которой еще властвуют сны, и неловко улыбается.

Она не может думать, что Регина пришла попрощаться. Просто не может.

Силой заставляет она себя подняться и подойти, протянуть руки. Регина касается ее пальцев смелее, чем ожидает Эмма. А потом вдруг громко говорит, не отводя от Эммы взгляда:

– Отопри решетку!

– Да, госпожа, – почтительно отзывается стражник, маячащий неподалеку, и звенит ключами.

Эмма не замечает, как губы ее растягиваются в улыбке.

Зато она видит, как Регина улыбается в ответ.

========== Диптих 37. Дельтион 2 ==========

…Претор не хотел отпускать ее. Тряс табличкой с постановлением, не давая, впрочем, ее в руки, и шипел, что у него есть все права, чтобы удерживать Эмму под стражей. Регина уверенно возражала ему и упирала на недостаточность улик у обвинения. А Эмма просто слушала и пошатывалась, когда слова сливались в монотонный гул, ржавым песком оседающий в ушах.

Когда она уходила из лудуса, Регина провожала ее рабыней. Сейчас же она пришла госпожой – и это более удивительно, чем то, что претор все же сдался и выпустил Эмму, предупредив, что теперь ничем не сможет помочь. Учитывая, что за помощь требовалось отдаться, Эмма не слишком-то сожалела. Но поблагодарила претора за все, смутно подозревая, что им еще придется столкнуться…

Лудус встречает Эмму мрачным молчанием, словно траур по Коре все еще продолжается. Попавшийся навстречу раб почтительно склоняется перед Региной, затем второй и третий. Эмма устала удивляться. Она просто переставляет ноги и ждет, когда узнает все – и немного больше.

На пустой кухне Регина усаживает Эмму за стол, укрывает плечи теплым шерстяным покрывалом и наливает кипятка с медом, а сама остается стоять, будто только так может ответить на все вопросы, что ей обязательно зададут.

– Как такое возможно?

В голосе Эммы – сплошное недоверие. Стоящая напротив Регина терпеливо вздыхает.

– Разве ты еще не поняла, что в нашем мире возможно все?

Она качает головой, а Эмма устало прикрывает глаза.

– Но все-таки…

Она пока что не думает о том, что следует, наверное, вести себя как-то по-другому, ведь перед ней теперь не просто Регина, а госпожа Регина. От этой мысли что-то стынет внутри, и Эмма торопливо прихлебывает кипятка, чуть не обжигая язык.

Регина медлит, глядя в сторону, потом садится на лавку напротив и сцепляет пальцы.

– Ласерта, – скупо бросает она. – Это все благодаря ей.

От изумления Эмма чуть не роняет кружку с медовым напоем.

– Что? – она, конечно, все прекрасно расслышала, но… Ласерта?! Ласерта помогла Регине вернуть статус? Как такое может быть?!

На губах Регины возникает и почти сразу же исчезает кривая ухмылка.

– Я была удивлена не меньше твоего, – кивает она. – Уж от кого-кого я меньше всего ждала помощи, так это от моей… сестрицы, – она практически выплевывает это слово, и в интонации нет ничего приятного. Эмма даже ежится, плотнее прикрывая плечи и спину.

– Зачем ей это?

Регина разводит руками. Темный локон падает ей на щеку, она нетерпеливо отбрасывает его назад.

– Возможно, после смерти матери она поняла, что лишилась защиты. Аурус никогда не относился к ней достаточно хорошо. Со стороны могло показаться, что он заботится о ней, когда запрещает пить, но он заботился только о своей репутации, которую Ласерта упорно портила. Я думаю, не будь рядом Коры, Ласерта давно отправилась бы куда-нибудь подальше от Тускула, чтобы своим видом не смущать возможных партнеров Ауруса. Однако Кора ставила на Ласерту очень много…

– Даже после того, как та понесла от раба? – не удерживается Эмма от того, чтобы прервать речь Регины.

Регина морщится, хотя во взгляде ее не заметно никакого раздражения.

– Кора всегда была сложной и непонятной женщиной, – уклончиво отзывается она, и Эмма готова с ней согласиться. Если Кора так сильно ненавидела одну свою дочь, что мешало ей столь же сильно и слепо обожать другую?

– Значит, – ерзает Эмма на скамье, – Ласерта осталась без покровителей и решила, что ты сможешь ей помочь?

Откуда-то дует. Ветер касается ног, хочется поджать их, но Эмма сидит как сидела, словно пошевелись она – и все откровения закончатся.

Регина молчит, глядя в сторону. Потом вздыхает.

– Я была рабыней Коры. А всех ее рабов сделали свободными после ее смерти*. Безусловно, Аурус не поступил бы так же со мной, но Ласерта, видимо, и впрямь ждет от меня большой благодарности, потому что именно она потребовала от него вернуть мне все привилегии.

По губам Регины вновь скользит призрак ухмылки, который неведомым образом задевает губы Эммы.

– И Аурус просто так согласился? Вот просто взял – и сделал тебя госпожой?

Это довольно непросто уложить в голове, однако Эмма старается. Потому что ничего не изменится от того, что у нее ничего не получится.

Регина вдруг порывисто протягивает руку, и Эмма торопливо накрывает ее ладонь своей. По телу моментально распространяется живое тепло. Можно даже сбросить покрывало, так становится хорошо.

– Я не знаю, что Ласерта говорила Аурусу, – карие глаза сверкают. – И, по правде, не хочу знать. Все, что нужно, вся моя свобода…

Регина не договаривает и упрямо сжимает губы, а Эмма – ее пальцы. Какое-то время они молчат, глядя друг на друга, и будто незримые и очень прочные нити, протянутые между ними, сплетаются в единое целое, чтобы не порваться никогда.

– Это – божье чудо, – вдруг произносит Регина, и голос ее почти срывается от благоговения. Эмма чуть было не выпаливает, что нет здесь ничего божественного, но вовремя прикусывает язык. Нельзя. Не сейчас. Потом, когда они обе будут свободны, она обязательно поговорит с Региной о богах и о том, почему их не существует, но сегодня, сей момент, надо просто насладиться тем, что одна из них сделала большой шаг вперед.