– Жду тебя у себя, – говорит Эмма так, что никто бы не взялся спорить с ней. Вот и Регина не спорит, а послушно приходит через какое-то время: свежая, чистая, пахнущая фазелийской розой. Эмма жадно вдыхает ее аромат и ладонями пробирается под тунику, счастливо замирая, когда обнаруживает, что набедренной повязки нет и в помине.

– Ты подготовилась, – выдыхает она, опрокидывая Регину на себя. Та ойкает, пытаясь быть аккуратнее, но Эмме не больно, она и думать забыла про свой живот. Настойчивая пульсация между бедер диктует свои правила, и необходимо подчиниться им – прямо здесь и сейчас.

Занавесь задернута, масляная лампа едва горит, давая при этом достаточно освещения. Эмма вновь пробирается пальцами под чужую тунику, и на этот раз Регина чуть приподнимается, чтобы пустить ее дальше. И глубже. Эмма закусывает губу, скользя двумя пальцами внутрь, в обилие горячей влаги, которую всегда так хорошо ощущать. Там ее с радостью ждут, и от понимания этого горячая, обжигающая волна поднимается вверх по спине, добирается до шеи и спешит обратно, рассыпаясь на тысячи крошечных капель. Эмма почти не шевелит рукой, Регина сама поднимается и опускается, лаская собой ее пальцы, и вскоре размеренности движений Эмме перестает хватать. Она умудряется перевернуться вместе с Региной так, чтобы не покинуть ее ни на один вдох, и, оказавшись сверху, с радостной дрожью ускоряет темп. Прижимаясь губами к правому соску Регины, Эмма забирает его в рот и размеренными ударами добивается того, чтобы он набух и затвердел. В какой-то момент до слуха доносится протяжный стон Регины, и от этого Эмма ловит что-то похожее на оргазм. Как же мало ей нужно рядом с этой женщиной!

Регина выгибает спину, а потом вдруг хватает Эмму за запястье, вынуждая ее остановиться.

– Что? Почему? – ничего не понимает Эмма. Регина приподнимается, обнимая ее за плечи, и утягивает в жаркий, безумно долгий поцелуй, устраивая такую битву языков, что после нее Эмма с трудом может понять, где находится.

– Хочу вместе, – выдыхает Регина ей в рот. – Ты сверху или снизу?

Эмма знает, о какой позе идет речь, но раньше ей при этом никогда не удавалось сосредоточиться на собственном удовольствии. Впрочем, раньше все происходило с Лупой…

– Снизу, – подумав, кивает она и с сожалением вытягивает из Регины пальцы. Регина седлает ее на какие-то мгновения, снова целует, потом разворачивается, и Эмма с наслаждением приникает к ней губами, с мучительной дрожью чувствуя, как чужой язык в тот же самый момент касается ее саму. Это совершенно новые ощущения, с Региной все иначе, и возбуждение никуда не девается, хоть Эмма и сосредоточена на том, чтобы доставить Регине максимум удовольствия. Она начинает с длинных, протяжных движений, то и дело прижимая языком клитор, потом кружит кончиком пальца возле самого входа, ощущая, как Регина повторяет за ней. Волны возбуждения все нарастают, Эмма уже плохо понимает, что происходит, она теряет себя в потоке наслаждения и жмурится, хаотично двигая языком. Она чувствует Регину здесь, она чувствует ее там, все это сливается в какой-то бесконечный и почти мучительный путь, который, впрочем, Эмма преодолевает с большим удовольствием. Все кружится, единственной точкой опоры неизменно остается Регина, и Эмма обхватывает ее губами и посасывает, и втягивает, и кружит языком, и давит им, и лижет, пока по судорожной дрожи бедер не понимает, что Регина кончает. Эмма не ждет, что кончит тоже, но в своем безграничном удовольствии Регина умудряется сделать что-то такое, что повергает Эмму в пучину оргазма. Она пытается оттянуть финал, хочет получить как можно больше, но ощущение Регины, ее тела, своего языка на нем, ее запах и вкус лишь подталкивают к краю, и Эмма, не понимая, как так получилось, заходится в хриплом стоне, потому что в этот раз оргазм сильнее, чем когда-либо. На какой-то момент Эмма даже слепнет. Впрочем, испугаться она не успевает, а Регина осторожно приподнимается и разворачивается, накрывая своим телом. Эмма тяжело дышит и старательно моргает. Ей хочется что-нибудь сказать, пока Регина нежно целует ее шею, но язык отказывается повиноваться. Эмма закрывает глаза, обнимая Регину, и через пару вдохов уже спит. Сон не отпускает ее до самого утра, а утром Эмма признается, утыкаясь носом в спину Регины:

– У меня такое впервые.

Она почти слышит, как Регина улыбается.

– Что впервые?

Будто бы не понимает!

Эмма смущенно бормочет:

– Ну, чтобы одновременно…

Регина поворачивается к ней лицом.

– Тебе же понравилось, – она хитро улыбается.

– Еще бы! – восклицает Эмма и с надеждой целует Регину. – Хочу повторить!

И они повторяют, пользуясь моментом, когда не нужны никому из господ, и снова это абсолютно ошеломительно и невыразимо прекрасно, хоть на этот раз Эмма и отстает. Но Регина терпелива и настойчива и отлично знает свое дело. В какой-то момент Эмма ловит себя на мысли, что хочет всего и сразу – войти пальцами, накрыть губами, провести языком, усадить на себя, прижаться сверху, стиснуть грудь, – и кончает от представления этого, задыхаясь и издавая протяжный стон.

Она думает о Регине весь день. Крутит в голове, вспоминает, то и дело возбуждается и нетерпеливо переминается с ноги на ногу в атриуме, потому что Аурус вновь собрал гостей, и гладиаторы привычно простаивают возле стены. На этот раз Эмме совсем не скучно: она следит за Региной, разносящей напитки и закуски, и представляет, как ночью овладеет ею – раз, другой, третий, – как сглотнет сначала ее стон, а потом и влагу, как раздразнит ее, распалит и позволит кончить несколько раз подряд. Все это настолько захватывает Эмму, что она едва слышит какую-то возню, происходящую буквально перед ней. Мотнув головой, чтобы избавиться от чудесных образов и фантазий, Эмма недоуменно всматривается в Давида, ползающего на корточках возле триклиния, в котором сидят Кора и Ласерта. Ласерта не обращает на раба, очевидно, уронившего поднос, никакого внимания, а вот на лице старшей римлянки написан живейший интерес. Давид кусает губы и беспрестанно извиняется, не поднимаясь с пола. Кора кивает, показывая, что все слышит. А потом говорит – почти весело:

– Оскопить его. Живо!

Эмма верит, что ослышалась. Но пораженный взгляд Регины, пойманный ею, убеждает в обратном.

Давид замирает, не в силах подняться на ноги.

Ласерта кидает в рот виноград и утомленно приподнимает брови.

Эмма перехватывает мстительный взгляд старой карги.

Конечно же, та ничего не забыла.

И просто выбрала нужный момент.

========== Диптих 36. Дельтион 2 ==========

Спустя какое-то время после того, как ничего не понимающего Давида уводят, в атриум вбегает взъерошенная Мария и сходу бросается Коре в ноги. Она пытается их целовать, умоляет передумать, просит, чтобы наказали ее вместо мужа, но римлянка взирает на ее старания с плохо скрываемой скукой.

Эмма сжимает кулаки.

Да что же это за проклятие такое?! Коре ничего, а всем остальным вокруг… Ох, неужели оно сработало как-то не так?

Эмма стискивает зубы, рассеянно прислушиваясь к тому, что продолжает твориться в атриуме.

Кора, наконец, отпихивает от себя Марию и велит увести ее прочь, грозя, что накажет их вместе с мужем, если та не прекратит докучать. Слезы катятся по растерянному лицу Марии, она еще не потеряла надежду и продолжает умолять, вырываясь из рук рабов. Кора раздраженно поднимается и с размаху бьет Марию по лицу. Звучный звук пощечины разносится по атриуму, на мгновение перекрывая собой гул голосов приглашенных гостей. Мария ахает и падает на колени. Кора с презрением смотрит на нее и садится на место, вновь знаком веля рабам увести несчастную девушку. От потрясения Мария больше не сопротивляется, покорно уходя, и только возле самого выхода поворачивается и четко и внятно говорит:

– Ты пожалеешь, Кора. Это я могу тебе обещать.

Глаза ее горят решимостью, вся фигура выражает собой непокорность. Но Коре нет дела до угроз рабыни, она даже не смотрит на нее. Зато смотрит Эмма и понимает, что отчаявшийся человек на многое способен. На месте Коры она бы задумалась. Но она всего лишь на своем месте и оттого ограничивается тем, что выстаивает возле стены до конца ужина, а после караулит Ауруса и, убедившись, что рядом никого нет, тихо говорит: