– Да, господин, – отзывается Эмма.

Еще одна капля пота теряется в складках одежды.

– И ты ненавидишь его? – пытливо интересуется претор.

Эмма качает головой.

– Раньше ненавидела.

Претор хмыкает.

– А теперь нет?

Конечно, он не верит. Он хочет, чтобы Эмма призналась. Чтобы можно было отпустить Паэтуса. Чтобы дело оказалось закрыто, ко всеобщему удовлетворению.

Эмма не успевает ответить, когда с удивлением и даже изумлением слышит усталый голос Ауруса:

– Претор, нам уже ведь известно, что и Эмма, и Регина были в момент убийства с гражданином Дисом. И Дис подтвердил это.

Претор весь напрягается и со злостью рявкает:

– А твой сын, ланиста, утверждает, что у твоей рабыни были причины убить Калвуса!

Аурус медленно поднимается из-за стола.

– Мой сын, претор, – негромко говорит он, и лицо его бледно и вытянуто, – страдает той же самой болезнью, что и его мать. И эта болезнь порой заставляет его делать страшные вещи.

Эмма растерянно смотрит на хозяина. Он лжет? Или Паэтус действительно болен? А что же Аурус… Получается, он выгораживает не родного сына, а презренных рабынь? Или он чувствует свою вину перед Региной? Должен был бы.

Ничего не понятно.

Аурус и претор ругаются, а Эмма просто стоит и молчит, потому что не знает, как ей быть дальше. Безусловно, она будет стоять на своем, чего бы то ей ни стоило, но претор выглядит ушлым. Не захочет ли он докопаться до истины?

– Ладно, – выдыхает претор, наконец, устав от диалога на повышенных тонах. – Если ты, ланиста, утверждаешь, что твой сын способен совершить такое…

Он качает головой, потому что – и это совершенно очевидно – не до конца верит в слова Ауруса. Но Аурус называет имя доктора, который наблюдает Паэтуса, и Эмма видит, как разглаживаются морщинки на лице претора. Очевидно, он знает, о ком идет речь. И у него нет причин не доверять тому человеку.

Претор уходит, бросив, что еще вернется, а Эмма, которую никто не отпускал, думает, что даже если Аурус не лжет, и Паэтус действительно болен, это не оправдывает его. Конечно, он не виноват, но и те, кто пострадал от него, не виноваты тем более.

Аурус опускается за стол и тяжело смотрит на Эмму.

– Что? – правильно понимает он ее вопросительный взгляд. – Не думала услышать такое?

Эмма согласно кивает.

Аурус грустно усмехается.

– Я надеялся, у него это не проявится, – он отводит взгляд в сторону. – Все шло нормально – до поры, до времени. Но вот…

Он задумчиво умолкает, и Эмма, которой хочется услышать продолжение, нетерпеливо ждет. Однако Аурус больше ничего не намерен рассказывать. Он машет рукой и велит Эмме убираться. Что та и делает с большим удовольствием.

Кто же знал, чем все обернется… Выходит, Паэтус – сумасшедший! Чем еще таким он может болеть, что заставляет его убивать людей? Может быть, Аурус даже рад возможности избавиться от сына? Ведь он совершенно определенно знает и про Роланда, и про связь с Ласертой.

Эмма спешит по коридору, понимая, как сильно Аурусу не повезло в этой жизни. Что с первой семьей, что со второй… Впрочем, ей и его тоже не жаль. В последнее время всей ее жалости хватает только на нескольких людей, и все они лишены свободы. А римские граждане… Эмме очень хочется больше никогда не видеть их лица и не помнить имена. Рим принес ей столько горя, пусть он сгорит в пламени жадных пожаров!

Остаток дня Эмма проводит у Лилит. Та приносит хорошие вести: Завоеватель снова отбрасывает римскую армию вглубь страны, что позволяет надеяться на его скорое появление. Эмма надеется, конечно, но вслух этого не говорит. Слишком медленно все тянется. Слишком долго.

На этот раз не удается повидать ни Лупу, ни Суллу. Лилит говорит, что они уже в курсе того, что произошло с Калвусом. Возможно, их тоже будут допрашивать, ведь Сулла вел дела с Калвусом, и у них были разногласия.

– Думаешь, это Сулла мог подставить Паэтуса? – интересуется Лилит.

Эмма пожимает плечами.

– Кто угодно мог, – выдыхает он. – Хоть сам Аурус.

Лилит недоверчиво хмурится, но не возражает.

Пути римлян неисповедимы.

Следующие несколько дней Эмма проводит в опасливом ожидании. Претор то и дело появляется в лудусе, опрашивает рабов и гладиаторов. Кое-какие разговоры Эмме удается подслушать, и она убеждается: никто не стремится выгородить Паэтуса. Все, как один, утверждают, что он склонен к жестокости и насилию. Более того, даже Ласерта немало изумляет Эмму, когда с придыханием сообщает претору о том, что ей приходилось отбиваться от домогательств брата.

– Это было ужасно, – плачется она в плечо смущенного претора. – Я не могла никому пожаловаться. Меня всякий раз спасали случайности!

Эмма отлично помнит, что Ласерту не спасало ничего, но молчит, разумеется. Как минимум, для того, чтобы не выдать себя, как максимум потому, что Ласерта, сама того не зная, играет на ее стороне. И пусть ее причины остаются с ней.

Еще через несколько дней начинаются бои, выпавшие на день рождения Ауруса. Аурус не очень-то рвется проводить их – и прекрасно понятно, почему, – но никому нет дела до внутрисемейных горестей ланисты. Гости планируют прибыть из самого Рима, а с такими шутки плохи. И именно поэтому Аурус почти не выходит сначала из таблинума, а потом из личной молельни: видимо, просит богов, чтобы они хоть где-то ему помогли. Кора, напротив, ходит по домусу очень довольная: теперь ничего не мешает ее доченьке получить львиную долю наследства. Эмма плохо понимает, какие отношения связывали Кору и Паэтуса, но предполагает, что не слишком теплые. В конце концов, он был всего лишь сыном первой жены Ауруса. Учитывая, как Кора относится к собственным детям…

Эмму вновь ставят биться последней. Она не видит своей соперницы, но все же рассчитывает на быстрый бой – и она вправе так делать после всех своих побед.

Регина ловит ее за руку за пару мгновений до выхода на арену, вынуждая остановиться. Эмма поворачивается к ней неохотно, мыслями она уже в предстоящем бою.

– Что? – выдыхает она нетерпеливо, и в тот же миг Регина прожигает пристальным взглядом. Эмма вздрагивает, переминаясь с ноги на ногу. Чужие пальцы сжимают запястье – до боли, так сильно.

– Это ты убила его? – вполголоса спрашивает Регина. Ее глаза безумно серьезны и столь же безумно мрачны. Эмма падает в них, кружась, проваливается в самую бездну, у которой нет дна, и почти забывает, куда шла и зачем.

Они почти не виделись за прошедшие дни. И, конечно же, не говорили. Не обсуждали то, что произошло. Эмме это только на руку.

Было до этого момента.

Регина мнится ей строгой богиней правды, от которой так сложно что-либо утаить. Но богини не моргают, а Регина очень даже, и бесконечное волшебство заканчивается тут же. Эмма сглатывает, облизывая сухие губы, и без труда лжет:

– Нет.

Она помнит, о чем просила ее Регина много дней тому назад. Прекрасно помнит и потому позволяет себе эту ложь, чтобы всем было легче.

Регина еще какое-то время всматривается ей в глаза, будто надеясь отыскать правду, потом тянется вперед и оставляет на губах крепкий сладкий поцелуй.

– Вернись с победой, моя Эмма, – просит она уверенно, и Эмма, ухватив ее за талию, крадет еще один поцелуй, дрожью передающийся в ноги и между ними.

Может быть, на этот раз у них все получится? Хотелось бы посмеяться, вот только смех застревает где-то в горле.

Поверила ли Регина этой лжи? Или сделала вид, что поверила, потому что так ей удобнее? Им обеим?

– Я вернусь с победой, – шепчет Эмма возбужденно, – и ты будешь моей…

Снова.

Ответом служит вздох и пальцы, вцепившиеся в волосы на затылке. Регина прижимается к ней всем телом и целует так страстно, будто намеревается украсть душу через этот поцелуй. А Эмма и рада бы ей ее отдать.

Между ними все стало проще после того, как Регина открыла свою тайну. Это ощущается во вздохах, в улыбках, во всем, чем Регина готова поделиться. И Эмма счастлива настолько, что забывает, как много горечи в ее жизни еще осталось.