Выходя на песок, она говорит себе, что все будет хорошо. Мечи удобно лежат в ладонях, солнце светит из-за плеча – ничего не должно помешать. И даже то, что светловолосая противница выглядит умудренной опытом, Эмму не тревожит. В ее жизни все наконец-то идет по плану – по тому плану, который она составила сама.

Толпа ревет, когда бойцы сходятся в первых ударах. Эмма только лишь прощупывает и потому не сильно удивлена легкости, с которой соперница отражает ее замах. Она разглядывает обветренное лицо, тронутое сеткой морщин, отмечает, что волосы у женщины не столько светлые, сколько седые, и позволяет себе поразиться той подвижности, которую демонстрирует соперница в своем возрасте. Эмме кажется, что у них разница лет в двадцать – никак не меньше. Разве не должна молодость победить?

Но не получается. Ни при втором ударе, ни при третьем, ни при всех последующих.

Она не может продавить ее, и это начинает волновать. Эмма не привыкла, что все ее удары проносятся мимо цели. Противница достаточно стара, чтобы вымотаться быстрее, однако вот уже Эмма начинает тяжело дышать, а женщина напротив, кажется, так же свежа, как в начале боя.

Трибуны выкрикивают имена: сначала Эммы, потом второе. Если прислушаться, то будто бы оно звучит как «Ингрид». Она тоже с севера? Но отвлекаться некогда.

Эмма пытается провести прием, показанный недавно Августом, однако ничего не выходит: Ингрид парирует его слишком легко и тут же переходит в наступление. Не ожидавшая этого, Эмма пятится, пытаясь защититься, однако подвернувшийся под ногу камень решает все в этой битве. В следующее мгновение Эмма чувствует, как холодная сталь проникает в живот, входя все глубже. Боль врывается в разум позже, но сразу на полную мощь, и сбивает с ног, вынуждая мир кружиться. Эмма шатается, пытаясь удержаться, однако Ингрид выдергивает меч, и хлынувшая наружу кровь делает тело слабым и безвольным. Эмма валится сначала на колени, а потом лицом вниз, и удар об землю выбивает из нее последние силы.

Очень больно. Боль сосредотачивается в животе, крошечными и беспрестанными толчками растекаясь по остальному телу. Эмма не хочет шевелиться, но ей кажется, будто она только это и делает.

С губ срывается хриплый стон.

Это ее наказание.

За все совершенное.

Эмма закрывает глаза за мгновение до того, как кто-то склоняется над ней, и мир становится черным и пустым.

Комментарий к Диптих 35. Дельтион 1. Legio nomen mihi est

*Претор - (лат. praetor от prae - впереди и ео - иду) - должность и должностное лицо в Древнем Риме, младший коллега консула, ведавший судебными процессами по гражданским делам, в отсутствие консула имевший высшую власть.

______________________

Продолжение - 1 ноября.

========== Диптих 35. Дельтион 2 ==========

Темно.

Раз.

Два.

Три.

Три вдоха и выдоха, на последний из которых с трудом открываются глаза, чтобы тут же закрыться вновь.

Все качается и плывет куда-то в Нифльхейм, и там наверняка так же холодно и жестко, как здесь. А еще дерьмово пахнет. Что ж, в таком случае привычка пригодится.

Перевернуться. Надо перевернуться.

Одно небольшое усилие – и в живот впивается что-то острое. Стоит двинуться – и режущая боль пронзает все тело, от макушки до пяток.

Снова темно. Это глаза закрылись, нет сил держать их открытыми. Все вокруг качается – они еще плывут? Или просто морская болезнь никак не желает уходить?

Тошнит. Выворачивает наизнанку, заставляет захлебываться желчью и ничем другим, кроме желчи, потому что кормить никто не собирается. Последний глоток воды был сделан… когда-то давно, времени тут нет. И звезд нет. И Дикая Охота не пронесется тут, чтобы Хольда могла наказать всех, кто того заслуживает…

Все это уже было.

Эмма не открывает глаза, понимая: и темнота уже была, и качка, и боль. Что это? Она вернулась в прошлое? Ничего никогда не было? Она не доплыла до Тускула, и все ей только приснилось?

На какой-то момент ей становится легко от такого предположения – и одновременно страшно. Она готова потерять все – только не Регину. Но невозможно оставить ее себе без всего остального.

Эмма прислушивается, однако ничего не слышит, кроме шума холодного, пронизывающего ветра, пробирающего до костей.

Она снова на корабле Науты? Что случилось?

Она проиграла бой. Аурус так рассердился, что немедля отдал ее работорговцу?

Эмма заставляет себя открыть глаза.

Над ней – серое низкое небо, обложенное седыми тучами.

Боль в животе исчезает, тошнота тоже, словно и не было их, можно осторожно сесть, что Эмма и делает.

И все еще ничего не понимает.

Она не в лудусе. И не на корабле. Она… Где?

Вокруг, насколько хватает глаз, огромная пустая равнина, и только где-то на горизонте в едва уловимой дымке угадываются очертания гор. Эмма щурится, пытаясь приглядеться, но это ничего не дает.

Пальцы сжимаются сами собой, загребая в горсти землю и пожухлую желтоватую траву.

– Где я, – бормочет Эмма, аккуратно восстанавливая в памяти события.

Она сражалась.

Она проиграла.

Она потеряла сознание.

Она очнулась здесь. Но что это?

В какой-то момент Эмма думает, что это междумирье. Что она умерла и теперь ждет, куда ее определят. Но разве не должна она по своей вере попасть к Одину, ведь она погибла в бою?

Она трясет головой.

Нет больше веры в Одина! И загробного мира тоже нет! А значит, она не умерла!

Злость позволяет Эмме легко подняться на ноги. Она тут же ощупывает свой живот и, не найдя раны, удивленно хмыкает.

Сколько же прошло времени? И почему тогда несколько вдохов назад все так болело?

Эмма снова оглядывается.

Ничего не изменилось. Равнина все же так же пуста и безжизненна, ветер чуть утих, но ненамного. Холодно.

Эмма обхватывает плечи руками, только сейчас замечая, что совершенно нага. Кто-то раздел ее и бросил здесь умирать! Другого варианта нет!

Вновь вспыхнувшая злость добавляет жара в кровь, выплескивает его туда с такой силой, что Эмма готова запалить костер – было бы из чего. Она делает несколько шагов вперед и останавливается, потому что не понимает, куда идти. К горам, это очевидно, но они… везде. Куда бы Эмма ни повернулась, куда бы ни взглянула, далекие и призрачные горы окружают ее немым кольцом. И от понимания этого что-то неприятно тянет внизу живота.

Надо подумать.

Эмма опускает руки, подставляя голую грудь злым укусам ветра, расправляет плечи и делает глубокий вдох, закрывая глаза.

– Здравствуй, Эмма, – слышит она почти сразу же. И радостно вздрагивает, стремительно оборачиваясь.

– Регина!

Это и впрямь Регина. Она стоит в нескольких шагах и пристально смотрит на Эмму. А Эмма спустя несколько вдохов понимает, что все это слишком странно.

– Откуда ты взялась? – спрашивает она, хмурясь. – Я не слышала твоих шагов.

Да и сложно было бы не заметить человека в этой пустыне.

Регина не улыбается, и взгляд ее слишком пуст. Она не шевелится, движутся только ее глаза, следящие за Эммой. И холод, снова пробирающий Эмму, уже не имеет ничего общего с ветром.

– Ты ведь не она, так? – выдыхает она, обреченно понимая, что шансов выжить у нее, видимо, все-таки нет. Кем бы ни было это существо, принявшее облик Регины, просто так оно Эмму не отпустит. А бой… он выйдет неравным, тут гадать не стоит.

Эмма хочет надеяться, что спит, но ощущения слишком настоящие. Это не сон.

Уголки губ Регины слегка приподнимаются, и меньше всего это похоже на улыбку.

– Я не твоя возлюбленная, – соглашается она. – Но ты хочешь видеть меня именно так.

Она пожимает плечами, а Эмма невольно отступает на шаг назад.

– Тогда кто ты?

Она не уверена, что хочет знать, как не уверена в том, что ей ответят, но все равно спрашивает.

Ветер беснуется.

– Я – смерть, – спокойно произносит Регина. – И я – жизнь. Я начало и я конец. Я есть все сущее.

За правым плечом ее в абсолютной тишине сверкает в небе молния, и в этом свете Эмме вдруг чудится, что правого глаза у Регины нет.