– Пригляди за лудусом, хорошо, Эмма? Только тебе я сейчас и могу доверять.

За какие такие заслуги выпала ей эта сомнительная честь? Впрочем, Эмма уже давно общается с Аурусом если не на равных, то на полуравных. Ее это вполне устраивает. Да и Ауруса, кажется, тоже.

– Пригляжу, – обещает Эмма и уходит, у порога все же обернувшись напоследок.

– Ласерта – мстительное создание, – внушительно говорит она. – Как и Паэтус. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из них стал моим новым хозяином.

На этот раз Аурус понимает, что к чему. Улыбка, тронувшая губы, выглядит не такой уж грустной.

– В самом деле, Эмма? – спрашивает он, блестя глазами. – После всего того, что я сделал с тобой?

Он явно ждет определенного ответа, и Эмма могла бы дать ему его, но…

Но она какое-то время разглядывает своего хозяина, а потом равнодушно говорит:

– Из двух зол…

И уходит, не желая продолжения разговора, спиной чувствуя, как сверлит ее взглядом напрягшийся Аурус.

Дни медленно сменяют друг друга. С фронта нет практически никаких новостей, и Эмма смиряется с тем, что, скорее всего, зимовать снова придется в лудусе. Что ж… Они столько терпели, потерпят еще немного. К побегу все готово, дело за Завоевателем, а он, как назло, никак не может занять Рим. Вот уж Цезарь, наверное, хохочет в своем имении: он ждал жестокой кровопролитной войны, а получил сражение мечами на равных. Кроме того, римляне поговаривают, что императорская гвардия вот-вот отбросит войска Завоевателя максимально далеко от Рима – и что тогда? Сколько времени потребуется грекам, чтобы вернуть позиции? Эмма устала злиться, она просто ждет, убеждая себя, что все идет так, как нужно. В конце концов, в Тускуле у нее еще очень много дел.

Визит Сулле и Лупе она наносит ближе к концу сентября, и ее встречают так радушно, что на мгновение становится стыдно за собственные корыстные интересы. Впрочем, ни Лупа, ни Сулла не удивляются заданному вопросу.

– Мне неизвестно, что Аурус сделал с тем младенцем, – пожимает Сулла плечами, и Эмма видит, как Лупа невольным жестом обнимает свой живот. – Может быть, где-то похоронил, а может, выбросил в море.

Лупа болезненно морщится и залпом осушает кубок с вином, тут же требовательно протягивая его рабыне для новой порции. Эмма вертит в руках кусок мяса, потом кладет его обратно на тарелку.

Что ж… Стоило попытаться. Но не стоило надеяться.

– Зачем тебе эта информация? – интересуется Лупа, когда они с Эммой остаются наедине: Сулле некогда рассиживаться, у него много дел.

Эмма качает головой.

– Регина хотела бы сходить на могилу своего сына.

Она не думает, что стоит говорить правду, но полуправду…

Неприятная улыбка искажает лицо Лупы.

– Спустя столько лет? – ядовито и очень четко проговаривает она. – Не поздновато ли спохватилась?

Эмма поджимает губы, и, видя этот жест, Лупа тут же машет рукой.

– Не принимай близко к сердцу, милая. Я плоховато чувствую себя с утра.

Она натужно смеется, вот только Эмме совершенно не смешно. Ревность Лупы может привести к чему-то плохому, и поэтому Эмма спешит откланяться. У самых ворот ее за руку ловит Лилит.

– Будь бдительна, – шепчет она настороженно. – Завтра Аурус устраивает пир, и Калвус снова приглашен.

Волна моментальной ярости захлестывает с головой. Эмма быстро благодарит Лилит и мчится в лудус. Поиски, которыми она начала заниматься, моментально отходят на второй план.

Регина предупреждена и, к радости Эммы, серьезно относится к этому предупреждению. К вечеру она сказывается больной, и Аурус, хоть и выглядит недовольным, но все же велит ей отлежаться, потому что вокруг в последнее время слишком много заболевших. Эмме кажется, что ланиста и сам рад внезапному недомоганию рабыни – Эмма заставляет себя помнить, что Регина ему не просто рабыня, – но проверять она не будет. Ей самой придется присутствовать на ужине, где, по крайней мере, не придется волноваться за Регину.

На следующий день домус оживляется с самого утра. Рабыня, заменяющая Регину, слишком медлительна, в итоге все носятся вокруг, пытаясь успеть подготовиться. Хозяева закрылись в своих покоях и не выходят. Гладиаторы обсуждают предстоящие игры и мало озабочены предстоящим пиром. Не озаботилась бы им и Эмма, но при виде Калвуса кровь вскипает в жилах и сжимаются кулаки. Увлеченная своей ненавистью, Эмма пропускает приход Диса и видит его уже на ужине среди других гостей. Дис салютует ей кубком с вином и усмехается так, будто что-то знает. Эмма отводит от него взгляд и то и дело поглядывает в сторону выхода: ей не терпится вернуться к Регине, которая непременно ждет ее с хорошими новостями.

Но все идет не по плану, когда Калвус, напившись, шатаясь, покидает атриум. И Эмма, презрев все на свете, чувствуя беду, бросается за ним, благо, римлянам уже нет никакого дела до гладиаторов.

Калвус будто бы не знает, куда идти. Он петляет по домусу, и Эмма петляет следом за ним, стараясь держаться на достаточном расстоянии. В какой-то момент ей становится совершенно ясно, что Калвус не так уж и пьян и что он отлично знает, кого ищет. Она тут же ошибается и шаркает подошвой сандалии. Римлянин живо оборачивается. На лице его настороженность сменяется гнусной ухмылкой.

– А, девушка с севера, – тянет он, в его голосе нет ни капли страха. – Зачем следишь за мной?

Он щурится, вскидывая подбородок. В правом уголке губ у него виднеется присохшая крошка хлеба. Эмма смотрит на нее, затем заглядывает Калвусу в глаза.

– Хотела убедиться, что с тобой ничего не случится, господин.

Она умеет играть, когда необходимо. Даже может обуздать свою ненависть к этому человеку. Вот только Калвус, судя по всему, не спешит доверяться обманчивой покорности.

Он подходит ближе, хмыкает и, склонившись вперед, вкрадчиво шепчет:

– Думаешь, я не знаю, чего ты рванула за мной, рабыня?

Он похотливо облизывает тонкие губы, рождая этим движением очередную бурю ярости внутри Эммы.

– Ты еще в прошлый раз была готова лечь под меня вместо той, темненькой.

Эмма уверена, что он прекрасно помнит имя Регины.

И крепче сжимает кулаки.

Калвус продолжает усмехаться.

– Будешь хорошо себя вести, позволю поучаствовать, – бросает он. – А то и посмотрю, как ты готовишь ее к моему члену.

Кровь принимается пульсировать в висках слишком сильно.

Эмме хватает пары мгновений, чтобы понять, как поступить.

И это единственно правильно.

У Калвуса кинжал за поясом: римлянам позволяется ходить по домусу с оружием. Они не догадываются, что это может их сгубить.

Они стоят достаточно близко, и Эмма, не отрывая взгляда от наглых смеющихся глаз, одним движением выхватывает кинжал и вонзает его точно в сердце.

В чужое, рьяно бьющееся сердце.

В светлых глазах мгновенно взрывается удивление. Обеими руками римлянин хватается за Эмму, за ее плечи, за лицо, за волосы, но смертельная боль уже растеклась по телу и сковала прочными цепями. Эмма сжимает губы и стоит, не отпуская его взгляд.

Она поступила правильно. Так, как должна была. И не иначе.

В какой-то момент ей безмерно жаль, что это не Кора или не Аурус. Но ничего, настанет и их черед.

Она не помогает Калвусу опуститься на пол – он грузно падает, и кинжал с тихим чавканьем возвращает себе лезвие. Эмма становится на одно колено, внимательно прислушиваясь к хрипам умирающего. А потом мстительно говорит ему:

– Ты подох, как скотина. Потому что ты скотина и есть!

Она плюет прямо ему в глаза и чувствует ошеломительное удовлетворение.

Он изнасиловал ее женщину.

И он ответил за это.

Наконец-то ответил.

Чьи-то шаги слышатся неподалеку. Кажется, Калвус тоже слышит их, Эмме чудится, что он принимается хрипеть громче, и тогда она зажимает ему рот ладонью: так крепко, как только может. Кожа чувствует чужое последнее дыхание, что-то волнуется под сердцем и сушит горло. Эмма закрывает глаза, замирая и надеясь, что тот, кто идет по галерее, свернет раньше, чем обнаружит их. По привычке она почти что возносит молитву Одину, но не успевает сложить на языке и пару слов, когда шаги затихают в отдалении. Вместе с ними затихает и Калвус: окровавленная грудь его опадает в последнем выдохе, который словно обжигает ладонь Эммы своим ядом.