Ингенус.

Разумеется.

С языка едва не срывается: «Он тоже брал тебя тремя?» Но Эмма только усмехается и пожимает плечами.

– Правда?

Она наклоняется и прикусывает Регину за левый сосок. Та ахает и вцепляется Эмме в волосы, не спеша, впрочем, отталкивать.

И продолжает:

– Не сразу, но… Он был таким же, как ты. Идеалистом. Свободным. Гордым. И терпел ради лучшей участи, верил, что сможет все изменить. Хотел убежать – вместе со мной. И я верила, что мы сможем это сделать, пока…

Эмма отпускает истерзанный сосок и уделяет столько же внимания другому, борясь с желанием заткнуть Регину другим способом. Ее злит, что та говорит про мертвеца, который к их счастью не имеет ни малейшего отношения, но это ночь правды, и придется слушать, потому что Эмма хочет приблизить Регину к себе, а не отдалить. И поэтому она, возвратившись к губам Регины, шепчет в них с придыханием:

– Говори. Говори.

Она мешает Регине сделать это сразу же, целуя ее, но парой выдохов спустя Регина обхватывает ее лицо ладонями и скрещивает взгляды.

– Когда я увидела тебя, я поняла, что с тобой будет также, если я решу общаться. Ты будешь пытаться сбежать, а я трусливо стану удерживать тебя здесь.

Эмма позволяет ей целовать себя, удерживаясь сверху на вытянутых руках. И Регина целует ее, и целует, и целует, пока с ее губ не слетает обреченное:

– И тебя казнят.

Эмма тут же закрывает ей рот единственным доступным способом, и на этот раз в поцелуе нет нежности и мягкости. Это столкновение, это борьба, это искушение и обещание. Эмма толкается между губами так, будто язык ее – это член, а влажный рот – то место, в которое каждый член стремится попасть. Регина приветствует ее недоуменным стоном, пальцы ее перебирают светлые волосы и спускаются ниже, на лопатки, где ногти уже оставили свои следы. Вдоволь истерзав чужие губы, Эмма отпускает их и на выдохе произносит:

– Я – не Ингенус. Никогда больше не смей сравнивать нас, слышишь?

Она злится и понимает, что не должна это делать. Регина вправе вспоминать свое прошлое. Все люди могут это делать. И все же у Эммы что-то свербит внутри, что-то, что заставляет ее взяться за волосы Регины и крепко стиснуть их перед тем, как повторить:

– Я – не Ингенус. Ты поняла?

Она заставит Регину его забыть.

Регина широко улыбается, и в той улыбке чудится вызов, но Эмма недостаточно зла, чтобы реагировать на него. Кроме того, она все еще хочет получить свое удовольствие и не находит ничего лучше, как перевернуться и опуститься на лицо Регине практически тем же способом, которым та опускалась на нее. Лупа научила ее этой позе, и Эмма помнит, что не раз и не два получала свое удовольствие именно так.

К счастью, Регина не сопротивляется, и Эмма с облегчением стонет, когда влажные губы смыкаются на ее исстрадавшейся в ожидании плоти. Сейчас уже трудно вспомнить, сколько Эмма не прикасалась к себе. Да и неважно все это теперь. Все, что в данный момент волнует Эмму, так это то, как сладко Регина лижет ее, как втягивает, как проводит языком, отпуская на мгновение и тут же возвращаясь. Чувствуя, что вспышка близко, Эмма заставляет себя отвлечься и проделывает с Региной все то же самое, что делают с ней.

Регина все еще раскрыта, и Эмма помогает себе пальцами, хотя готова спорить, что справилась бы и так. Но ей мало, мало Регины, она хочет чувствовать ее всей поверхностью тела, она хочет забраться в нее и свернуться там, хочет поселиться в тугой влажности и стать источником нескончаемого удовольствия, хочет, чтобы ее сжимали, затягивали, выталкивали и заставляли становиться мокрой.

В ушах звенит, под зажмуренными веками пляшут белые пятна, а когда удовлетворение прошивает тело, Эмма успевает заметить, что Регина кончает вместе с ней, и это усиливает наслаждение. Найдя в себе силы, чтобы не свалиться Регине на лицо, Эмма опрокидывается на спину и какое-то время лежит, пытаясь прийти в себя. Затем возвращается к Регине и вяло целует ее в плечо, к которому тут же прижимается щекой.

Сколько прошло времени? Миг – или целая вечность? Какая разница…

Хочется спать, и Эмма уже почти проваливается в сон, как вдруг понимает кое-что.

– Что они сказали тебе? – глухо спрашивает она, и Регина, поглаживающая ее по спине ладонью, удивленно вздрагивает.

– Что?

Эмма чуть приподнимается и в свете почти потухшего пламени ищет взглядом глаза Регины.

– Ты вышла из их спальни вся в слезах, – говорит она. – Что они тебе сказали?

Секс спутал все мысли. Эмма больше не ужасается тому, что Аурус и Кора – родители Регины, что та когда-то была свободной, что ее бросили и потом наказали за то, что она пыталась вернуть потерянное тепло. Все это чудится чем-то закономерным. Рим – зловонная клоака, а в прошлом Регины слишком много тайн, и это – всего лишь одна из них, которая теперь раскрыта. Наверное, завтра на свои места встанет еще много моментов, но сейчас Эмме нужно знать одно.

Регина не пришла бы к ней только для того, чтобы вспомнить прошлое.

– Ты плакала. Что они сказали тебе?

Будь у Эммы еще немного сил, она взяла бы Регину снова и выпытала из нее все, что хочет знать, но сил почти не осталось. Поэтому можно только лежать и ждать, надеясь, что Регина не уйдет.

Регина не уходит. И то, что она говорит, не ужасает Эмму: должно быть, и на это сил тоже нет.

– Кора сказала мне, что мой ребенок жив. И что она знает, где он.

Она и сама поразительно спокойна.

Все встает на свои места. Однажды ты просто перестаешь удивляться, когда удивления становится слишком много.

Еще немного проклятий на голову Кору. Когда она уже свалится под их тяжестью?

Эмме требуется время, чтобы вспомнить, что Регина забеременела от Ингенуса. Что родила, и после ей сказали, что ребенок умер, а она никогда больше не сможет иметь детей. Вспомнив все это, Эмма прижимается к Регине ближе и обещает:

– Мы найдем его.

Она не знает, как сделает это. Но сделает непременно.

Ей чудится, что Регина всхлипывает, и она бормочет на грани сна и яви:

– Не плачь, любимая. Он жив. Это главное. Я найду его.

Немного болит прокушенная рука, но это мелочи.

Регина прижимается губами к ее волосам и плачет все равно. Может быть, она позволяет себе быть слабой, потому что Эмма не смотрит на нее и не пытается жалеть. А может быть, она устала все время быть сильной. Так или иначе, но она укачивает Эмму в своих руках и постепенно успокаивается сама. А потом тихо и горько смеется:

– Мое проклятие – знать, как счастлива я была в прошлом.

Эмма уже почти не слышит ее. Она качается на волнах забытья и видит будущее, в котором нет ни Рима, ни лудуса, ни Коры. В том будущем только бескрайняя морская гладь и яркое солнце, играющее в волосах Регины. А Регина в том будущем счастлива и смотрит на Эмму так, что перехватывает дыхание, и сердце выскакивает из груди.

Эмма дергается всем телом перед тем, как погрузиться в сон, и в течение одной короткой и очень яркой вспышки понимает.

Она сделает все, что в ее силах.

В то мгновение она отчетливо видит, что произойдет потом.

Рим должен сгореть.

И пусть пламя разгорится с лудуса.

Комментарий к Диптих 33. Дельтион 2

*В этой истории Зелена младшая, да.

**Если свободная женщина вступала в связь с рабом и не прекращала её, несмотря на троекратный протест господина, она становилась рабыней того, кому принадлежал раб.

__________________________________

Продолжение - 14 сентября

========== Диптих 34. Дельтион 1. Requiescat in pace ==========

Requiescat in pace

мир праху твоему

Эмма просыпается, с досадой гоня от себя мысль, что Регины нет рядом. И изумлению и радости ее нет предела, когда она понимает, что до сих пор не одна.

Регина спит, свернувшись под боком и подложив ладони под щеку. Покрывало сползло, оставив ее почти обнаженной, и Эмма, залюбовавшись было, спохватывается и торопливо накрывает ее, надеясь, что ночь была не слишком холодной. От этого движения Регина просыпается, и пару мгновений темный взгляд пытается сосредоточиться на Эмме. Когда это, наконец, получается, Эмма улыбается.