– Не вздумай вмешиваться, – слышит она шепот Регины и кивает, не глядя.

Она не станет.

Не сейчас.

Отсутствующий взгляд Робина в какой-то миг встречается с ее взглядом, а после заполняется гневом такой силы, что Эмма явственно чувствует, как он пробирается под кожу и сворачивается там ждущей своего часа змеей. Откуда-то издалека приходит удовлетворение. Возможно, Эмма не должна так думать, но она думает: теперь Робин ненавидит Паэтуса так же сильно, как и она сама. Теперь он ее понимает.

Боги не наказывают ее за такие мысли.

Наверное, потому, что некому наказывать.

– Проклятый звереныш! – оживает где-то в стороне Паэтус, пока что чувствующий себя безнаказанным. – Больше не будет шляться где попало и совать нос не в свои дела!

Судя по тому, что он все еще гол, Эмма делает простой вывод: Роланд забрел куда-то не туда и увидел Паэтуса не в той позе. Она поднимает голову, обводит взглядом зал и кивает, заприметив бледного Августа, не спешащего подходить ближе. Август, в отличие от своего любовника, одет, но Эмму это не смущает. А Паэтуса - не оправдывает.

Рыдающая Мэриан вырывается из рук рабов, забирает тело сына у несопротивляющегося Робина и вместе с ним опускается на пол. Стоны ее заполняют зал, как слезы – глаза Робина. В следующий момент Эмма слышит, как один из рабов шепчет Регине:

– Госпожа Ласерта рожает.

Регина разжимает пальцы, которые все это время были сомкнуты на руке Эммы, и стремительно уходит. Эмма не смотрит ей вслед, внимание ее все еще отдано Робину. Она подходит к нему и обнимает, заставляя склонить голову ей на плечо. Он обхватывает ее так крепко, что сбивается дыхание, и бессильно плачет. Она гладит его по волосам и смотрит, как пустеет зал, пока, наконец, не остается только горюющая над мертвым ребенком семья и она сама.

Гнев тлеет внутри, будто сам не веря, что однажды мог почти потухнуть.

– Я разберусь с ним, – твердо обещает Эмма Робину, и внутри у нее все переворачивается от невозможности сделать это прямо сейчас.

Ничего.

Завтра будет новый день.

Аурус, конечно, ничего не сделает единственному сыну.

Однако одно Эмма знает точно: ненаказанным Паэтус из всего этого не выйдет.

Последняя капля только что переполнила кувшин.

Комментарий к Диптих 32. Дельтион 1. Mea culpa

*Со щитом или на щите – призыв победить или погибнуть со славой, добиться цели или погибнуть. Восходит к Древней Спарте, где павшего в бою воина, предположительно, несли с поля боя на его щите.

Продолжение - 6 августа.

========== Диптих 32. Дельтион 2 ==========

Эмму никто не зовет, но она приходит сама и останавливается на пороге комнаты, где рожает Ласерта. Безмолвно взором окидывает присутствующих, ища Регину. Находит ее между ног стонущей римлянки и поражается тому, сколь велики могут быть чужие таланты. Сама Эмма смутно помнит, как мать принимала роды у соседки, потому что повитуха накануне уехала к родным в соседнюю деревню. Тогда Эмма, находясь в полном ужасе от крови, стонов и криков, поклялась, что никогда не станет обучаться столь странному и страшному ремеслу. Позже мать пыталась все же передать ей свои знания, но Эмма всякий раз сбегала в лес. И вот теперь она смотрит, как из Ласерты лезет нечто живое, сморщенное и красное, и не в состоянии отделаться от мысли, что присутствует при великом таинстве жизни. Она может как угодно относиться к римлянам и к Ласерте в частности, однако есть что-то символическое в том, чтобы потеря одного ребенка свелась к приходу в этот мир другого. Озвучивать свои мысли Эмма не собирается, она не очень-то хорошо понимает, что вообще тут забыла, и вдруг слышит полустон-полукрик Ласерты:

– Робин! Позовите Робина!

Рыжие волосы налипли на лицо и чудятся грязью. Зеленые глаза полнятся болью и страхом. Из прокушенной губы сочится кровь, и молодая рабыня то и дело услужливо стирает ее платком.

Кора, сидящая возле постели и держащая руку дочери, склоняется и внушительно говорит:

– Незачем, дорогая. Тужься.

– Позовите Робина! – заходится в визге Ласерта и выгибается от боли, ногой отталкивая от себя Регину. – Робин! Где он?!

Кора кривит губы, ей явно не по себе от желания дочери, но спорить больше не берется. Поворачивает голову, видит Эмму и кидает ей небрежно:

– Ты слышала? Позови его сюда. Живо!

Эмма поспешно выполняет поручения, радуясь возможности убраться подальше от происходящего. И только при виде Робина ей вспоминается, что произошло.

– Там… тебе надо прийти к Ласерте, – говорит она, стараясь не смотреть на бледного, измученного Робина. Тот поднимает голову и зло отвечает:

– Никуда я не пойду! Пусть сдохнет!..

Он захлебывается отчаянием и умолкает, взмахивая рукой. На лбу его вздуваются вены, так сильно он, видимо, хочет сказать что-то покрепче, и лишь вездесущие рабы рядом, готовые донести хозяевам, удерживают его. Словно есть еще что-то, что он может потерять…

Эмма кладет руку ему на плечо. Робин сбрасывает ее яростно, но она кладет снова. И делает это столько раз, сколько требуется.

– Паэтус свое получит, – вновь обещает она. – Ты не должен сейчас бросать все на полпути.

Лицо Робина искажается в непонятной гримасе. Кажется, будто он собирается рассмеяться.

– Бросать на полпути? – скрежещет он зубами, склоняясь к Эмме так, что она чувствует в его дыхании слезы, смешанные с едва удерживаемым внутри гневом. – Мой сын умер! Его убили! Ты понимаешь?!

Он хватает Эмму за плечи и трясет ее, будто щенка, а она даже не сопротивляется.

– Роланд умер! – стонет Робин, когда отпускает Эмму, наконец. Садится на пол и закрывает лицо руками, содрогаясь в рыданиях. Мэриан рядом нет, наверное, ее увели, чтобы успокоить, а тело Роланда унесли с глаз подальше. Эмма и Робин одни в зале. Оно и к лучшему.

Эмма садится рядом с другом и обнимает его, вновь позволяя плакать в своих объятиях.

– Вот именно, он умер, – твердо говорит она, ненавидя себя за подобную бездушность. – И именно поэтому ты не должен тонуть в своем горе. Скоро у тебя родится еще один ребенок.

Вероятно, это не то, что она должна ему сказать. И Робин смотрит на нее так, словно собирается убить.

– Это поможет мне вернуть Роланда, так что ли, Эмма?

Эмма качает головой.

– Ничего и никто не вернет его и не заменит, – говорит она, точно зная, что боги не справятся, потому что их не существует. – Но если ты сейчас решишь, что жизнь больше не имеет смысла…

Она пожимает плечами, не собираясь продолжать.

Она могла бы сказать, что Робин прекрасно жил без Роланда и Мэриан какое-то время, и если бы те умерли, он бы об этом даже не узнал. Но это слишком жестоко, Эмма одергивает себя за подобные мысли. Когда она перестала сочувствовать?

Нет, не так.

Она сочувствует. Просто не погружается в чужое горе с головой. Лишь трагедия, произошедшая с Региной, могла надолго выбить ее из строя, но и там она справилась. Наверное, это хорошо. Эмма не разучилась испытывать эмоции, она научилась их контролировать. Во всяком случае, большинство из них.

Робин все же уходит к Ласерте, а Эмма бредет к себе в комнату, где решительно выкидывает в окно ни в чем не повинную статуэтку Одина. Пару мгновений она ждет, что молния поразит ее в самое сердце, но ничего не происходит. Тогда Эмма усмехается и бормочет едва слышно:

– А ведь я молилась тебе, Всеотец…

На душе легко, будто она сделала то, что давно следовало сделать. И Эмма с легкостью оборачивается, когда слышит шаги.

Это Август. Он стоит на пороге, не решаясь войти, и вид у него потерянный. Эмма хмурится.

– Чего тебе?

Это звучит грубее, чем следовало бы, но Август явно понимает, почему так. Он поднимает голову, взгляд у него затравленный.

– Он увидел нас.

Его почти не слышно, и Эмме приходится напрячься. Когда же она понимает, о чем речь, то раздраженно пожимает плечами.

– И поэтому ты позволил Паэтусу убить его?