Регина говорит это спокойно. В самом деле, а как еще ей об этом говорить? С надрывом, которого нет?

Это не ее история.

Это ее работа.

Эмма молчит.

Что она может сказать?

Та трагедия все еще жива в ее сердце, но силы ее недостаточно, чтобы зажегся огонь. Огонь полыхает по другой причине.

– Ты знала об этом? – уточняет Эмма, не думая, какой ответ хочет услышать.

– Только я и знала, – вздыхает Регина, и создается впечатление, что этот разговор отвлекает ее не меньше, чем Эмму. А если так, значит, пусть продолжается.

Эмма смутно помнит, что Робин вроде бы тоже подозревал что-то такое. Или она говорила с кем-то другим? Ох, неважно… Разве все это имеет сейчас какое-то значение? Абсолютно никакого.

И только то, что Капито наказан, а Калвус ходит по домусу совершенно спокойно, будоражит ум.

– И попытка изнасилования Марии…

– О, нет! – восклицает Регина удивленно и поворачивается к Эмме. – Она не была подстроена – такое сложно устроить. Аурус просто знал, что рано или поздно Капито что-нибудь выкинет – все равно, что именно. И за это можно будет его наказать. То, что Капито сотворил, было наилучшим решением проблемы.

– Проблемы? – издевательски повторяет Эмма и тут же прикусывает язык, ловя укоризненный взгляд Регины.

– Не стоит, Эмма, – мягко говорит Регина и скрещивает руки за спиной. – Это не твои правила. Не тебе их и менять.

Эмма хмыкает, качая головой.

Надо же… Как спокойно Регина говорит обо всем этом, в то время как ради своего возлюбленного она не смогла никого убить. Или все дело как раз во времени? Как же сильно оно обтесывает людей… Неужели и Эмма когда-то могла плакать над чужими судьбами?

– Как бы казнили Капито? – задумчиво спрашивает она, и Регина без труда понимает суть вопроса.

– Как беглого раба – распяли бы у дороги.

Эмма думает, хуже ли это того, что сделали с Капито здесь, в лудусе, и не может найти однозначного ответа. Он умер бы в любом случае – и в любом случае толпа была бы тому виной. Так что же теперь…

– Почему ты вспомнила о нем? – доносится до Эммы. И она не успевает ответить до того, как Регина уточняет:

– Из-за того, что случилось со мной?

Взгляд у нее – пронзительный и понимающий. Возможно, Эмме даже не нужно ничего говорить, но и промолчать она не может. Да и не хочет.

– Конечно, – кивает она. – Я не могу выбросить тот вечер из головы. Даже если бы ты попросила это сделать.

Регина делает шаг ей навстречу и первая протягивает руку, пальцы которой Эмма с трепетом сжимает. Они смотрят друг на друга долго, слишком долго, и в том обмене взглядами Эмма не может найти ничего, что принесло бы ей настоящее успокоение.

Все идет по плану и в то же время – совсем нет. Регина рядом и будто бы далеко. В своих мыслях, которыми она не спешит делиться с Эммой. А Эмма только и может, что лелеять собственные мечты и стремления: до них, чудится, рукой подать, но стоит потянуться, и они растворяются, будто никогда и не существовали. Эмма знает, что все перемелется, что дурная вода утечет, и снова можно будет напиться из родника. Вот только где взять столько терпения?

– Я люблю тебя, ты ведь знаешь? – зачем-то спрашивает она и видит, как вспыхивает на дне глаз Регины чувство, названия которому пока не придумали.

Комментарий к Диптих 31. Дельтион 2

* Римский театр — античный амфитеатр, который имеет своим образцом театр греческий, хотя в некоторых чертах и отличается от него.

========== Диптих 32. Дельтион 1. Mea culpa ==========

Mea culpa

моя вина

Время тянется невыносимо медленно. Кап, кап, кап – и это даже не вода, а тягучий мутный мед. Эмма готова поклясться, что видит, как тяжело ему падать на землю.

Пару раз она пытается заставить себя воззвать к Одину – именно пытается, потому что настоящего желания у нее нет. Она больше не видит разницы между жизнью с богами и жизнью без них. Очевидно, права была Лилит. И Эмма удивляется, почему же не поняла этого раньше. Но все течет, все меняется.

Осень приносит с собой бои. Жара спадает, уступая место прохладе, и жители Тускула вновь готовы рассесться на трибунах, чтобы поглазеть на чужие боль и смерть. Аурус делает ход конем, понимая, что в этом сезоне должен чем-то удивлять. Он вызывает к себе Эмму и сходу сообщает ей:

– Будешь драться с Галлом.

В памяти Эммы жив их единственный бой, и она непроизвольно вздрагивает, хоть и понимает, что вряд ли случится полное повторение.

– С Галлом? – переспрашивает она, и Аурус нетерпеливо кивает.

– Им понравится, – он машет рукой, явно имея в виду зрителей, и Эмма не сомневается, что им – понравится. А ей?

– Он превосходит меня по всем параметрам, – напоминает она. – Кроме того… смешанный бой? Это ведь не по правилам…

Ей нет дела, с кем сражаться, но законы Рима диктуют свое.

Аурус снова отмахивается – на этот раз раздраженно.

– Это моя арена! – заявляет он, щурясь. – И мои гладиаторы. Выставляю их так, как того хочу!

Лицо его краснеет от гнева, и Эмма молчит, проглатывая дальнейшие возражения. Да и что толку с ее справедливых слов? Лучше прямо сейчас начинать готовиться. Быть может, Аурус выбил себе возможность нарушать правила и спешит ею воспользоваться.

Уже у самого порога Эмму настигает торопливо брошенный в спину вопрос, будто бы небрежный:

– Как там Регина?

И это действительно странно. И Аурус, и все его семейство подчеркнуто равнодушно относятся к тому, что случилось с рабыней. Это можно понять: Регина всего лишь рабыня. Рабыня, которая осталась жива и продолжает выполнять свои прямые обязанности. И если Аурус вдруг по какой-то причине заинтересовался ее самочувствием, он всегда может получить ответ лично. Это его дом. Его лудус. Его рабыня. Зачем ему выяснять подробности через третье лицо?

Эмма может предположить лишь одно.

Ему стыдно.

Перед Региной.

И, возможно, перед самим собой.

Она медлит какое-то время перед тем, как обернуться.

– Все в порядке, – заученные слова срываются с ее губ.

Что еще она может сказать? Даже если бы хотела – что это изменит? Сделанного не вернешь, а извиняться Аурус не станет. И Калвусу ничего не сделает. Слова не скажет. Ничем не устыдит.

Аурус вздыхает, поглаживая пальцами чисто выбритый подбородок. Смотрит на Эмму так, словно ждет, что она что-нибудь добавит. А она не добавляет и в упор глядит на него в ответ.

Если бы Аурус действительно хотел позаботиться о Регине, он бы позаботился. А так…

Эмма возвращается к Регине и сообщает ей об интересе господина. Регина ожидаемо кривится и пожимает плечами.

– Все в порядке, – подтверждает она слова Эммы. – Разве я могу быть не в порядке?

Эмма придирчиво осматривает ее, заводит за ухо непокорно выбившийся завиток. Регина не уворачивается от прикосновения, и это лучшее, что она может сделать. Эмма улыбается ей и, склонившись, шепчет:

– Пожелаешь мне победы?

Регина обвивает руками ее плечи и дарит губам легкий, практически невесомый, поцелуй.

– Вернись со щитом*, – уверенно говорит она, и Эмма, не утерпев, целует ее снова, а после выдыхает жарко в рот, прижимаясь всем телом. От Регины веет прохладой, будто бы она только что из купальни, Эмме хочется в нее окунуться – в прохладу или в Регину, все равно. Она трепетно прижимает ладони к тонкой ткани туники и целует, целует, целует Регину, соприкасаясь с ней телом, сердцем и языком. Между ног зарождается привычный жар, погасить который можно только одним способом, но Эмма молчит о нем. Она уже почти привыкла молчать и безумно удивляется, когда слышит шепот:

– Приходи ко мне ночью после боя, Эмма. Придешь?

В глазах Регины – странная, безудержная круговерть, которую Эмма так редко видит в последнее время. Регина чуть отстраняется и испытующе смотрит на Эмму, словно проверяет ее на что-то. Будто ждет только одного ответа – правильного.

Что-то она решила для себя.

Что-то важное.