Эмма делает к ней шаг.

– Пошла вон! – Регина срывается на крик, и он полосует Эмму, словно острое лезвие лучшего из ножей. Эмма вздрагивает и отшатывается, чувствуя, как взрезается щека от повторного вымученного крика:

– Пошла вон, слышишь?! Убирайся!

Безусловно, Эмма не собирается слушаться. Она подбегает и падает рядом с Региной на колени, пытается обнять, а Регина бьет ее кулаками куда придется и все повторяет:

– Пошла вон! Пошла вон! Я не хочу тебя видеть!

Она кричит еще какое-то время, потом затихает, и не сдавшаяся Эмма притягивает ее к себе и обнимает, баюкая. Ярость ненадолго отступает назад, сейчас Эмме необходима все нежность, вся забота, которую она только может дать. Она прижимается губами к мокрым волосам Регины, к ее щеке, и шепчет, сама себя едва слыша:

– Прости меня, прости, умоляю… Я люблю тебя!

Она хочет сказать, что все исправит, что виновные понесут наказание, но не успевает ничего, потому что Регина вдруг приподнимает голову и искаженным до хрипоты голосом издевательски повторяет:

– Ты меня любишь? Правда?

У нее беспросветно черные, залитые слезами глаза. И она смотрит ими на Эмму и говорит то, от чего сердце проваливается в ту прогоревшую золу, которой полнится Эмма, и пламя вспыхивает вновь:

– Или хочешь? Ты говорила, что хочешь меня. Так ведь?

Она хватает Эмму за руку, дергает на себя и силой заставляет положить ладонь на грудь.

– Ну же! – требует она, кривя губы. – Давай! Мне уже все равно, а ты так меня хочешь! Давай!

Регина кричит и смеется, а глаза ее полны слез и откровенного страха, что Эмма поступит так, как ее просят. Эмма видит это настолько отчетливо, что замирает, пораженная несоответствием.

– Перестань, – просит она, но Регина продолжает смеяться и сжимать своей ладонью ее пальцы на своей груди.

– Я ведь всего лишь рабыня, Эмма! Рабыня, которую можно взять! Которую можно получить в награду за победу! Что же ты медлишь? Давай!

Эмма выдергивает руку и отшатывается, боясь утонуть в том безумии, что волнами накатывает сейчас на нее.

Это говорит не Регина.

Это говорит ее боль, которую можно заглушить лишь другой болью. И Регина хочет ее, она стремится к ней.

Она понимает ее.

И может принять.

Губы Регины искривляются в злой усмешке.

– Что такое, Эмма? – спрашивает она яростно, и эта ярость переливается через края бассейна, змеей подползая к ногам Эммы. – Я стала слишком грязной для тебя? Тебе омерзительна сама мысль о том, что ты дотронешься до меня? Ты больше меня не хочешь?

Эмма ничего не отвечает. Она не знает, что на такое можно ответить. Она не знает, как лучше поступить. И из-за этих колебаний она упускает момент, когда в руках Регины вдруг из ниоткуда появляется нож.

– Положи, – тут же командует Эмма севшим голосом. Напрягаясь, она готова броситься вперед, но Регина приставляет острие к своей шее.

– Может, лучше покончить с этим, а, Эмма с северных гор? – улыбается она так горько, что горечь эта оседает на языке Эммы. Она протягивает руку – очень осторожно.

– Отдай его мне, Регина. Пожалуйста.

Но Регина давит сильнее, и на коже выступают капли крови.

Сердце Эммы замирает от безысходности. Она боится, что испортит все, попытайся сделать хоть что-нибудь.

– Не надо, Регина, – просит она умоляюще. – Это не то, чего ты хочешь. Это не то, ради чего ты жила.

Что ей нужно сказать? И как сказать это правильно?

С искусанных губ Регины срывается смешок.

– А ради чего я жила, Эмма? Может, ты скажешь мне? Я рабыня. Я не могу иметь детей. Какое будущее меня ждет? Вот такое? Под тем, под кого меня положат?

Кровь уже бежит тонкой струйкой, и Эмма тяжело дышит, едва удерживая себя на месте. Если она кинется прямо сейчас… может быть, она успеет? А что если нет?

– Зачем ты появилась в моей жизни, Эмма? – продолжает шептать Регина, и слезы катятся по ее щекам. – Зачем? Все пошло не так с момента, как я увидела тебя. Я себя потеряла. Снова. Ты украла мою душу. Зачем она тебе, Эмма, зачем? Верни ее мне, не мучай, прошу…

Они сидят на коленях друг напротив друга.

В бассейне мерно плещется вода.

Что Эмма должна пообещать ей? И должна ли? Эмма не готова и никогда не будет готова. Это не то, что она может и хочет сказать.

Пламя все еще полыхает, и в нем вертится-поджаривается сердце, требующее решительных действий. Как же Эмме хочется вернуться в атриум и кинуть клич, призвать гладиаторов к оружию и покончить с теми, кто считает себя вправе ТАК распоряжаться чужими жизнями!

Но еще больше ей хочется, чтобы Регина больше не плакала.

Регина вдруг судорожно выдыхает:

– Ты ведь обещала, Эмма… говорила, что никто нас не тронет.

Внутри переворачивается все, что только может перевернуться, и Эмме хочется взрезать себе горло за то, что там родились такие уверения. А еще она мечтает взрезать горло Калвусу, и плевать на последствия. Ее удерживает только то, что Регине сейчас совсем плохо, и она не оставит ее в таком состоянии.

– Регина, – снова пытается она и чуть не сходит с ума, когда Регина резко проводит ножом по своей шее. К счастью, она всего лишь убирает нож от горла, чтобы в следующий момент снова поднять руки и ухватить прядь черных волос. На этот раз Эмма не пытается ей мешать и только молча смотрит, как локон за локоном падают на мокрый пол.

Регина успокаивается лишь тогда, когда от волос остается практически их тень. Теперь они намного короче плеч и едва прикрывают уши.

– Так лучше? – отрывисто спрашивает она, а Эмма снова не знает, что ответить. Ей больно от того, что она никак не может помочь, но это действительно не в ее силах. Все, что остается сейчас, это вознести мольбы к богам и надеяться, что они будут услышаны. Вот только кто захочет отомстить за поруганную душу: здешние, римские, или те, что кутаются в снега?

– Я люблю тебя.

Вот и все, что она может сказать.

Но Регине этого внезапно оказывается достаточно.

– Я знаю, – отзывается она, и какой-то проблеск надежды загорается в ее глазах. – Я знаю, Эмма.

Уголки губ ее дрожат, и Эмме хочется накрыть их своими губами, чтобы прогнать дрожь.

– Я ведь спрашивала тебя, сможешь ли ты смириться, если меня отдадут кому-то? – вздыхает Регина и проводит ладонью по затылку, затем слишком аккуратно кладет нож на пол. От ее истерики не осталось и следа, все выгорело и прогорело.

Эмма чуть расслабляется и безмолвно смотрит на Регину.

Ждет.

Та вздыхает и морщится.

– Я видела.

Эмма вздрагивает, когда слышит на выдохе:

– Спасибо тебе. Что пыталась.

Глаза Регины – все еще залитые водой бездонные колодцы, и Эмма знает, что может без труда утонуть там, и никто не вспомнит ее имени.

– Я не смогла, – разлепляет она губы. – Я не смогла помочь.

Сердце снова начинает болеть.

Регина усмехается и качает головой.

– Ты бы и не помогла. Они скрутили бы тебя в один момент, а потом он все равно сделал бы со мной все, что захотел – а может, даже больше. Специально. Хорошо, что он так и не понял, почему ты так реагировала.

Она умолкает и бессильно поникает, словно вместе с волосами потеряла всю свою силу, не смотрит на Эмму. Та, добравшись до ножа, рукой отбрасывает его подальше и замирает рядом с Региной, не зная, можно ли ее коснуться.

– Это мой фатум, – говорит Регина с горькой усмешкой. – Моя судьба. Терпеть боль. Я давно должна была это понять.

Она сидит, сгорбившись, и перебирает влажными от слез пальцами клочья отрезанных волос. Эмма думает, что выглядит это так, будто Регина выдрала перья из своих крыльев. И теперь уже никогда не полетит.

Сердце болит так, что вот-вот разорвется. Эмме вдруг перестает хватать дыхания, она корчится, обхватывая плечи руками, и жмурится, кусая губы. Она знает, что это не ее вина, она ничего не могла сделать.

Нет, могла.

Она могла убить Калвуса.

Но сейчас не время жалеть себя и предаваться размышлениям на тему того, кто и что мог. Все сделано. Можно лишь двигаться вперед. И Эмма двинется. О, еще как!