– К сожалению? – эхом повторяет Эмма. Внутри нее все напрягается, хоть до этого она и убеждала себя, что предчувствия такого рода всего лишь ожидания, которые не обязаны сбываться. Но если и Лилит морщится при упоминании одного лишь имени…

Лилит медлит, однако Эмма настойчиво ждет, и этого в итоге оказывается достаточно, чтобы узнать кое-какие подробности.

– Он – дрянной человек, – и это слово из уст Лилит оказывает на Эмму воздействие посильнее любой площадной ругани. – Возможно, как солдат, он и проявляет себя, но в остальном…

Лилит проводит рукой по волосам, и Эмма замечает, что рука эта подрагивает. Она не успевает ни о чем подумать, когда сжимает пальцы Лилит.

– Что он сделал с тобой?

Она хочет знать.

Лилит сжимает ее пальцы в ответ и отрицательно качает головой.

– Ничего. Но хотел бы. Я видела, как он обращается со своими рабами – какое-то время он жил здесь, в Тускуле, пока не перебрался в Рим. Покупал практически исключительно женщин – мужчин в его доме можно было по пальцам пересчитать. И все женщины потом возвращались на рынок рабов… искалеченными. Не только физически.

Лилит умолкает, а Эмма ищет в себе возможность уложить все по местам. И вот такой человек будет принят в доме Ауруса как почетный гость…

Разумеется, у нее нет причин не доверять Лилит, и поэтому она заранее испытывает ненависть к тому, кто скоро переступит порог лудуса. Эмме хочется надеяться, что ей не придется присутствовать на ужине, однако она с сожалением понимает, что Аурус непременно пожелает блеснуть своими гладиаторами. И стоит помолиться Одину, чтобы он придал своей смертной дочери сил и терпения.

Эмма уже засыпает в своей комнате, когда сквозь дрему слышит шаги. Она открывает глаза, и знакомая тень склоняется над ней, чтобы сказать знакомым голосом:

– Ты заигралась, Эмма с северных гор. Ты на самом деле заигралась.

Лица Регины почти не видно – масляная лампа у дальней стены вот-вот догорит, оставив лишь темноту, – и Эмма шепчет неясному пятну, от которого исходит аромат роз:

– О чем ты?

Ей все еще хочется спать.

Регина отстраняется, молча отходит к лампе и доливает в нее масла. Огонь вспыхивает на мгновение, чтобы загореться ровно и сильно. Эмма садится на постели, потирая лицо и поглядывая на Регину, вновь обернувшуюся к ней. Неясное предчувствие змеей заползает в сердце и свивается там ледяными кольцами.

– Знаешь, что сказал мне Аурус, Эмма? – спокойно спрашивает Регина. Эмма выпрямляет спину, потому что уже достаточно хорошо отличает настоящее спокойствие Регины от поддельного. И сейчас – однозначно второе.

Сон моментально уходит, уступая место яви.

Эмма сглатывает.

Хочется пить.

– Догадываюсь, – не скрывает она, понимая, что ложью только все усугубит.

Регина зло усмехается и вскидывает подбородок, всем своим видом показывая, насколько ей все равно. Но Эмма читает по глазам, и там – буря.

Буря, которая выплескивается наружу вместе со злыми словами.

– Что ты хотела доказать этим, Эмма? – допытывается Регина. Она скрестила руки на груди и не отходит от лампы, словно не доверяет себе в чем-то.

– Я ничего… – пытается Эмма, однако ей не дают шанса.

– Ты хотела лишний раз напомнить мне, что я рабыня? Хотела показать, как сильно мне необходима свобода? Или, – Регина неуловимым движением оказывается ближе, и Эмма снова сглатывает – на этот раз от волнения, – ты просто устала ждать меня и решила получить таким нехитрым способом?

Волны злости расходятся от нее во все стороны, несколько задевают Эмму, и она вздрагивает от их силы. А потом смотрит на Регину, видит, как кривятся ее губы, и не может удержаться.

– Я сделала это не для того, чтобы заставить тебя лечь под меня! – гневно восклицает она. Безусловно, она и тогда понимала, что вряд ли Регина отреагирует с радостью, но так хотелось надеяться, что она поймет все правильно.

Регина саркастично смотрит на нее.

– Неужели? – тянет она и вдруг одним движением обнажает плечи, спуская с них тунику. – А для чего еще?

Туника падает к ногам, Регина переступает через нее, с вызовом глядя на сглотнувшую Эмму.

– Чего ты ждешь? – разводит она руки. – Вот она я. Бери меня. Владей. Ты ведь всегда этого хотела.

Эмма невольно сглатывает.

У нее прекрасное тело. Такое, каким и запомнилось.

Эмма ведет жадным взглядом от гордо вскинутого подбородка к груди с напрягшимися темными сосками, ниже, по животу, по бедрам, по выбритому треугольнику между ног и задерживается там, чувствуя, как желание растекается в крови жидким пламенем, от которого непросто избавиться. А потом встряхивает головой.

– Я не хотела больше прятаться, когда целую тебя, – заявляет она, глядя Регине прямо в глаза. А та продолжает усмехаться, и эта усмешка не рождает ничего, кроме ответного желания сказать что-нибудь язвительное.

– Значит, вот чего ты хотела… – Регина делает еще один шаг вперед, и в комнате все сильнее разливается запах фазелийской розы.

– Да! – бросает Эмма разозленно. – Я хочу тебя! И это нормально! Нормально хотеть женщину, которую любишь! Хотеть владеть ею!

Она думает, что абсолютно права. И совершенно забывает о способности Регины превращать все слова в воду.

– Так хочешь, что решила поиграть в хозяйку?

Лампа мерцает, и тени пляшут на потолке и стенах.

– О, боги, – Эмма закрывает лицо ладонями. – Я же не про это…

Она действительно не имела в виду ничего такого, когда просила Ауруса. Почему, почему нужно все так перевернуть?! Как можно хотеть делать такое?

– Но сказала именно это, – ледяным тоном замечает Регина, и Эмма вынуждена с ней согласиться – отчасти.

– Ты придираешься к словам, – выдыхает она, опуская руки и видя, что Регина стоит совсем рядом. Взгляд невольно цепляется за то, за что одновременно и должен, и не должен цепляться. Эмме хочется коснуться Регины, хочется притянуть ее к себе, ощутить тепло и страсть, поделиться своим теплом и своей страстью, но она так боится, что ее оттолкнут сейчас, что не делает ничего. И совершенно очевидно, что такое бездействие Регину не устраивает тоже, потому что она склоняется к Эмме, сжимая ладонями ее бедра, и говорит едва слышно:

– Я знаю, ты думаешь, что я тебя не хочу. Это не так.

И Эмма не успевает опомниться, как рука ее оказывается между ног Регины, и пальцы погружаются в горячую влажность. Дрожь мгновенно разносится по телу всплесками пламени, подстегнутая резким выдохом Регины, склонившей голову. Темные волосы падают ей на лицо, закрывая глаза, и свободной рукой Эмма уже без лишних колебаний притягивает ее к себе, усаживая на колени.

– Это не так, – умирающим голосом повторяет Регина за секунду до того, как сама подставляет губы для поцелуя и цепляется за плечи Эммы, словно боится упасть. С безудержным облегчением Эмма пробирается языком в глубину чужого рта и пьет прерывистое дыхание так жадно, словно боится не успеть. А когда Регина обхватывает губами ее собственный язык и принимается посасывать, что-то взрывается между ног, и пусть это достаточно далеко от полноценного облегчения, но Эмма уже готова довольствоваться и этим. Руки ее дрожат, обнимая Регину, а та шепчет так, будто продолжает умирать:

– Я не хочу… так. Здесь. По-рабски…

Она уже не говорит про Ингенуса, и Эмма считает это достижением – пусть небольшим, но все же. С другой стороны, это новая причина, и сколько еще таких причин кроется у Регины в запасе? А еще никуда не деться от того факта, что Регина хочет ее, и влага на бедре – лучшее тому доказательство.

– Я просто хотела, чтобы мы с тобой не прятались больше по углам, – бормочет Эмма, поцелуями бродя по лицу Регины. – Чтобы можно было отправить Кору подальше, если она снова начнет что-то предъявлять.

При упоминании Коры Регина шумно выдыхает и отстраняется. Бежать ей, впрочем, особенно некуда, потому что она продолжает сидеть у Эммы на коленях, и та не планирует пока что ее отпускать: во всяком случае, без боя. Регина, судя по всему, это прекрасно понимает, потому что почти сразу расслабляется. Она все еще обнажена и горяча, и это сочетание заставляет Эмму соображать не так хорошо, как обычно. Одно она знает: даже если сейчас кто-то зайдет, то так же и выйдет. Ничего уже не сможет им помешать. Кроме, конечно же, самой Регины. Но, быть может…