Внутри у Эммы все разом холодеет.

– Ловушку? – повторяет она и морщится от отчаяния, которое мгновенно заполняет ее голос.

Белла с сожалением разводит руками.

– У них с Цезарем долгая история, – вздыхает она. – Говорят, когда-то давно они состояли в близких отношениях, а потом Цезарь велел распять Завоевателя на кресте и переломить ему ноги.

– И тот выжил? – недоумевает Эмма, сдвигая брови.

Белла издает непонятный смешок.

– Видимо, очень не хотел умирать.

Новость о том, что Цезарь не чурается мужчин, Эмму никак не трогает. Ей все равно. Все, что по-настоящему волнует ее сейчас, это чтобы Завоеватель оказался достаточно умен и чтобы Наута на самом деле ограничился поцелуем.

В домусе Ауруса – сплошная суета. Когда Эмма входит туда, то видит, как всполошенно носятся домашние рабы, что-то переставляя, что-то убирая. На кухне полным ходом идет готовка, режутся овощи, кипит над очагом бульон, пахнет какими-то специями. Эмма растерянно втягивает носом ароматы, встряхивает головой и ловит за руку Марию, проносящуюся мимо.

– Что происходит? – требовательно спрашивает она у нее.

Мария выдыхает:

– Завтра вечером будут гости. Кто-то очень важный. Аурус рвет и мечет, требует, чтобы все было наилучшим образом.

Эмма хмурится. Что-то неладное чудится ей во всей этой суете. Слишком уж она… наигранная, что ли.

– Его зовут Луций Сергий Калвус*, – охотно рассказывает Робин, когда день близится к концу. – Знатный военачальник, который в свое время ссудил Аурусу денег, чтобы тот смог развить лудус. Аурус считает себя ему обязанным по гроб жизни.

Эмма вздыхает.

Ничего этакого. Обычная история. Почему же она ей так не нравится?

– Я так понимаю, он нечасто сюда заглядывает? – уточняет она.

Робин качает головой. Вокруг них продолжают суетиться рабы, хоть этот Калвус и должен приехать только завтра.

– Римляне слишком много воюют.

Эмма хмыкает и оставляет эту фразу без особого внимания. В данном случае, такое им только на руку. Пусть воюют. Может, однажды они себя попросту истребят.

Гладиаторы, все еще слегка подавленные смертью Кироса, не веселятся и разговаривают вполголоса. Эмма проходит мимо них, готовая ловить подозрительные взгляды, однако никто не смотрит на нее. Разве что Галл невесело машет рукой, и Эмма отвечает ему, не говоря ни слова.

Неподалеку от тренировочной арены ее ловит Ласерта. Хватает за руку и оттаскивает в сторону, болезненно впиваясь ногтями в кожу. Эмма дает себя увлечь, искренне надеясь, что ее не заставят больше играть в те грязные игры. Хватило с нее Лупы!

– Я надеюсь, ты держишь свой рот на замке, рабыня! – визгливо начинает Ласерта, но, очевидно, заметив сурово сдвинутые брови Эммы, понижает тон, продолжая:

– Я требую… я хочу… сделай так, чтобы о вчерашнем знало как можно меньшее количество людей.

Ласерта кусает губы и смотрит куда-то в сторону. Эмме снова становится ее жалко, и она сердито думает, что это входит в дурную привычку, от которой непременно надо избавляться. Зачем ей жалеть тех, кто сам выбирает себе такое? Разве Ласерта не может пожаловаться отцу? Да, конечно, он ходит под пятой у Коры, но это ведь и его дочь тоже, неужели он ничего не может сделать?

– Я буду молчать, – заверяет Ласерту Эмма и видит, каким удивлением подергиваются зеленые глаза. Ласерта какое-то время переминается с ноги на ногу, руками прикрывая живот, затем выдыхает:

– Да. Спасибо.

Последнее слово срывается с ее губ достаточно неохотно, однако отчетливо, и Эмма кивает, давая понять, что услышала.

– Госпожа, – склоняет она голову, позволяя Ласерте уйти, а после смотрит ей вслед и в который раз думает о Коре: все самое плохое. Мысль о том, чтобы проклясть ее, все отчетливее звучит где-то под сердцем. Эта женщина не приносит с собой ничего хорошего – и, уж конечно, ничего и не принесет. Не бойся Эмма, что все это затронет Регину, Алти уже плела бы свое проклятие, но… Но Эмма боится, и этот страх позволяет Коре и дальше безнаказанно творить зло.

Уже после захода солнца, воспользовавшись творящимся хаосом, Эмма спускается в подземелья, где не отказывает себе в удовольствии пройтись по лазу до самого леса. Наружу она, конечно, не выходит, но полной грудью вдыхает свежий воздух, пропитанный, как ей кажется, настоящей свободой. Уже скоро, она верит в это. Скоро они окажутся за пределами Тускула. Боги просто испытывают их терпение, ничего другого. Но они и так ждут достаточно, сумеют потерпеть и еще немного.

Эмма задерживается, чтобы помолиться Одину. Она опускается на одно колено и закрывает глаза, прося Всеотца не обделить ее своим вниманием, но не чувствует покоя, который обычно сопровождал все ее молитвы. Значит ли это, что всемогущий бог не слышит ее? Или он отвернулся и занялся другими делами? А может…

Греховная мысль о том, что Одина не существует, касается Эмму на мгновение. Она тут же с испугом отбрасывает ее прочь и усиленно повторяет молитву, стремясь не допустить сомнений. Сейчас не время, чтобы проводить испытания веры. Сейчас ей нужна вся возможная помощь.

На обратном пути Эмма заглядывает в зал для собраний и улыбается, видя, как Лилит встает со скамьи ей навстречу. Она передала ей весточку через Августа, у которого была тренировка в доме Суллы, и сразу начинает говорить о деле:

– Я встретила Науту. И спросила у него про корабль.

Лилит кивает. Она чудесно выглядит, посвежела и похудела. Эмма знает, что Сулла практически не выставляет ее на бои – может, оно и к лучшему: вдали от Лилит Эмма отчего-то переживает за нее гораздо больше, чем раньше. Ей не хочется потерять ее на арене, а ведь всякое может случиться.

– Что он запросил? – интересуется Лилит, и Эмма вздыхает, качая головой.

– В том-то и дело, – она трет переносицу. – Практически ничего.

Удивление прорезает лицо Лилит. Она скрещивает руки на груди, издает что-то вроде «угу» и какое-то время молчит. Эмма отчего-то чувствует себя виноватой и все время отводит взгляд. А потом слышит:

– И теперь ты волнуешься, как бы он нас не выдал?

Эмма кивает.

Лилит морщится.

– Он может, – она зачем-то смотрит в сторону.

Эмма падает духом.

Но как иначе было договориться о корабле? Сказать, что он нужен ей для морской прогулки? И нашелся бы кто-то, кто поверил бы?

Лилит, впрочем, быстро находит слова, чтобы Эмма не загрустила окончательно.

– Но предать нас может любой, – усмехается она и чешет кончик носа. – Даже ты или я. Вся наша затея – это один большой риск.

Эмма хмурится и взглядом находит смешливые глаза Лилит.

– Ты не доверяешь мне?

Ей хочется услышать совершенно определенный ответ, и ее страшит, что такого может не случиться. Неужели?..

Но Лилит кладет ладонь ей на плечо и крепко сжимает пальцы.

– Я просто говорю о том, что предают даже те, кому веришь сильнее всех. А вот те, веры кому нет, могут оказаться внезапно честны. Это жизнь, Эмма. Никогда не знаешь, в какую сторону завтра подует ветер.

Это не слишком успокаивает Эмму, и она выдыхает:

– Наута попросил о поцелуе.

Лилит смеется, запрокинув голову.

– Ах, хитрец! Не так – так эдак!

Она внезапно обнимает Эмму, и та чувствует чей-то чужой запах, исходящий от волос Лилит. Роксана?

Эмма не задает вопросов. Она надеется, что Лилит расскажет ей однажды сама. Может, и стоило бы спросить, но Эмма опасается, что в ответ придется выкладывать что-то про себя. А вот уж ей-то рассказать нечего совершенно.

Они разговаривают с Лилит еще какое-то время. По сути, им уже нечего обсуждать – все дело за Завоевателем. Его приход должен ознаменовать начало восстания. Рабы готовы и ждут, можно только надеяться, что все это затянется не слишком надолго.

– Ты знаешь Луция Сергия Калвуса? – спрашивает Эмма, когда Лилит уже собирается уходить, и видит, как лицо подруги кривится в досадливой гримасе.

– К сожалению, – говорит Лилит достаточно равнодушно, однако чувствуется, что ей не хочется обсуждать этого человека.