Старика все нет. Сулла доедает последние кусочки мяса и допивает последний глоток отвара. Силы есть, однако боязно снова проверять, ведь подкрепиться будет нечем. Сулла проводит под деревом еще одну ночь, а с рассветом подползает к ручью, чтобы напиться и умыться. Запах собственных испражнений и крови преследует его и гонит вперед. Городок должен быть недалеко, если Сулла правильно понимает, в какой роще находится. Хватаясь пока еще слабыми руками за кусты и низко растущие ветви деревьев, Сулла медленно продвигается вперед, надеясь, что ему хватит выносливости дойти хоть куда-нибудь. Однако когда заканчивается роща, и держаться становится не за что, силы резко убывают. Какое-то время Сулла, упрямо сцепив зубы, идет вперед, а потом просто падает лицом вниз, в который раз сдвигая у себя что-то внутри. Боль накрывает его удушающей волной и лишает памяти. Приходит он в себя из-за мерного поскрипывания. Быстрый взгляд вокруг дает понять, что он лежит в телеге, которая неспешно направляется куда-то. Сулла издает хриплый стон, обозначая свое присутствие, и возница – тощий рыжий парень – тут же оборачивается к нему.

– Все хорошо, господин! – испуганно восклицает он. – Я везу тебя к лекарю! Уже скоро!

Он понукает лошадь, та принимается идти быстрее, от чего Сулле становится не так уж и хорошо. Он терпит, стиснув зубы и прикрыв глаза, до самого дома знахарки, где его аккуратно стаскивают с телеги два дюжих мужика. От неаккуратного движения Сулла теряет сознание и приходит в себя уже на широкой лавке. Он лежит голый, и старая женщина, склонившись над ним, судя по всему, копается пальцами прямо в ране. Сулла невольно вздрагивает от предвкушения дикой боли, однако ее нет, и удивление заставляет его открыть рот.

– Что ты делаешь, старая? – хрипит он. Знахарка зыркает на него исподлобья и ничего не отвечает. Сулла повторяет свой вопрос и пытается подняться, однако он настолько слаб, что женщина без труда укладывает его обратно.

– Лежи, вояка, – ворчливо приказывает она. – Лежи, если поправиться хочешь. Засела хворь в тебе, надо вытащить ее.

Она склоняет голову, а Сулла прикрывает глаза, судорожно вздыхая. Ему не больно, но странно понимать, что кто-то залазит в тебя пальцами. Через какое-то время приходит забытье, и Сулла видит во сне старика, шевелящего губами.

– Ты – та, что готовила отвар? – спрашивает он, когда наступает новый день. Чистый, умытый, сытый, Сулла сидит на кровати, и ноги его прикрыты тонким покрывалом. Он уверен, что старуха понимает, о каком отваре речь: вряд ли тут много тех, кто выжил после таких ран.

Знахарка осматривает его, водя прохладными пальцами по лицу, потом кивает.

– Она самая. Что, понравился?

Она скрипуче смеется, а Сулла качает головой.

– А где тот старик? – ему жаль, что он так и не узнал имя. – Он вытащил меня с того света. Я хочу отблагодарить его.

Он пристально следит за выражением лица знахарки, и сердце замирает, когда в глазах старухи проскальзывает тень печали.

– Витус-то**? – уточняет она, и Сулла кивает. Витус, значит…

Старуха поджимает губы.

– Забили его на днях, – она старается говорить равнодушно, но слышна горечь в голосе, которую не разбавить ничем. – Узнали хозяева, что в лес ходит без спросу да бульон стащил свежий. Вот и не стали разбираться.

Гнев удушливой волной поднимается в Сулле, клокотанием вырываясь из горла. Сулла выпрямляется, бессильно шепча:

– Да за что же… Он же помогал мне…

Впервые за последние дни Сулла понимает, что ему было все равно, раб ли его выхаживал или свободный гражданин. И теперь он не знает, что делать ему с той тоской, что заполняет душу. Он ведь даже на словах отблагодарить не успел Витуса, даже руку не пожал… Почему так?..

Около двух недель Сулла набирается сил. Отправленное в Тускул письмо возвращается с гонцом и мошной, полной серебра. Сулла щедро благодарит знахарку, выходившую его, и, чуть поколебавшись, все же идет к тому дому, где жил Витус. Сердце щемит уже не так сильно, Сулла уговаривает себя не глупить, ведь это был всего лишь раб, который…

Который спас ему жизнь.

И эта мысль не дает Сулле покоя ни в пути, ни дома…

Тускул, настоящее время

Эмма слушает очень внимательно и отлично понимает теперь, почему Сулла ведет себя так. Уж она-то знает, как один-единственный случай может полностью перевернуть взгляды на жизнь.

Сулла жадными глотками допивает вино и требует принести ему еще один кувшин. Покорный раб бежит в дом, а римлянин поворачивается к Эмме и тяжело выдыхает ей в лицо, отравляя винными парами:

– Я просто понял, Эмма, что мы – все мы – просто люди перед лицом богов. Им все равно. А если им, неумолимым и беспощадным, все равно, почему же мы так стремимся различаться?

Кадык судорожно дергается на шее, когда Сулла издает короткое карканье, слабо похожее на смех. Губы его кривятся.

– Дело не в различиях, полагаю, – пожимает плечами Эмма. – Дело в стремлениях. Просто кто-то больше других стремится быть ближе к богам. А кто есть боги, как не те, кто возвышается над смертными?

Она думает, что Суллой движет чувство вины. Быть может, не произойди того, что произошло, он бы никогда не посмотрел на рабов, как на людей, как на тех, кто тоже заслуживает жить.

– Что ты сделал с хозяевами Витуса? – зачем-то спрашивает она. И не удивляется, когда слышит равнодушное:

– Лично я – ничего. Глава семьи отправился на войну и не вернулся. Старший сын умер от неизвестной хвори. Супруга вышла замуж второй раз и неудачно.

Эмма кивает на каждое слово.

Сулла мстительный. Возможно, ей просто повезло, что он не увидел в ней врага.

– Ты прислал Мулан Лупе?

Сулла молчит, погруженный в свои мысли, но Эмме не хочется грустить вместе с ним о каком-то неизвестном старике, и она повторяет свой вопрос. Римлянин раздраженно дергает плечом.

– Зачем бы мне это делать? Я доволен тем, как она относится к тебе.

Эмма хмурится.

– Но почему? Почему ты позволяешь, чтобы все было вот так?

Взгляд Суллы – тяжелый, пригибающий к земле – устремляется на нее, и Эмме безумно хочется поежиться и отвернуться. Она заставляет себя выдержать, и наградой ей становится очередное откровение.

– Лупе с детства внушали, что никто ее не полюбит. Что ее задача – лишь удачно выйти замуж и нарожать мужу детей. Что она должна быть покорной и подчиняющейся.

Эмма замирает.

Вернувшийся раб протягивает Сулле кувшин с вином, и римлянин делает несколько глотков прежде, чем продолжить:

– Ей говорили, что она никому не будет нужна. Только Руфия всегда была с ней, она единственная, кто по-настоящему любил и любит Лупу. И теперь…

Сулла ухмыляется, потирая глаза, и умолкает, глядя куда-то в сторону. Эмма почти не дышит, боясь пропустить даже слово. Она уже не помнит, что когда-то считала этих двоих – Суллу и Лупу – жестокими и равнодушными. Стоило бы помнить слова отца, что у каждого за спиной свои печали, свои трагедии, свои испытания.

– Теперь, – снова заговаривает Сулла, – она боится любить. Боится того удара, к которому ее готовили всю жизнь, и поэтому заполняет телесным пустоту в сердце.

Тяжелый, мрачный взгляд снова устремляется на Эмму, и та не шевелится, слыша, как что-то громко содрогается внутри.

– Я тоже не могу любить ее так, как она того заслуживает. Она хороший человек, Эмма. И ей повезло, что она встретила тебя. Конечно, ты ее не любишь, это понятно. Но ты дала ей шанс побыть с тем, с кем ей действительно хотелось быть.

От этих слов стыд и страх расползаются по венам Эммы вместе с кровью. Она сидит ни жива и ни мертва и только и думает, что если все так, как говорит Сулла, то и Мулан не поможет ей вырваться из рук Лупы.

Сулла протягивает Эмме кувшин, она берет его, не глядя, отстраненно чувствуя, как вино стекает по уголку рта от слишком жадного глотка.

Быть может, Сулла прав, и боги действительно видят их одинаковыми. Иначе почему такое чувство, как любовь, подвластно всем, кто только захочет в него окунуться?