На лице отстранившегося Диса – гримаса сладострастия. Он явно говорит о том, от чего получает самое настоящее удовольствие, и Эмма не готова поклясться, что речь не идет о телесном блаженстве. Ей трудно представить, что кто-то может наслаждаться чужой смертью, но если Дис продолжает играть роли бога смерти… Что ж, он хорошо вжился в образ.

– Ты сумасшедший, – бормочет Эмма, не в силах справиться с собственным отвращением. В этот момент Дис отпускает ее, и она, пользуясь свободой, торопливо отступает на шаг, не сводя с римлянина настороженного взгляда.

– Сумасшедший? – переспрашивает Дис, и вот теперь в его голосе чувствуется настоящее удивление. – Потому что сказал тебе правду?

Они смотрят друг на друга, затем мужчина запрокидывает голову назад и заходится в громком смехе, который, похоже, довольно искренен. По крайней мере, Эмма, которая сосредоточена на чужих эмоциях, которая готова учуять фальшь, не слышит ее. И не понимает, должно это радовать или нет.

Отсмеявшись, Дис промокает увлажнившиеся глаза кончиком тоги.

– Ах, Эмма, – сдавленно произносит он, словно все еще борется со смехом. – Ты такая смешная! Как и все смертные, впрочем. Врешь вам – вы обижаетесь! Говоришь правду – вы боитесь! Молчишь – обижаетесь снова!

Он возмущенно всплескивает руками, качая головой, и, похоже, говорит совершенно искренне. Эмма видит в его взгляде веру в собственные слова. Неужели Завоеватель мог послать на такое опасное дело того, у кого не все в порядке с разумом? Или Дис все-таки простой римский гражданин, которому очень скучно?

Неясное чувство, часто подсказывающее Эмме, как все есть на самом деле, в случае с Дисом либо молчит, либо мечется из стороны в сторону, как и сама Эмма. И это ни капли не помогает. Если бы было известно твердо, что Дис имеет отношение к Завоевателю, разговор бы у них состоялся совсем другой. Эмма не посмотрела бы даже на все те странные и страшные слова, что Дис временами спускает с языка. Но пока что он больше похож на сумасшедшего, чем на хитрого и сильного воина. Вон и волосы опять встрепаны…

– Почему ты так хочешь дать мне денег? – спрашивает Эмма пытливо. Она не собирается никого убивать – если только для Одина, – но Дис не отпускает ее, стоит по центру дороги, руки за спину заложил и тревожит Эмму своим взглядом, в котором опять тепло и холод перемешались. А потом он говорит:

– Мне действительно скучно. И я действительно хочу развлечься. А что есть лучшее развлечение, чем война?

Он небрежно пожимает плечами, а Эмма торопится возразить:

– Мы не воюем! Рабы, – поправляет она себя, – не воюют.

Дис усмехается.

– Все и всегда воюют, – говорит он убежденно. – Мужчина с женщиной, сын с отцом, торговец с покупателем, раб с господином. Вся жизнь твоя – это война!

Эмма вздрагивает, когда понимает, что в чем-то он прав. И это понимание сердит ее так сильно, что она позволяет себе дерзость – очередную:

– Я не буду убивать кого-то за твои деньги!

Словно она не гладиатор, который убьет, если ему прикажут.

Она демонстративно скрещивает руки на груди и с вызовом смотрит на Диса. Тот вздергивает брови и обещает:

– Ты все равно сделаешь это – так или иначе.

Он выглядит абсолютно уверенным и улыбается.

Эмма поджимает губы.

- Нет! – она упрямится, как неразумный ребенок, вместо того, чтобы просто закончить этот давно надоевший разговор. – И хватит ходить за мной! Я ничего тебе не дам и ничего от тебя не возьму!

Она вновь играет опасно, но выбора нет. Если молчать, то Дис будет думать, что его слова запали Эмме в душу, что она раздумывает над ними. А значит, вскоре он снова объявится рядом. И снова поведет разговор об отвратительных вещах.

Эмму передергивает. Дис же либо не замечает этого, либо предпочитает игнорировать, потому что говорит спокойно:

- Позови меня, как будешь готова, Эмма. И посмотрим, чем я смогу тебе помочь.

Зачем? Зачем ей звать его? Что она ему скажет? И что он скажет ей? Принесет деньги в обмен на отрезанную голову Коры?

Эмма вздрагивает, когда понимает, что всерьез представляет себе мертвую римлянку и не испытывает особых угрызений совести.

Дис кивает и уходит, не говоря больше ни слова. Эмма борется с желанием посмотреть ему вслед, но встряхивает головой и не оборачивается. Это была неприятная встреча. И слишком много чести будет Дису, если Эмма сохранит его образ в своем сердце.

Нужно сделать все, чтобы больше не видеться с ним.

Никогда.

Он – не шпион Завоевателя. И стоит забыть об этом предположении, как о чем-то совершенно нелепом.

Хочется заглянуть на рынок, но Эмма понимает: это оттого, что у нее слишком много свободного времени. На рынке ей ничего не нужно, зато дома, должно быть, уже ждет Регина: они договорились обсудить кое-что. И Эмма торопится обратно, невольно укоряя себя за то, что вообще вышла в город. Разговор с Дисом, как обычно, принес больше отрицательных эмоций, чем положительных, и нужно срочно исправлять положение.

Первым свою лепту вносит Неро. Невыразимо важный, он перехватывает Эмму сразу, как та появляется во внутреннем дворике, и сообщает ей:

– Фур сказал, что из меня выйдет толк! А еще он пообещал меня научить стрелять из лука, потому что рогатка – это несерьезно!

Он фыркает, всем своим видом демонстрируя, насколько несерьезна рогатка, а Эмма с улыбкой вспоминает, как пару дней назад Неро с пылом убеждал ее, что лучше рогатки оружия против наглых птиц нет.

– Где ты встретил Фура? – интересуется она. Неро неопределенно машет рукой.

– Там!

Эмма понятливо кивает.

Мальчишка носился, как обычно, по улицам, а у Робина, должно быть, сегодня день отдыха.

– Что ж, лук – дело хорошее, – соглашается Эмма. А для ребенка, которому тяжеловато вести ближний бой, это и вовсе может стать отличным решением. Разумеется, они заберут Неро с собой, когда все начнется, так что пусть Робин обучит его всему, чему только успеет – Эмма будет только рада.

Неро убегает по своим делам – он не любитель вести долгие задушевные беседы, – а Эмма снова торопится спуститься под землю. Там ее уже ждут, и Регина с Лилит встают навстречу, едва Эмма появляется в общем зале собраний, сегодня тоскливо пустующем.

– Привет, – кивает она Лилит, дожидается ответного кивка и, приобняв Регину за талию, оставляет на ее щеке целомудренный поцелуй: они договорились не проявлять в чьем-либо присутствии особой страсти. Эмму это вполне устраивает, как устраивает и то, что Регина на мгновение прижимается к ней во время поцелуя. Тепло распространяется по телу, и Эмма, неохотно отпуская Регину, спрашивает, обращаясь одновременно к обеим женщинам:

– Так что будем делать? Есть идеи?

Аурус все еще никуда не спешит, а драгоценное время утекает сквозь пальцы. Склонить на сторону домашних рабов гладиаторов – это не реку вброд перейти. Эмма отчетливо понимает, что чем дольше они тянут, тем меньше шансов у них заполучить как можно больше умелых бойцов. Но просто прийти в лудус и начать говорить и убеждать… Что из этого получится? Да и получится ли вообще? Что они могут пообещать гладиаторам? Свободу? Но многие из них и так живут практически, как на свободе. Они копят деньги, и когда наступит их время уйти на покой, смогут жить так, как захотят, возможно, их даже отпустят. А если нет – что ж, место наставника весьма почетно и ничуть не хуже оплачивается. У Эммы нет ничего, что она могла бы дать гладиаторам взамен. Даже свобода пока что не в ее руках.

Регина и Лилит переглядываются. Эмма видит, как Регина поджимает губы. Это может говорить только об одном: она с чем-то не согласна, но пока что молчит. Видимо, дает Лилит возможность высказаться. И та не медлит.

– Я считаю, что вам с Региной в ближайшее время нужно выступить сообща перед гладиаторами, – говорит Лилит убежденно. – Вы обе пользуетесь их уважением, да и две головы всегда лучше, чем одна!

Эмма приподнимает брови, поглядывая на Регину. Та все еще сжимает губы, но упорно молчит. На сколько же ее хватит?