– Лупа не отпустит тебя так просто.

В ее голосе слышатся ревность, с которой она, очевидно, пытается справиться.

Эмма небрежно пожимает плечами.

– Я что-нибудь придумаю.

Она понятия не имеет, что можно придумать.

И она снова целует Регину, шепча:

– Приходи послезавтра в подземелья, в большой зал. Нужно обговорить кое-что.

На самом деле Эмма просто хочет снова увидеться с Региной, но почему-то предпочитает обходной путь. И облегченно выдыхает, когда Регина кивает, крепко сжимая ее пальцы.

– Обязательно.

Они расстаются, и Эмма уходит к Робину, борясь с желанием вернуться к Регине. Ей все равно, что та не хочет ничего сверх поцелуев. Это совершенно неважно. Эмма просто хочет быть рядом. А остальное…

Что ж, остальное, видимо, не так важно, как было раньше. Виной тому Лупа или изменения, произошедшие с самой Эммой – неизвестно. В любом случае, все к лучшему. Им с Региной стоит попытаться сделать все правильно. И начать с малого.

Эмма кивает терпеливо ждущему Робину, отмечает, что он отпустил мальчишку, и вместе с ним направляется в домус.

Она ничего не сказала Регине о Лилит и играх с Лупой.

И не скажет.

Потому что ей не нужно об этом знать.

В атриуме светло, как днем: множество ламп – гораздо больше, чем бывало обычно – вовсю освещает помещение. Играет громкая музыка, возле очага кривляются актеры, то и дело вызывающие смех у гостей. Рабы бегают с подносами, торопливо разнося закуски: время основных блюд еще не пришло.

Эмма поджимает губы.

Очевидно, что они слегка опоздали. Им что-нибудь за это будет? Она ловит неприязненный взгляд Ласерты, разбавленный ленивым вниманием Коры. Мать и дочь сидят в некотором отдалении: видно, сегодня их присутствие необязательно, и они тяготятся своим положением, в котором никому здесь не нужны.

Эмма скользит равнодушным взглядом по Коре в ответ и ощущает волну гнева, пробегающую по спине.

Она помнит, что эта старая, больная тварь сделала с Региной.

Помнит и никогда не забудет.

Когда придет срок Коры, Эмма будет рядом. Она станет смотреть и не упустит ни одного мгновения мучений, что выпадут на долю этой злобной карге!

Эмма невольно приподнимает верхнюю губу – будто в оскале – и с удовлетворением отмечает, что Кора хмурится, заметив эту гримасу. Пусть думает теперь, что она означает.

Робин ведет Эмму к стене, но Лупа, сидящая рядом с Суллой в центральном триклинии, замечает свою рабыню и повелительно зовет ее:

– Эмма!

Та идет на зов и, повинуясь римлянке, садится у ее ног.

Что ж, это не прием, устроенный Суллой. И не тот день, когда Эмма слышала про себя «госпожа». Приходится отвечать на требовательный поцелуй Лупы, который она дарит Эмме, разумеется, не спросив. Эмма опасается, что хозяйка почует на ее губах вкус Регины, но Лупа ничего не замечает и только шепчет торопливо:

– Прости, милая, я не могу усадить тебя рядом, это не мой дом.

Эмма не в обиде и, чтобы доказать это, сама целует Лупу, хоть и через силу: в памяти то и дело возникает Регина и ее улыбка. Лупе же явно нравится ее решительность, она издает низкий горловой звук и на мгновение прижимается к Эмме грудью, впрочем, почти сразу отстраняясь: несмотря на некоторую развязность в общении, вне дома Лупа старается соблюдать приличия. Эмма уже давно заметила, что римлянка довольно редко позволяет себе то, что продемонстрировала при их первой встрече, забравшись Регине под тунику. Впрочем, за это Эмма так же давно ее простила, и не исключено, что потому, что Регина не говорила о ней ничего плохого.

Эмма вздыхает и прижимается спиной к ногам Лупы, прикрытым бордовой туникой. Взглядом обегает атриум, убеждается, что ничего нового тут не происходит, и какое-то время пытается прислушиваться к разговору Ауруса и Суллы, что те ведут неподалеку. Отдельные слова долетают до Эммы, но их недостаточно, чтобы понять, в чем суть. Эмма надеется, что Сулла расскажет ей потом, если дело будет касаться ее, а потому отвлекается и с оттенком удовольствия цепляет языком и затягивает в рот виноградинку, протянутую Лупой. Римлянка довольно улыбается и гладит Эмму по голове. Эмма, жуя, улыбается было ей в ответ, но взглядом встречается с глазами Регины, только что вошедшей в атриум, и давится, принимаясь кашлять.

– Что случилось? Подавилась? – беспокоится Лупа, похлопывая Эмму по спине. Та мотает головой, буквально ощущая, как багровеет, и задыхается, пытаясь избавиться от проклятой недожеванной виноградины. Та, наконец, вылетает изо рта, Эмма облегченно вздыхает и утирает рукой глаза, на которых выступили слезы. Лупа продолжает поглаживать ее по спине. Эмма еще пару раз кашляет, затем осторожно ищет взглядом Регину. Находит и пытается понять, о чем та думает. Но Регина не смотрит на нее, и лицо у нее нейтрально-доброжелательное. Впрочем, Эмма достаточно хорошо ее знает, чтобы понять: ничего хорошего в том нет.

Регине не нравится то, что делает Лупа. А еще больше ей не нравится, что сама она ничего сделать с этим не может.

Именно в этот момент Эмма окончательно убеждается, что ей необходимо вернуться в лудус. Они с Региной могут сколько угодно убеждать друг друга, что рабы принадлежат лишь хозяевам, однако если игры с Лупой будут продолжаться дальше, Эмма рискует потерять Регину, едва получив ее вновь.

Так не пойдет.

Абсолютно.

Эмма, на которую Регина упорно не смотрит, переводит взгляд на Ауруса и с неким неудовольствием видит, что тот, закончив беседу с Суллой, оживленно разговаривает с Дисом, невесть когда появившимся в атриуме. Словно почуяв, что на него смотрят, Дис слегка оборачивается, расплывается в быстрой улыбке, подмигивает Эмме и, становясь вновь серьезным, с предельной вежливостью кивает словам Ауруса, даже не заметившего, что собеседник на время терял к нему интерес.

Эмму отчего-то тревожит Дис. Она почти ничего о нем не знает: и Белла, и Лилит пытались разузнать о нем побольше, но ничего не вышло. Спрашивать же у Суллы Эмма не рискует. Кто такой этот Дис? Не плетет ли он нечто похлеще того, что зародилось в подземельях под городом?

В голову Эммы вдруг приходит мысль: а не шпион ли он Завоевателя? Или…

Эмма чувствует, как жар приливает к щекам.

Или сам Завоеватель?

Вроде бы однажды она уже размышляла над этим вариантом и отбросила его, как невозможный. Стал бы Завоеватель вот так просто расхаживать по вражескому городу да еще и вести себя, как местный сумасшедший, привлекая всеобщее внимание? Нет, конечно же, нет! Его ведь могли бы опознать! А вот шпион… Что ж, это более вероятно. Тогда хотя бы понятно, почему он хочет заполучить Эмму: возможно, увидел в ней некий потенциал, который Завоеватель может использовать.

Эмма даже приосанивается, когда думает об этом. А почему нет? Она не так уж плоха. Да и оракул предсказал счастье тому, кто станет ею владеть. Что если Завоеватель тоже верит в предсказания полубезумных старух и стариков? Эмма не видела этого оракула, но почему-то уверена, что он сед и слеп, как большинство предсказателей ее страны.

Дис, закончив разговор с Аурусом, стремительно уходит, не обернувшись, и Эмма провожает его внимательным взглядом. Может, стоит разыскать его потом? И попытаться все прояснить? Дать понять о своих подозрениях? Интересно, что он скажет…

Ужин продолжается своим чередом, Эмма скучает, сидя у ног Лупы, а та увлечена беседой с Ласертой, пересевшей поближе. Время от времени Эмма ловит на себе странные взгляды, исходящие от Ласерты, и в итоге принимается сама ее рассматривать, отмечая, что та потолстела. В этом нет ничего удивительного, но Ласерта почему-то, перехватив внимательный взгляд, пересаживается так, чтобы ее не было видно с места, где находится Эмма. Эмма лишь пожимает плечами. Ласерта стесняется своей внешности? Зря. Несмотря на неприязнь, Эмма не может не отметить, что легкая полнота дочери Ауруса к лицу. Ласерта выглядит посвежевшей и какой-то… подобревшей, что ли.

Пару раз Регина с подносом проходит мимо Эммы, и та едва удерживается, чтобы не погладить ее по ноге или прикоснуться каким-то иным образом. Удерживает ее от этого лишь понимание того, что Кора смотрит – и внимательно смотрит. Нет никакой надежды на то, что она забыла, за чем поймала свою рабыню и гладиатора, пригретого на груди супруга. И поэтому Эмма крепится, время от времени кладя ладонь на лодыжку Лупы и сжимая пальцы: это успокаивает. А Лупе ничего не мешает снисходительно гладить ее по щеке, даже не поворачиваясь.