Сулла снова брал ее в Рим на бои: уже не столь крупные по составу участников, однако весомые по количеству вложенных спонсорами денег. И Эмма его не подвела, отлично зная, что победа и в ее интересах тоже: деньги для заговорщиков из воздуха не возьмутся. Соперница досталась сильная, помотала она Эмму по арене знатно, пару раз даже чуть было не уложила на лопатки, но то ли Один помогал, то ли Эмма уже достаточно натренировалась так, что даже ненароком – хоть и почудилось, что специально – пущенная кровь не помешала ей одержать верх. Лекарь долго и старательно обрабатывал потом рану и с сожалением сказал, что останется шрам. Эмма кивнула. Шрам так шрам. Хорошо хоть, не через все лицо, а на щеке она переживет. Сулле, правда, досталось от Лупы за то, что не сберег красоту ее гладиатора, и Эмме долго пришлось убеждать хозяйку, что шрамы – это не главное. В итоге Лупа все же смягчилась и признала, что Эмма и со шрамом остается удивительно привлекательной особой – и желанной.

Эмма спешно собирается, обряжаясь в сублигакулюм и кожаный нагрудник: у Ауруса намечается пир, и Сулла велел одеться празднично. Она надеется, что никаких боев не предвидится, потому что совершенно не настроена сегодня махать мечами. Зато настрой повидаться с Региной есть – и еще какой!

В комнате появляется Лилит. Слегка сдвинув в сторону занавесь, она громко шепчет, оставаясь на пороге:

– Пауллус сказал, что завтра.

И тут же умолкает, видимо, думает, что ее может услышать не тот, кто должен.

Эмма улыбается.

– Проходи, ее нет.

Лупа уехала по своим делам, и встретиться они должны уже только у Ауруса, куда Эмма отправится вместе с Суллой.

Лилит медлит, но все же заходит. Она сегодня непривычно бледная: вчера чем-то отравилась и полдня не могла подняться, так мутило. За ночь, вроде, полегчало. Но Эмма все равно встревоженно спрашивает:

– Ты как себя чувствуешь?

Лилит отмахивается от ее руки, тянущейся потрогать лоб.

– В порядке все, – хмурится она. Вздыхает и повторяет:

– Про Пауллуса поняла?

Поняла, конечно, чего там не понять?

Эмма довольна. Завтра, выходит, будет разобран первый завал. Он оказался не таким большим, как представлялся, и никто из рабов им не заинтересовался. Сулла, во всяком случае, ни о чем Эмму за прошедшее время не спросил, а должен был, донеси ему кто-то: вряд ли бы хозяева других рабов отмолчались бы, узнай они о плетущемся под крышей дома Суллы заговоре. Нет, пока все тихо, и это не может не радовать.

– Скажи им, пусть сразу же приступают ко второму завалу, – просит Эмма, у которой нет времени спускаться в подземелья.

Лилит кивает.

– Скажу обязательно.

Она вдруг громко выдыхает и садится на кровать, морщась. Видимо, недомогание все же не прошло бесследно.

– Хорошо, что Сулла не берет тебя, – Эмма опускается рядом с ней на корточки и сочувственно заглядывает в глаза. – Руфия тебе дала что-нибудь?

– Да, гадость какую-то горькую, – ворчит Лилит, потирая щеки. – Надо же так было, а! Сто лет не болела!

Она качает головой.

Эмма улыбается и гладит ее по колену.

– Все пройдет, не волнуйся.

Лилит хмыкает.

– Я и не волнуюсь. Просто не нравится плохо себя чувствовать.

– А кому нравится? – разумно замечает Эмма, поднимаясь и поправляя сублигакулюм. Мельком бросив взгляд в зеркало, остается недовольной волосами и заплетает косу. Лилит следит за ней с ухмылкой и под конец говорит:

– Будто на свидание собираешься.

– Так, – неопределенно отзывается Эмма, сосредоточенная на том, чтобы правильно затянуть ленту. Справившись, наконец, она серьезно смотрит на Лилит.

– Ты же знаешь Регину… С ней невозможно угадать.

Лилит снова хмыкает и ничего не отвечает. Критически осматривает Эмму с ног до головы и одобрительно кивает. Эмма приподнимает брови, как бы спрашивая: «Точно?» Лилит кивает снова – более усердно. Эмма подмигивает ей, посылает воздушный поцелуй и уходит: из окна она видела, что лектика готова, а значит, скоро отправление.

Настроение хорошее, под стать солнечному – и не такому уж жаркому! – дню. Эмма заглядывает на кухню, выпивает ковш прохладной воды, удовлетворенно утирает губы и выходит во двор. Под ноги ей подкатывается тряпичный мяч, который увлеченно гоняет Неро, и она отпинывает его обратно. Неро ловит его руками и подбегает, с любопытством интересуясь:

– Куда-то уходишь?

– Да, малыш, – Эмма ерошит его нечесаные волосы. – В лудус Ауруса. У Суллы там дела, а меня он берет за компанию.

Глаза Неро загораются.

– А Фур там будет?

Эмма смеется. Мальчишка всерьез попал под обаяние Робина. Надо ли с этим что-то делать? Даже ревновать не хочется! В конце концов, в этом доме примеров для подражания у Неро немного: в силу своего возраста подражать Эмме и Лилит – девчонкам! – он, конечно, не станет, а они единственные здесь гладиаторы. Хозяева и рабы для Неро не в счет. Так что Робин – то, что надо!

– Будет, – кивает Эмма. – Куда ж он денется?

Неро умоляюще заглядывает ей в глаза.

– А попроси у него что-нибудь для меня? – канючит он. – Может, у него есть обломок меча? Или старый доспех…

Он переминается с ноги на ногу, видно, что ему не слишком удобно о таком говорить, но охота пуще неволи.

Эмма снова треплет его по голове.

– Посмотрим, – кивает она. Неро вскидывает голову, подбрасывает и ловит мяч и говорит оживленно:

– А мне Руфия рассказала о твоем предсказании!

Эмма недоуменно хмурится?

Предсказание? От Алти? От Диса? Откуда Руфия-то узнала?

Но Неро имеет в виду совсем другое.

– То, которое получил Аурус, – поясняет он, уже убегая по своим делам и заботам. – Что ты принесешь нам всем счастье и освободишь!

Эмма, ошарашенная неожиданной трактовкой слов оракула, смотрит вслед беззаботному мальчугану, который, судя по всему, не сильно-то верит в услышанное. Во всяком случае, расспрашивать Эмму о том, как именно она планирует освобождать рабов, он не собирается, будто для него это уже давно решенное дело и он не станет отвлекать Эмму по каким-то мелочам.

Эмма встряхивает головой.

Она принесет всем счастье и освободит? Можно было бы усмехнуться такой сказке, но разве не к этому она стремится в конечном итоге?

– Ты готова? – подошедший Сулла застает Эмму врасплох, и она чуть не подпрыгивает от неожиданности, разворачиваясь к нему.

– Да.

Сулла осматривает ее с ног до головы и, очевидно, остается доволен результатом, потому что кивает и лезет в лектику. Эмма – за ним.

– Отправляйтесь! – резко велит Сулла носильщикам, и лектика приходит в движение. Эмма по привычке раскидывает руки, ища, за что бы уцепиться, но быстро обретает равновесие. Сулла же и вовсе сидит так незыблемо, словно врос в подушки.

Какое-то время внутри лектики царит тишина, Эмма невольно начинает прислушиваться к звукам, доносящимся снаружи. Вот они движутся мимо рынка: слышны выкрики горластых торговцев восточными специями. Вот кузнец размеренно отбивает ритм, куя, наверное, очередную подкову. Вот мальчишки-разносчики новостей сообщают последние вести из Рима в обмен на мелкую монетку.

Эмма закрывает глаза, привыкая к мерному покачиванию лектики, и Сулла тут же говорит ей:

– Зачем тебе на самом деле в лудус?

Он смотрит на нее цепко и подозрительно, словно собирается уличить в чем-то. Светлые глаза его холодны и колючи.

Эмма невольно облизывает губы.

Ей снова придется врать.

– Я уже говорила, – поднимает она брови. – Нам нужны гладиаторы для восстания. Большинство рабов не умеют драться и плохо обучаемы. Против солдат…

– Я помню, что ты говорила, – обрывает ее Сулла, скрещивая руки на груди. – А теперь скажи правду.

От его неотрывного взгляда некуда деться. Хочется поежиться, и Эмма силой воли заставляет себя не шевелиться.

Она не может сказать ему про Регину. Только не снова. Только не про нее.

– Это правда, – как можно более убежденно произносит она, стараясь смотреть Сулле в глаза. – Ты знаешь обо всем, о чем знаю я. В данный момент нам действительно необходимо заручиться поддержкой гладиаторов. Я бы предпочла солдат, но не имею выходов к ним.