Боги не зря посылают им испытания. Самое главное – не застрять на одном месте. А движение может быть не только вперед, иногда стоит отступить на шаг, если это поможет в будущем. Ради Регины Эмма может и вовсе начать все сначала. Почему она так действует на нее? Что такого в этой отстраненной, гневливой женщине, настроение которой может меняться быстрее, чем вода бежит в реке? Эмма не знает. Зато она знает, что без Регины мир теряет краски и звуки. И все, что Эмма делает сейчас, она делает потому, что хочет вернуть Регине желание жить и смеяться. Конечно, ей важны и все остальные рабы, и она сама, но Регина… Регина важнее. И это понимание какое-то очень спокойное и уверенное. Будто так и должно быть.
Они спускаются вниз, и Эмма, наизусть выучившая карту, уверенно идет в нужном направлении. Правильность ее подтверждают глухие удары кирки, шаг от шага становящиеся все четче. Наконец за очередным поворотом Эмма видит полуголых мужчин, растаскивающих камни. Пауллус среди них, заприметив Эмму, он издает короткий свист, и стук кирок прекращается, моментально заполняя пространство оглушающей тишиной.
– Кто к нам пожаловал! – усмехается Пауллус, вытирая руки о грязную рабочую тунику. – Решила проконтролировать, как идут дела?
– Именно, – кивает Эмма и с любопытством осматривает завал. Он кажется совсем небольшим, учитывая высоту потолка и ширину прохода, но каков он вглубь? Этого никто не знает. Подойдя ближе, Эмма видит, что рабочие продвинулись примерно на длину руки, а просвета пока нет.
– Есть какие-то мысли, сколько придется разбирать? – спрашивает Эмма, и подошедший Пауллус пожимает плечами.
– Да уж за день не справимся, – он улыбается, но из-за насупленных бровей и густой бороды улыбка не кажется веселой. Эмма, впрочем, уже знает эту его особенность, так что не думает, что Пауллус злится или прилагает к улыбке какие-то немыслимые усилия. Она кивает и снова поворачивается к завалу, слыша Лилит. Та спрашивает:
– Никто, кроме нас, не приходил, не смотрел, как дела идут?
– Пока нет, – гудит Пауллус. – Не переживайте, девочки, сразу вам доложу, ежели кто наведается.
На том они и расстаются, тем более что делать в подземельях сегодня больше нечего. Рабочие снова берутся за кирки, а Эмма с Лилит возвращаются в дом прежним путем.
Эмме кажется, что все идет так, как и должно идти: не быстро, но и не медленно. Пожалуй, даже хорошо, что Завоеватель не взял Рим за один месяц, ведь тогда у заговорщиков совсем бы не осталось времени, чтобы подготовиться. Успеют ли они теперь? До обнаружения проходов Эмма планировала уходить поверху, но теперь это чудится абсолютной глупостью. Кто бы им позволил?
– Ты думаешь, Сулле можно доверять? – задумчиво спрашивает Эмма, когда они оказываются в нише.
Лилит ставит на место лампу, проверив уровень масла.
– А у нас есть выбор? – усмехается она.
Эмма поджимает губы. Лилит же продолжает:
– Возможно, у него какие-то свои цели, тут гадать не возьмусь. Но даже если представить, что он намеревается сдать нас, когда мы будем уже близки к победе – так он может сделать это в любой момент. Уже на самом деле поздно переживать. Кроме того, – она многозначительно воздевает к потолку указательный палец, – мы ведь можем столь же просто сдать в ответ и его.
Эмма морщится.
– Он – свободный гражданин, воевавший во славу Рима, а мы… – она коротко машет рукой, не договаривая.
Лилит усмехается снова.
– Найдутся в городе те, кто его не любит, уж поверь. И для них окажутся очень кстати наши слова о его участии в заговоре. Нет, Эмма, тут все не так просто. Мы с ним теперь повязаны очень крепко, и если он действительно собирается предать нас, то это довольно опасно и очень опрометчиво с его стороны.
В ее словах слишком много того, что кажется правдой. Кроме прочего, Эмма прислушивается еще и к своему внутреннему голосу, а тот твердит, что Сулла – не предатель. Все сходится к лучшему, однако отделаться от подозрений пока невозможно. Эмма понимает, что будет настороже до того момента, как им удастся сбежать и покинуть Рим. Стоит просто смириться и не принимать это как нечто из ряда вон выходящее.
– Погоди, – ловит она за руку Лилит, уже собравшуюся покинуть нишу. – Спасибо. Спасибо тебе. За все.
Эмма не уверена, когда последний раз она благодарила ее, но сейчас ощущает необходимость это сделать.
Лилит молча сжимает ее пальцы, коротко целует в уголок губ и исчезает за занавесью. Эмме стоит выждать немного перед тем, как проделать то же самое, а потому она прижимается к стене и позволяет себе ненадолго прикрыть глаза.
В голове вертятся, сменяя друг друга, образы Лупы, Суллы, Лилит, Ауруса, Регины… Эмма разглядывает их очень внимательно и отпускает, задерживая лишь Регину.
Скорей бы очутиться в лудусе…
На самом деле, мысли о ней сейчас совершенно не мешают. Раньше Эмма не находила себе места, едва только Регина возникала в ее голове. Приходилось усиленно отвлекаться, искать, чем бы себя занять, а теперь это будто само собой разумеющееся и абсолютно не мешает жить, общаться, заниматься своими делами. Эмме нравятся ее новые чувства к Регине. Они уверенные, они крепкие, они спокойные. Они есть, и есть отчетливое понимание, что они никуда не денутся, а буду только крепнуть день ото дня.
Эмма открывает глаза и осторожно покидает нишу, убедившись, что никто не наблюдает за ней. Удивительно, в самом деле, что никто до сих пор не обнаружил этот закуток. С другой стороны, Сулла наверняка о нем знает, но, поскольку он на стороне заговорщиков, то и смысла ему как-то замуровывать проход нет.
Позавтракав, Эмма не успевает заняться своим делами, потому что ее вылавливает Неро и требует соорудить рогатку, которую она ему обещала. Что ж поделать, обещание есть обещание, и до самого полудня Эмма возится с мальчишкой, сначала одаряя его добротной рогаткой – благо, она умеет их делать, – а потом убеждая его не истреблять всех птиц в округе. Добившись от него согласия оставить хотя бы парочку для размножения, она отпускает Неро и с невольным вздохом облегчения направляется к деревянному столбу, чтобы потренироваться: вчерашнюю тренировку она пропустила – и не по своей вине. Зато сегодня наверстает упущенное…
…Спустя несколько часов, когда солнце уже выжгло все, до чего смогло дотянуться, Эмма устало опускает мечи. У нее дрожат руки, ноги, плечи, губы – все тело охвачено дрожью, потому что она не позволяла себе останавливаться, выматывала себя, доводила до предела, перешагивала его и стремилась обратно. Это ее новый режим. Старого ей не хватало для того, чтобы побеждать на аренах. Не хватало, чтобы чувствовать себя уверенно. Теперь все иначе. И ей нравится это «иначе». Ей нравится побеждать.
Когда Эмма оборачивается и видит сидящую на скамье Лупу, сердце невольно екает: потому что это та скамья, на которой они по ночам с Суллой пьют неразбавленное вино. В последнее время они делают это весьма редко, но все равно – это их скамья.
Солнце припекает макушку, очень хочется пить.
Эмма глубоко дышит, пытаясь восстановиться после тренировки, а Лупа с прищуром смотрит на нее, будто чего-то ждет. В итоге она манит Эмму к себе и говорит, когда та подходит:
– Устала?
Она не улыбается. У нее внимательные, блестящие глаза и почти нет краски на лице, а на руках – драгоценностей. Эмма зачем-то обращает на это внимание, когда отвечает:
– Не так сильно.
Она устала сильно, но знает, что это ничего не изменит, если Лупа о чем-то попросит.
Солнце продолжает припекать, и крошечный жучок, ползущий по запястью Эммы, кажется безмерно горячим, когда она давит его ладонью, а затем брезгливо смахивает. Все сильнее хочется пить, и она отходит к бочке с водой, не спрашивая позволения. Напившись вволю и умыв лицо, возвращается.
Лупа продолжает сидеть и смотреть снизу вверх. А потом спрашивает – будто бы равнодушно:
– Тебе понравилось вчера с Лилит?
Будто бы – однако Эмма отчетливо видит, что Лупа хочет получить только один ответ. Все остальные ее не устроят. И это прекрасно объясняет, почему вчера Лилит не получила от хозяйки ни ласкового взгляда, ни прикосновения.
