Молоточки в висках стучат все умереннее, все тише. Дыхание приходит в норму, железные тиски разжимаются, освобождая легкие. Ноги почти не болят.
Где-то рядом слышится стон Криспуса: он тоже бежал и теперь шатается из стороны в сторону, весь красный и тяжело дышащий, упирая ладони в колени, затем валится по примеру Эммы на землю и стонет:
– О, всемогущие боги, никогда больше!..
Эмма смеется, прикрывая глаза. Она почти с ним согласна. Почти, потому что бег может им очень пригодиться в будущем.
Как нельзя кстати пришлись ко двору известия об очередных спортивных играх, проводимых в Греции. Эмма с интересом узнала, что на время этих игр во всей Элладе устанавливался мир. Как вовремя Завоеватель очутился у границ Рима! Но в данном случае далекий мир был ей неинтересен, она решила, что это все будет хорошим поводом потренироваться и им – и не только в махании мечами.
Бег и борьба – вот что они выбрали для себя. Элия, впрочем, отказалась от всего, сославшись на собственную слабость в спортивных делах. Пауллус сразу сказал, что бегать не будет, а вот поборется с удовольствием. Эмма же, Криспус и остальные начали с бега. Сулла, у которого Эмма испросила позволения посостязаться, милостиво указал на круглую площадку за домом, которая, по его словам, планировалась под арену, когда он задумывался о создании собственного лудуса. Планы остались лишь планами, и теперь площадка пустовала.
Эмма раскидывает руки, еще какое-то время с удовольствием лежа на земле, затем пружинисто поднимается на ноги, радостно ощущая все свои мышцы: все же бег дает совершенно иную нагрузку, чем гладиаторские тренировки. Эмма почти забыла, что бегала раньше в лудусе. Стоит возобновить это славное занятие.
Стряхивая с лица капли недосохшей воды, Эмма поглядывает на Лилит: та сегодня не бегает и не борется, сославшись на недомогание, но уж в ее-то физической форме сомнений нет. Эмма хмыкает, невольно вспоминая, как убеждалась в этом довольно много раз, качает головой и вполголоса произносит на своем родном языке:
– О, Один, спасибо тебе за силы, что даруешь мне…
Лилит с интересом смотрит на нее и спрашивает – к удивлению Эммы, тоже на северном наречии:
– И что, он тебе вправду помогает?
Эмма, помедлив, кивает и, не утерпев, усмехается:
– И ты тоже говоришь на моем языке. Почему в Тускуле так много тех, кто владеет им?
Это давно не волновало ее, но раз уж зашла речь…
Лилит скрещивает руки на груди и переходит на римский:
– В Тускул часто приходят корабли с севера. И здесь живет много северян. Можно сказать, твой язык тут – почти родной.
Эмма снова усмехается. Надо же, как ей повезло. С другой стороны: а ведь действительно повезло! Попади она в другое место, где не понимала бы ни слова и где не понимали бы ее… Что ж, поначалу ей было бы гораздо труднее. Конечно, отец в свое время научил ее некоторым римским словам, но ей бы их однозначно не хватило.
В груди вдруг щемит что-то.
Эмма давит прерывистый вдох.
Она так давно не вспоминала об отце. А ведь раньше дня не проходило, чтобы она не думала о нем, о матери, о братьях… Видно, она была слишком одинока и цеплялась за свои воспоминания. Теперь все не так.
Совершенно не так.
На волю просится не менее прерывистый выдох, и Эмма испускает его, со светлой радостью вызывая в памяти образ Регины. Теперь она может думать о ней без тоски и боли, и это наполняет ее сердце теплом.
Неделя прошла с момента собрания, на котором Регина шагнула навстречу Эмме.
Неделя – но как много переменилось в мире Эммы!
Они ничего не выясняли с Региной. Не спорили, не ругались. Лишь дышали вместе, обнимая друг друга, и в полной тишине подземелий изредка касались губами губ. Молчание – доброе и нежное – слишком много значило для Эммы, и она боялась прерывать его, потому что со словами – уже давно понятно – у них получалось много хуже.
Впрочем, Регина тогда все же сказала кое-что, и это лишь уверило Эмму в том, что обе они на самом деле готовы двигаться вперед. «Я очень любила Ингенуса, – вот что за слова родились у Регины в сердце. – Так сильно, что никогда не думала, что сумею полюбить снова…» И Эмма, дрожа всем своим существом, крепко-крепко обняла Регину.
Это было лучшим признанием.
Единственно нужным, что они по-настоящему готовы были разделить в тот момент.
Эмма не требовала от Регины обещаний следующего свидания. Не настаивала ни на чем. В ней зародилась и жила бесконечная легкость и уверенность, что уж теперь-то все пойдет правильно. Им стоило пережить все то, что они пережили, чтобы понять: нужно смотреть не друг на друга, нужно смотреть в одном направлении. И идти тогда будет легко и просто. В этот раз они начнут с другого – Эмма уже знает, чем отличается любовь от похоти, как знает она и то, что требовала от Регины второго, принимая за первое. Регина, должно быть, поняла это уже давно.
Эмма снова утирает лицо ладонями.
Солнце потихоньку выползает из-за туч, скоро будет жарко.
Скоро они увидятся с Региной: как только Сулла или Лупа отправятся в лудус, Эмма попросится с ними. Так они решили с Региной сообща, и это полностью устроило обеих. Нет нужды торопиться, Эмма уже торопилась, и ни к чему хорошему это не привело. Второй раз она такой ошибки не допустит.
– Слушай, – поворачивается она к Лилит и хмурится, обрывая себя на полуслове, потому что видит Науту, неспешно шагающего к ним. Что он здесь забыл? Эмма не видела его уже пару месяцев, как-то весной он приезжал к Сулле, предлагал ему новых рабов, но тот отказался. И вот объявился снова.
Эмма напрягается.
Наута никогда не бывает к добру.
Лилит оборачивается, прослеживая взгляд Эммы, и негромко фыркает. Ей Наута тоже не нравится. А вот Неро, все еще трущийся рядом, кажется, иного мнения о нем.
– Он пират*, настоящий! Грабит вражеские корабли! – восторженно сообщает мальчишка. – У него целый трюм сокровищ! Как-то он подарил мне раковину, в которую можно подуть, и выплывет сам Нептун! Но я дул, дул, а Нептун так и не появился… – голос Неро становится печальным.
– Потому что дуть надо, выйдя в море, а не стоя на суше, – подмигивает ему успевший приблизиться Наута. – Как давно ты выходил в море, сынок?
Неро невольно вытягивается.
– Я… никогда! – сверкает он взглядом, в котором снова появляется надежда. Наута добродушно треплет его по голове, и Эмма сжимает кулаки, борясь с желанием оттолкнуть Науту подальше от мальчишки. Ничего хорошего для Неро это знакомство не принесет.
– Ну-ка, – вдруг вмешивается Лилит и подает Неро пустой кувшин. – Сбегай, набери воды.
Неро вздыхает, но спорить не берется. Хватает кувшин и, сверкая пятками, несется к дому, не оглядываясь. Эмма провожает его взглядом и сразу же подступает к Науте.
– Держись подальше от него, понял? – требует она.
Наута насмешливо приподнимает брови.
– А то что, красавица? – он склоняется к ней, обдавая дыханием с примесью рома, и Эмма морщится, отворачивая голову и отступая.
– А то мальчишка узнает, что ты не корабли грабишь, а людей воруешь и в рабство продаешь, – вмешивается Лилит.
Наута переводит на нее хмельной, прищуренный взгляд.
– Можно подумать, мне важно, что этот поганец обо мне подумает, – цедит он и тут же меняет тему разговора: – Слышал, вы теперь вместе, девочки?
В голосе его слышится похоть. Эмма и думать не хочет, что он представляет себе о них, это слишком омерзительно. Желание ударить его становится все сильнее. Эмме не нравится это стремление бить людей, но некоторых, как ей кажется, не только можно, но и нужно. Она ведь еще отлично помнит, как Наута бил ее там, на корабле.
– Это вряд ли тебя касается, – спокойно отзывается Лилит, пока в сердце Эммы бушует гнев, мешающий трезво мыслить. – Ты зачем приехал?
Эмма не понимает, для чего вообще вести с Наутой какие-то беседы, и отворачивается. Пауллус издалека поглядывает на них, готовый, видимо, вмешаться, если потребуется. Даже Криспус, не любящий кулачные бои, поднялся с земли и прислушивается к разговору. Всем им не нравится Наута – и есть тому весомая причина.
