Эмме не нравятся те ощущения, что завладели ею после боя. Она пытается вызвать к жизни состояние, что помогло ей победить Мериду, однако после горячей купальни сложно сосредоточиться. Эмма сушит волосы, одевается и выходит в галерею, а возле ниши с тайной комнатой сталкивается с Суллой. Тот, очевидно, уже обговорил с Аурусом все, что хотел, и Эмма в первый момент напрягается, потому что не уверена, что ее не продали снова. Сулла, однако, не спешит призывать ее собирать вещи, а с легкой улыбкой протягивает увесистый мешочек объемом с кулак Эммы. Та растерянно берет его, наощупь понимая, что там деньги.

– Это… – начинает она, и Сулла перебивает ее:

– Это твое. За победу.

Он снова улыбается, а Эмма понимает, что три золотых Ауруса, которые она получила за свой первый бой, не идут ни в какое сравнение с этим. И ланиста еще думает, что она согласится вернуться?!

Эмма изумленно смотрит на Суллу, не зная, что и сказать. Тот кивает.

– Я же говорил, что поставил на тебя. Много поставил. Ты нравишься публике. В следующий раз я подберу тебе противника поинтереснее.

Он кладет руку на плечо Эммы, коротко и одобрительно сжимает его и отпускает, снова кивая. Видя, что он собирается уходить, Эмма понимает, что есть кое-что, что она должна ему сказать.

– Лупа знает. Про наши дела.

Она не рискует произносить вслух «заговорщики», рассчитывая на понятливость Суллы, и тот ее не подводит. На мгновение лицо его мрачнеет, затем морщины будто разглаживаются.

– Что ж, – с видимым облегчением выдыхает он. – Я и сам собирался рассказать ей вскорости.

Он утирает лицо широкой ладонью.

Эмма смотрит на него, ожидая, что он скажет дальше, но Сулла молчит, и тогда говорит она:

– Ей не нужно знать, что я рассказала тебе.

Она бы предпочла и вовсе не вмешиваться, но почему-то не хочет, чтобы Лупа застала Суллу врасплох. Он ей нравится – так, как только может нравиться хозяин. И она была бы непрочь увидеть, как их с Лупой отношения наладятся. Несмотря на все различия, они кажутся ей подходящей друг другу парой. Вряд ли тут можно говорить о большой любви, но Эмме думается, что Лупа и Сулла уважают друг друга, пусть и не особо стремятся это показать.

Только сейчас она понимает, что Лупа не угрожала ей. Не обещала сдать властям. Не сказала ничего, что, наверное, должна была бы сказать. Значит ли это, что ей все равно? Или она на их стороне, хоть пока и молчит об этом?

Сулла снова утирает ладонью лицо. В галерее жарко, видимо, все еще топятся камины*, несмотря на наступившую весну.

– Она не узнает, – твердо обещает римлянин и уходит, не говоря больше ни слова. Эмма глядит ему вслед, прижимая к груди мешочек с деньгами. Она прибережет их на день, когда станет свободной. Вот только куда их деть пока что?

Решение приходит быстро, и Эмма торопливо идет к Лилит, надеясь, что застанет ее в комнате. Лилит и впрямь у себя, она лежит на кровати с закрытыми глазами и, кажется, дремлет, но поднимается сразу же, как слышит шаги. Эмма заходит внутрь, задергивает занавесь и, протягивая мешочек, просит:

– Спрячь у себя.

Лилит с любопытством смотрит на Эмму, взвешивает мешочек на ладони, но ни о чем не спрашивает. Распущенные волосы закрывают ей половину лица.

– Хорошо, – она встает, оставляя пока деньги на кровати, и потягивается, зевая. Потом встряхивается, и лицо ее озаряется радостной улыбкой.

– Тебя можно поздравить? – она подходит к Эмме, явно намереваясь ее обнять, но Эмма невольно отшатывается еще до того, как перед глазами всплывает образ Регины.

Лилит хмурится, опуская руки.

– Что не так? – она вскидывает брови.

От нее веет теплом.

Эмма смотрит на Лилит, такую хорошую, такую надежную, и с тоской понимает: все не так. Насколько проще было бы, не скажи сегодня Регина то, что сказала. Не смотри она так, как смотрела.

Не целуй так, как целовала.

В комнате Лилит царит полумрак и приятно пахнет сандалом. Эмме хотелось бы остаться здесь, с этой женщиной, которая может – и хочет – предложить ей так много, но…

Но так много нужно сказать. Правды, а не лжи, что удобно легла бы на язык.

Эмма уже открывает рот и… не может выдавить ни слова.

Ни звука.

Словно кто-то из богов залепил паутиной губы и приклеил язык к нёбу, влив в кровь дурманящий сознание яд, заставляющий молчать о самом главном.

– Обними меня, – только и говорит она и облегченно выдыхает, когда руки Лилит обвиваются вокруг нее.

Это ненадолго, думает Эмма, прижимаясь щекой к надежному плечу.

Она все ей скажет, обязательно.

Ей просто нужно еще немного любви.

Комментарий к Диптих 23. Дельтион 2

* Первые печи-камины появились в римско-античный период. Их порталы вырубались в стенах со ступенчатыми косяками и отличались простотой и скромностью.

Продолжение - 20 марта.

========== Диптих 24. Дельтион 1. Naturalia non sunt turpia ==========

Naturalia non sunt turpia

естественное не безобразно

Июнь приносит с собой нестерпимую жару. Днем находиться вне дома практически невозможно, воздух духотой забивается в рот и нос, каплями пота стекает по спине и ногам, волосы прилепляются к шее и будто бы врастают в кожу. Движения замедляются, слова плавятся, едва вылетая изо рта. Жарко…

Эмма стоит обнаженной перед зеркалом и разглядывает себя. Смотрит на свое загорелое лицо, на выцветшие от голодного солнца брови, на глаза, кажущиеся еще более светлыми, чем обычно. Постоянные тренировки и бои сделали тело более крепким, обрисовали рельеф мышц. Почти ничего не осталось в ней от той девчонки, что впервые попала в лудус около года тому назад.

Эмма сгибает руку, следя, как играют мускулы.

Вчера они с Суллой вернулись из Рима, и поездка если не сделала Эмму знаменитой на всю страну, то максимально приблизила ее к этому. Бои в честь весталий* проходили на главной арене Рима, и Эмма, впервые вступившая на ее песок, сначала растерялась. Арена была намного больше привычной в Тускуле, Эмма, стоя в центре ее, ощущала себя крохотной и неприметной, а рев толпы оглушал и сбивал с ног гораздо увереннее, чем дома. Где-то в ложе сидел величавый Цезарь, но Эмма не видела его из-за слепящего глаза солнца, а когда вышла противница и начался бой, было уже не до разглядываний.

Сулла вновь поставил на своего гладиатора большие деньги и вновь выиграл, потому что бой хоть и вышел затяжным, но все же окончился победой Эммы, которая вымотала соперницу непрестанным движением, давшимся и ей самой с большим трудом. Под конец она почти ничего не видела из-за залившего глаза пота и ориентировалась в основном на тяжелое дыхание противницы. А потом, разозлившись, в одном мощном прыжке ударом сверху выбила меч из чужих рук и пинком с разворота отправила противницу на вытоптанный множеством ног песок. Толпа на трибунах одобрительно взревела и ревела все то время, что Эмма, ощутив прилив сил, гоняла обезоруженную женщину по арене. Противница еще пыталась сопротивляться, пыталась забросать Эмму песком или подловить на обманном маневре, но Один хранил свою дочь от нечестных приемов и подсказывал ей, как лучше поступить. В конечном счете, Эмма в буквальном смысле слова лишила противницу дыхания, нанеся ей мощный удар поддых. Тот вынудил измотанную женщину упасть навзничь и остаться лежать. Эмма, выдохнув, поставила ногу ей на спину и победно вскинула меч, устало ловя ласкающие слух выкрики, несущиеся с трибун. Солнце продолжало слепить, и Эмма наугад повернулась к ложе, надеясь, что та здесь одна, и Цезарь тоже один. Сулла предупредил, что бои будут не насмерть, так что ждать решения о судьбе побежденной противницы смысла не было, и Эмма отошла в сторону, когда появившиеся на арене солдаты подбежали и утащили не сопротивлявшуюся соперницу прочь. Ей никто не сказал, что делать, а потому она, чуть выждав и так и не увидев лица Цезаря, побрела к выходу, привычно вздрагивая от шума, то и дело толкавшего в спину.

За пределами арены Сулла нашел ее быстро и велел ждать, так как ему еще нужно было задержаться. Эмма терпеливо прождала до самого вечера, сидя на скамье в опустевшем помещении. Солдат, приставленный к ней, начал скучать и бродить из стороны в сторону. Эмма тоже временами вставала, чтобы размять ноги, а потом раб, присланный Суллой, передал ей несколько монет и разрешение выйти в город. Высоко оценив доверие Суллы, Эмма поняла его беззаботность только тогда, когда очутилась на улицах Рима. При всем желании она не смогла бы определить, куда бежать. Город был слишком большим, людей было слишком много: как обычных граждан, так и солдат. Трижды у Эммы проверили клеймо и спросили, кому она принадлежит. Кроме того, ее не оставляло ощущение, что за ней следят. Ничего удивительного: вряд ли Сулла все же доверился ей полностью. Эмму это не обижало и не злило. Она терпеливо гуляла, потому что это было лучше, чем просто сидеть и ждать, и набрела на храм Весты, в честь которой и проводились бои. Одна из женщин, заметив любопытство Эммы, рассказала ей, что двери храма обычно открыты только для жриц, но во время весталий в течение восьми дней замужние женщины могут помолиться священному огню и богине. Эмма не стала заходить внутрь, да и раб от Суллы к тому времени вновь отыскал ее и велел возвращаться к хозяину.