– Жарко… – вернувшийся Робин садится рядом с Эммой и вырывает ее из плена тягостных раздумий. – Тебе, я вижу, доверяют оружие?

Он кивает на гладиусы возле ног Эммы. Та невольным жестом подвигает их ближе к себе.

– Да, – скупо отвечает она и немного жалеет, что Робин не с ними. Тогда такие моменты его бы не смущали.

Сулла прекрасно знает, что Эмма не попытается с боем прорваться из Тускула к кораблям. И это знание позволяет ему быть спокойным в отличие от того же Ауруса.

– Удивительно, – бормочет Робин, однако Эмма не настроена что-то ему врать и молчит, а вместе с ней вынужденно молчит и Робин. До игр еще достаточно времени, еще не все зрители прибыли и заняли свои места, еще не прошли первые бои, еще соглядатаи не выдвинулись на поиски главных действующих лиц.

Эмма, пригретая мартовским солнцем, мирно дремлет, и ей чудится, что вокруг не Рим. Вокруг – север. Жаркое и короткое северное лето, за которое так много нужно успеть. Эмма бежит босиком по упругой траве, на ней только длинная рубашка и ничего больше. Куда она бежит, к кому? Солнце бьет ей прямо в глаза, и лица того, кто ждет ее, не видно. Ничего не видно, только размытый силуэт на берегу моря. Эмма счастливо смеется, хватая ртом воздух, и вздрагивает, просыпаясь, когда Робин трясет ее за плечо.

– Ты что? – добродушно посмеивается он. – Разморило тебя?

Эмма зевает и потирает пальцем глаз.

– Немного.

Ощущение теплоты не оставляет, и какое-то время она еще наслаждается воспоминанием быстрого сна, затем резво поднимается на ноги и совершает пару выпадов, чтобы размяться. Робин наблюдает за ней, не спеша присоединяться. Возможно, его сегодняшний противник ему знаком и не вызывает опасений. А вот Эмма не знает, с кем будет драться, и спрашивает об этом.

– Мерида, – кивает Робин. – Ты ее уже видела.

– Рыжая? – уточняет Эмма, получает положительный ответ и немного расслабляется.

Мерида быстрая, она это помнит. Но Лилит задавала ей на тренировках разный темп, и нет сомнений, что уж сегодня это пригодится.

Эмма пару раз приседает, вытягивая вперед руки.

«Не бойся делать больно противнику, – сказала ей Лилит однажды. – Суть гладиаторского боя не в том, чтобы не нанести травм, а в том, чтобы победить. По возможности – красиво, однако выигрыш в любом случае выигрыш!»

Эмма кивает, вспоминая эти слова.

Не бояться сделать больно. Это и впрямь помогает. Когда она перестала сдерживать свою руку в боях с Лилит, движения стали легче. Все стало легче и проще, потому что Эмма перестала думать за соперника, перестала волноваться о его самочувствии, начала прислушиваться к себе. Тогда все пошло гладко, и Лилит перестала так часто побеждать. На вчерашний день количество побед Эммы над ней сравнялось с количеством поражений – и это с учетом того, что по первости Лилит одерживала верх практически постоянно.

Эмма прохаживается из стороны в сторону и вспоминает, как двигалась Мерида. Ловко, быстро, постоянно уворачиваясь и отпрыгивая. Но как надолго ее хватит, если Эмма заставит ее попотеть?

Эмма вскидывает голову и смотрит на солнце.

Игры скоро должны начаться.

Они с Робином уже почти спускаются в подземелья, чтобы пройти к выходу на арену, когда один из соглядатаев Ауруса, низенький и коренастый, заступает им дорогу.

– Велено идти в ложу, – бурчит он.

Эмма и Робин недоуменно переглядываются.

В ложу? Туда, где сидят римляне? Хозяева?

Соглядатай полон решимости проводить, и ничего не остается делать, как ему подчиниться. Он выводит их из подземелий и ведет через домус, в котором Эмма учащенно дышит, потому что ей кажется, что она чувствует аромат фазелийской розы. К счастью, Регина навстречу не попадается, и Эмма радуется этому, пока не выходит в ложу и не видит, кто стоит за креслом Ауруса с подносом в руках. Сердце моментально проваливается куда-то вниз.

Эмма не хотела этой встречи. Только не сейчас.

Навстречу им оборачиваются все: Аурус, Кора, Ласерта, Сулла, Лупа. Сулла, впрочем, тут же возвращает внимание арене, на которой разминаются первые гладиаторы, Лупа восхищенно глядит на Эмму, Кора и Ласерта одинаково брезгливо морщатся. Аурус же потирает ладони и восклицает:

– А, вот и вы!

– Да, господин, – учтиво отвечает Робин, а Эмма молчит и смотрит на Регину.

Потому что та тоже смотрит на нее. И не собирается отводить взгляд.

Впервые они встречаются после того, что открылось Эмме, и она невольно ищет во взгляде Регины воспоминания о том ужасе. Видимо, это тот бой, что предстоит Эмме выдержать перед тем, как спуститься на арену.

И она – неожиданно для себя самой! – выходит победителем, потому что Регина опускает веки, а затем и вовсе отворачивает голову. По лицу ее очень сложно что-либо понять, однако Эмма, напрягающая плечи, чтобы не задрожать, не помнит в ее взгляде ненависти или злости. Но что же там тогда?

Эмма растерянно проводит ладонью по щеке.

Может, и впрямь стоило поговорить?

Но уже поздно.

Солнце заливает арену жаром, однако над ложем раскинут балдахин, а рабы усердно работают опахалами, поэтому веер в руках Лупы бездействует. Кроме того, Эмма стоит за спинами римлян, еще глубже в тени. Но по спине все равно стекает капля пота, когда она кидает взгляд на арену.

Она никогда не видела ее такой. Сверху. Раскинувшейся, готовой, как женщина. И людские волны качаются по ее бокам, щедро сдобренные восторженным гулом, не столь оглушающим, как там, внизу.

Эмма смотрит и не может оторвать взгляда. Она видит золотой песок. Она видит гладиаторов, сходящихся в первом ударе. Видит напряженные спины хозяев и вытянувшиеся шеи, которые можно было бы перерезать одним движением руки.

Эмма сглатывает, когда ловит себя на смертоносной мысли. Когда глядит в затылок Коре: женщине, заставившей Регину страдать столь страшно. Вот она, так близко. Всего лишь шагнуть вперед. Схватить за горло. И выкинуть вниз, на арену, чтобы изломанное тело застыло там уродливой куклой.

Чего добивается Кора? Чего она хочет от Регины? Она хочет ее для себя, а Регина не может не показывать отвращение? Или Аурус испытывает слишком теплый интерес к рабыне, и его супруга таким страшным образом мстит ему?

В этот момент, в этот самый момент Эмма ощущает гнев. Он расходится по ее телу вместе с ревом толпы, вместе с солнечным теплом, вместе с лязгом мечей и чужим дыханием, которое Эмма не может слышать, но слышит и дышит в унисон с ним.

Она может откидывать это желание. Может убеждать себя, что его нет. Но оно есть. Оно под кожей, глубоко, обвилось вокруг костей, проросло в мясо, смешалось с кровью.

Кора поворачивается к дочери и говорит ей что-то, после чего обе они смеются. А Эмма смотрит на морщинистую шею римлянки и твердо знает, что однажды свернет ее.

Потому что может.

Потому что хочет.

Эмма прерывисто втягивает воздух сквозь сцепленные зубы.

Потому что по-прежнему любит Регину.

И боль Регины – ее боль. Так было и так будет.

Один свидетель!

Эмма погружается в свои кровавые мечты так глубоко, что не сразу понимает, когда Робин принимается трясти ее.

– Эй! – выплывает откуда-то его встревоженный голос. – Эмма! Эмма, ты что? Тебе нехорошо?

Регина подходит, протягивая кубок с водой. Лицо ее непроницаемо, глаза чуть заметно поблескивают. Губы приоткрыты, но ни звука не срывается с них. Регина безмолвствует, и единственное, что можно от нее уловить, это отсутствие злости. Они будто поменялись местами, и теперь Эмма гневается за нее.

– Мне нехорошо, – согласно кивает Эмма, глядя на Регину.

Ей нехорошо от мысли, что она ничего не может сделать прямо сейчас.

Что Кора будет еще жить.

И жить.

И жить.

Потому что Эмма понимает: если она сорвется, если выдаст себя, то никакой свободы. Ни для кого.

И Регина останется в руках Коры навечно.

Почему-то Эмма не сомневается, что проблема только в старухе. Аурус слишком слабоволен. И он питает нежность к Регине, определенно. Может, это позволит Эмме пощадить его при случае.