«Почему? – хочет спросить Регина и не спрашивает. – Почему…»

Она знает, зачем все это.

Она знает, кто виноват.

И она смотрит на радостную Кору, и борется с желанием вонзить гладиус в ее сытое брюхо. Одно лишь останавливает ее: она не успеет добежать. Просто не успеет.

Аурус отпускает ее, и вот уже его глаза снова холодны и безучастны. Будто и не трескался только что его голос, уговаривающий Регину поступить правильно.

Правильно?

С губ Регины срывается невольный смешок, а потом еще один и еще, и она не может удержать их и сгибается, пытаясь зажать рот ладонями, но смех просачивается наружу вместе с каплями крови из прокушенной губы. Он вьется над стонами и плачем рабов, заглушает их и эхом мечется от Коры к Аурусу, возвращаясь к Регине.

– Прекрати, – кривится Кора. – Тебе дали выбор. Ты сама виновата. Ты выбрала для них такую судьбу.

Она обводит рукой рабов, и те испуганно отшатываются, словно одним только жестом Кора может их уничтожить. А ведь может. Ей дано такое право. Издеваться над другими людьми.

Регина смотрит на Ингенуса и ложится на пол, прижимаясь к нему щекой.

Она не встанет. Она ничего не будет делать. Они никого больше не убьют. Они не…

Очередной хрип и всплеск криков доказывают Регине обратное. Второй труп валится навзничь, и рабы сбиваются в кучку, словно это сможет уберечь их от расправы.

– Еще один, – слышится торжествующий голос Коры. – Все они на твоей совести, Регина. За всех отвечаешь ты.

Регина не хочет слышать ее. Она не отрывает взгляда от Ингенуса и замирает, когда видит, что его губы вдруг принимаются шевелиться. Он пытается что-то сказать! Регина на четвереньках подбирается к нему, не обратив внимание, что Аурус делает знак соглядатаю не мешать, и вцепляется в Ингенуса, не замечая, как слезы падают ей на руки.

– Мой хороший… Мой единственный…

А он все шевелит и шевелит разбитыми губами, и ничего не может сорваться с них. Регина всхлипывает, безмерно желая поцеловать его, но боится сделать еще больнее. А потом Ингенус все же собирается с силами.

– Сделай это… – бормочет он. Глаза его от побоев превратились в две узкие щелочки, но Регина сердцем чувствует, что он смотрит на нее. Она видит его глаза, как прежде, и как прежде ей хочется в них утонуть.

– Регина… сделай… ради нашего сына…

Ингенус поднимает руку – ту самую, с искалеченными соглядатаем пальцами, но, очевидно, что он не понимает, что они не действуют. Он хочет коснуться лица Регины, и она сама с готовностью прижимается щекой к его ладони.

– Не говори так, – шепчет она, боясь закрыть глаза. – Я тебя не отпущу!

Она не сможет. Она не представляет, как. Как возможно оборвать жизнь любимого собственными руками? Как она будет дальше жить?

Кора права. Это все ее вина.

Регина чуть поворачивает голову и горячо прижимается губами к ладони Ингенуса, с болью в сердце слыша, как он продолжает шептать:

– Сделай это, Регина… Сделай… никто не должен умирать…

Регина замирает.

Он не знает? Он не видел? Не слышал?

Две смерти.

На ее совести – две смерти. Но Ингенус здесь ни при чем. И так и должно остаться.

Она зажмуривается и снова целует его руку, орошенную ее солеными слезами.

Время бежит слишком быстро.

Конечно, Регина понимает, что когда рабы закончатся, Ингенуса все равно убьют. У нее на глазах. Мучительно. Медленно. В наказание. Будто ей мало остальных.

У нее почти вырывается стон боли, который она торопливо сглатывает, не желая дать понять Ингенусу, что все хуже, чем ему чудится. Если он уже на полпути в обитель богов… Если ему там будет лучше…

Кто-то вкладывает ей в руку гладиус. Приставляет его острием к груди Ингенуса. И отходит в сторону. Регина не знает, кто это. Не хочет смотреть. Тело ее сотрясается от боли, которую невозможно удержать внутри. Она рвется наружу слезами, криками, стонами. А Ингенус, будто почувствовав, кладет руку поверх ладони Регины, сжимающей эфес гладиуса.

– Я люблю тебя, – слышит она ободряющее.

И почти сразу глохнет от собственного крика, когда лезвие меча входит в грудь по самую рукоять…

Десять лет спустя, Тускул

Эмма смотрит прямо перед собой мертвыми, пустыми глазами.

Никакой лжи на этот раз. Только больная, неприкрытая правда.

Правда, которую она так хотела.

– Почему Регина не рассказала мне? – Эмма едва находит в себе силы пошевелить губами. Они пересохли и, кажется, вот-вот треснут. Что ж, тогда она напьется собственной крови, невелика беда.

Робин качает опущенной головой.

– Как же ты не понимаешь! – в голос его пробивается досада за недогадливость Эммы. – Она бы показала себя слабой. Боящейся. Перед тобой. Она уже доверяла людям. И те ее предали.

Мгновение нежности к Регине тут же перебивается следующей мыслью.

– Но она все рассказала тебе… Тебя она не боялась?

Эмма пристально смотрит на Робина, а тот встает с кровати и подходит к ней. Очень близко. Так, что она видит свое отражение в его черных зрачках.

– Она боится повторения, – очень четко, почти по слогам говорит он. – Не каждому дано пережить такое.

Где-то вдалеке слышится чей-то смех. И только здесь темно и холодно, как в склепе.

– Она закрылась, Эмма, – мрачно говорит Робин. – С того момента. Потом появился я. И после она закрылась еще больше. Еще надежнее. И вот приходишь ты. И ты внезапно ломаешь ее слишком легко. Пробиваешь ее стены. Пытаешься вытащить ее из кокона. Думаешь, она в восторге? Думаешь, она хотела этого?

Мир словно кружится от его слов. Шатается, вырывается из-под ног.

– Но почему тогда? – растерянно спрашивает Эмма.

Ей хочется сесть. Но она продолжает стоять. Будто испытывает себя. Или платит свою цену за новые знания.

Робин качает головой.

– Откуда мне знать, что она увидела в тебе? Почему ты сумела сделать то, что сумела? Одни боги ведают. Иногда мы не властители собственных сердец.

Эмма не может ничего возразить. История Регины потрясла ее до глубины души. Так много сразу стало понятно… Но разве не проще было бы рассказать ей все?!

Эмма не хочет, но понимает: нет. Скрипит зубами и понимает. Не проще. Она не оставила бы Регину после всего. Попыталась бы доказать, что их история – совсем другая. И она не о смерти. Совсем не о ней.

В голову моментально бухает: Пробус! И Кора, которая застала их!

Эмма сжимается, только сейчас в полной мере ощущая чужую боль, чужой страх. Как, должно быть, тяжело было Регине… Проходить через это снова… Ждать расплаты… И молчать.

Робин все еще стоит перед ней, и Эмма, не в силах его обойти, садится прямо на пол, уставившись в одну точку на его левой ноге.

– Она… с Пробусом…

Голос ее настолько хриплый, что она сама его не узнает.

Сердце тяжко содрогается в груди.

Робин садится рядом, подвернув ноги.

– Она убила его, потому что побоялась, что Аурус заставит ее проделать с тобой то же, что и с Ингенусом, – сурово говорит он.

Из уголка глаза Эммы вытекает одинокая слеза.

– Но ведь нас не наказали, – бормочет она, глядя перед собой. – Кора тогда застала нас. И ничего не было. Меня просто продали.

Холод пробирает ее до костей, когда она представляет, что именно могло бы случиться с ней. Неужели Аурус так жесток?.. В Коре Эмма отчего-то не сомневается.

Робин пожимает плечами.

– Может быть, из-за того, что ты женщина. Ты бы не дала ей ребенка.

Слова его доходят до Эммы не сразу: им будто приходится пробиваться через туман, через град, через толщу вековечных снегов.

Ребенок… Регина и Ингенус… Им запретили быть вместе… Ребенок!

Эмма вскидывает взгляд на Робина. Слеза замирает у губ.

– А что с ребенком? – жадно спрашивает она. – Что стало с ним?

Регина говорила, что не может иметь детей.

Робин вздыхает и потирает ладонью лоб.

– Он умер, едва родившись, – мрачно отвечает он, избегая смотреть на Эмму. – И Регина чуть было не умерла. Лекарь сделал все, что смог, и спас ее, но навсегда лишил возможности иметь детей.