– Мне остаться с тобой?

– Нет, – сквозь зубы отзывается та. – Ступай.

У Лупы всегда плохое настроение после подобных забав, и Эмма уже знает, что не надо настаивать. Она оставляет короткий поцелуй на плече хозяйки и уходит, притушив одну из ламп.

Должно ли все это вызывать у нее омерзение?

Наверное.

Омерзительна ли сама Эмма, если не считает это чем-то из ряда вон выходящим?

Наверное.

Но какая разница?

Какая разница ей?

Она выходит во двор и какое-то время просто стоит, полной грудью вдыхая свежий ночной воздух.

Тишина. Ее время. Она властвует безраздельно, и Эмме всегда это нравилось, но сегодня ее голова полна неправильных мыслей, а тишина не помогает от них избавиться.

Регина…

Эмма вздыхает: прерывисто и резко. Прикладывает ладонь к груди, чтобы удержать в ней внезапно захотевшее выпрыгнуть сердце.

Она уже совсем другая. И не хочет возвращаться в прошлое. Регина – не ее человек. Это была просто похоть. Ничего больше.

Эмма старательно дышит, не отнимая руку от груди.

Она обманывалась и пыталась обмануть Регину. Но теперь…

Звук шагов вынуждает Эмму обернуться и растерять все мысли.

– Эмма, – тяжело говорит Сулла и становится рядом, заложив руки за спину.

– Господин, – отзывается Эмма.

Рядом с ними повисает молчание. И вовсе не такое неловкое, какое могло бы быть. О какой неловкости может идти речь между хозяином и рабыней, видевшей, как хозяина имеет в зад другой раб?

Они все здесь повязаны: все четверо. И все слишком много знают друг о друге. По первости Эмма опасалась, что Сулла просто избавится от нее, но прошло уже достаточно времени. Он бы сделал это – и не раз. Однако Эмма все еще жива. О чем-то это говорит. Определенно.

Она слишком много знает. И понимает теперь, что Сир приставлен к Лупе для вида. На самом деле он ни о чем не доносит Сулле, потому что тогда Лупа расскажет всем, что муж ее подставляет зад под член раба. И Сулле никогда не смыть это пятно со своей репутации.

Эмма продолжает молчать, время от времени косясь на римлянина. Лицо того практически безмятежно, глаза закрыты. Он слушает пение ночных птиц. А потом тихо произносит, не поворачивая головы:

– Какие новости?

Только здесь они и могут поговорить без свидетелей.

Эмма все равно оглядывается: промахи в лудусе не прошли бесследно. Затем придвигается к Сулле ближе и говорит:

– Пауллус кует мечи. Небыстро, но я ведь и не могу ему сказать, что опасаться нечего.

Сулла кивает.

– Правильно. Все правильно.

Эмма позволяет себе улыбку.

Вот, что до сих пор удивляет ее на самом деле. А вовсе не то, что Сулла спит со своим рабом.

Это случилось спустя пару недель после того, как Эмма приняла на себя бремя лидерства. Однажды ночью, как обычно, деля с Эммой неразбавленное вино, Сулла вдруг сказал ей, что хотел бы помочь заговорщикам. Сердце Эммы тогда чуть было не остановилось. Она пыталась протестовать, говорить, что все неправда, но Сулла будто ее не слышал. И довольно монотонно говорил о том, что давно все знает, что и сам бы с удовольствием принял во всем этом участие, но полагает, что рабы не возьмут денег напрямую от римлянина, боясь, что тот их выдаст правительству. Он ничем не пригрозил тогда обмершей Эмме, только попросил ее не распространяться о его стремлениях. «На последней войне я потерял все, – сказал он, отрешенно глядя на нарождающуюся луну. – И чуть было не лишился жизни. Тогда у меня открылись глаза. Но что я могу сделать? Пойти против закона? Нет. И рабов не могу распустить: они достались мне вместе с Лупой, они такие же ее, как и мои. Да и подозрений возникнет слишком много. Это не дело…»

Эмма все еще помнит, как не верила тогда собственным ушам. Она не знала, как реагировать, и поэтому просто слушала и кивала. Немного легче стало тогда, когда Сулла впервые передал ей деньги, сказав, что это на оружие и что он даст еще, как потребуется. Лилит и остальным она объяснила, что нашла сверток с деньгами на рынке и поняла, что так боги одобряют их начинания. Пока деньги не кончились, но второй раз такое объяснение не пройдет. Надо уже сейчас начать думать, что соврать.

Лилит, впрочем, что-то подозревает. Один раз она спросила напрямую, откуда у Эммы столько информации о передвижении римских войск и армии Завоевателя, и Эмма сослалась на то, что ей удается подслушивать разговоры, ведь не зря же Лупа постоянно берет ее на ужины с собой. А римляне не стесняются обсуждать важные вопросы в присутствии рабов. Лилит поверила. Или сделала вид.

Эмме приходится доверять Сулле.

Так же, как он доверяет ей в спальне.

Их руки соединены. Крепко.

И, может быть, это не так плохо.

– Вам скоро надо будет тренироваться, – Сулла все еще стоит с закрытыми глазами, чуть запрокинув голову. – Я выделю помещение. В старом сарае. Никто туда не заходит. Скажешь своим, что случайно наткнулась на него.

– Да, господин. Я поняла.

Она по-прежнему зовет его так, хотя Сулла не раз предлагал опустить это обращение. Но он – не Лупа. И Эмма не считает правильным так поступать. Время от времени Сулла возвращается к этому вопросу, однако всякий раз Эмма избегает положительного ответа. Вот и сейчас она видит, что он морщится, но ничего не предпринимает.

– Ладно, – бурчит Сулла. – Пойду я. Не сильно меня твои новости порадовали. Может, хоть наследник сегодня зародится.

Он как-то робко усмехается, и морщины на его лбу разглаживаются. Затем кивает Эмме на прощание и разворачивается. А она смотрит ему в спину и понимает, что что-то не сделала. О чем-то не спросила.

О чем?

Сердце заходится в исступленном биении. И в ритме его четко угадывается одно имя.

Регина.

Ре-ги-на.

Опять.

Снова.

Всегда?

– У меня будет к тебе просьба, господин, – вдруг останавливает Эмма хозяина. Сулла, успевший отойти на добрый десяток шагов, недоуменно поворачивается.

– Просьба? – повторяет он.

Эмма кивает.

Это решено. Она попросит. А дальше будет видно. Все равно этот браслет не выпадет у нее теперь из памяти.

В сердце теплой золотистой змеей свивается предвкушение.

Где-то на ветке апельсинового дерева заливается соловей, воспевающий ночь.

Сулла ерошит волосы и возвращается. Останавливается рядом с Эммой и пристально глядит на нее.

– У меня тоже будет к тебе просьба, Эмма, – говорит он с непонятной усмешкой.

Эмма напрягается. Она давно привыкла не ждать ничего особенно хорошего. Но с Суллой у них неплохие отношения – для раба и свободного гражданина, конечно же.

– Безусловно, господин, – почтительно склоняет она голову.

Сулла недовольно щелкает языком.

– Я просил тебя называть меня по имени. Сделаешь – и я выполню твою просьбу.

Эмма никак не может понять, зачем Сулле так нужно это. И почему он выбрал именно ее? Из-за заговорщиков?

Но ей нужно кое-что, и поэтому она кивает, превозмогая себя.

– Хорошо, – она смело смотрит на хозяина. Взгляд того из колючего становится добродушным.

– Теперь излагай.

Он снова закладывает руки за спину.

Эмма будет ему лгать. Глядя в глаза. Потому что знает: немного лжи в этом деле не помешает, а только поможет.

Когда она научилась мыслить так отвратительно?

Отец бы не одобрил.

Но его тут и нет.

– Проведи меня в лудус Ауруса, – говорит Эмма уверенно. – Я хочу поговорить с гладиаторами. Попытаться убедить их встать на нашу сторону. У Беллы не получается.

Ее вранье – не полностью вранье. Она действительно хочет с ними поговорить.

С одним конкретным. И она знает, чем выудить у него все, что нужно.

Прошлая Эмма не смогла бы. Устыдилась бы. Но эта Эмма… Эта Эмма точно знает, что стыд не на ее стороне. Он делает ее слабой. Уязвимой.

Белла рассказала про подземный ход, однако Эмма не уверена, что сумеет пробраться в домус незамеченной. Лишние проблемы ей ни к чему. Она хочет проделать все максимально законно.