– Ай, больно, больно, пусти! – верещит воришка и пытается лягнуть Эмму, однако она хватает его за подбородок и разворачивает лицом к подбегающей Регине.

– Верни немедленно, – угрожающе говорит она, и мальчишка, продолжая вопить, швыряет к ногам Регины то, что у нее украл. Эмма отпускает его сразу же, буквально отшвыривает прочь, позволяет себе то, чего никогда не позволила бы раньше. Но вместе с Региной в ее жизнь возвращается злость. На себя или на других – непонятно. Воришка улепетывает, постоянно оглядываясь и выкрикивая ругательства, но Эмма его не слушает.

Не слышит.

Она снова смотрит на Регину. На то, как она наклоняется, чтобы подобрать мошну. На то, как выпрямляется. На то, как черный завиток падает на смуглую щеку.

Сколько они не виделись? Кажется, что целую вечность. Но на деле – лишь с января. Как много изменилось за этот срок? Два месяца, отведенные наказанию, истекли. Или Аурус раньше сменил гнев на милость? Впервые ли Регина приходит сюда?

Эмма не дает себе шанса поверить, что что-то могло измениться. Регина ни разу не захотела навестить ее после. Ни разу не пришла на собрания. Ничем не дала о себе знать. И эта встреча… Она лишь случайность в череде того, что с ними происходит на самом деле, а не в мире фантазий.

– Спасибо, Эмма, – взволнованно говорит Регина. Потом, словно проследив чужой взгляд, заправляет за ухо выбившийся локон, и Эмма стискивает зубы, видя: на ее запястье – браслет.

Браслет.

Выстроенные стены ощутимо шатаются.

Эмма не может не смотреть на него.

Не может не думать, почему он все еще у Регины.

Зачем он ей? О чем она думает, когда касается его? Когда ласкает его взглядом? О чем он ей напоминает?

Что-то тревожное, смутное, слишком живое поднимается внутри. Сворачивается внутри сердца.

Эмма отступает назад.

Она больше не любит Регину. А Регина не любит ее. Они чужие друг для друга. И пусть все так и останется.

– Прощай, – бормочет она и разворачивается, чтобы уйти: слишком поспешно. Она сама ругает себя за эту поспешность и ощущает, как взгляд Регины прожигает ей спину, когда она ныряет в толпу в надежде поскорее отыскать Лилит. Та находит ее сама и спрашивает:

– Что случилось?

Эмма трясет головой.

– Поймала воришку.

Это ведь правда. Она действительно его поймала. Просто не уточняет, у кого он пытался украсть.

Лилит хмурится и ничего не говорит. А потом рядом с ними появляется Белла, которая порывисто обнимает Эмму и заставляет ее на время забыть о Регине. На короткое, очень короткое время, потому что, вернувшись домой, Эмма, конечно, уже не может так просто отделаться от ненужных мыслей.

Браслет.

Она все еще видит его перед собой.

И именно он заставляет ее сейчас сомневаться, что Регина говорила правду той ночью.

Эмма кусает внутреннюю сторону щеки, досадуя.

После стольких дней уговоров! После того, как она, наконец, поверила! После того, как все улеглось…

До самого вечера она не может найти себе места. Она бродит из стороны в сторону и постоянно прокручивает те слова, что не удалось выбросить из памяти.

Регина солгала. Определенно, солгала. Теперь Эмма знает. А еще она хочет знать, в чем именно заключалась та ложь.

Эмма опускается на колени возле постели и склоняет голову.

О, Всеотец, почему ты не уследил… Почему позволил случиться этой встрече? Почему не развел их по разным дорогам?

Эмма кусает губы и резко вздрагивает, когда слышит шаги в галерее. Спустя пару мгновений в комнату врывается Лупа. У нее недовольное лицо.

– Ты здесь? Замечательно! – кидает она Эмме, развязывая пояс на тунике. – Сейчас придет мой дражайший супруг. Подготовь меня к нему.

Туника падает на пол грудой тряпья, Лупа переступает через нее, избавляясь от нагрудника и набедренника, швыряя их вслед за туникой. Оставшись обнаженной, она валится на кровать и закрывает лицо ладонями, словно не хочет видеть, что будет делать Эмма. А Эмма ложится между ног римлянки и начинает ласкать ее языком: ровно до того момента, как Лупа сжимается и отпихивает ее.

– Хватит, хватит! – судорожно выдыхает она. Бедра ее мелко дрожат, но это не оргазменная дрожь: от нее она как раз пытается удержаться.

Эмма понимающе улыбается и садится, вытирая рот ладонью.

Ее роль во всем этом только начинается. Она уже знает, что будет дальше. И без удивления поворачивается к Сулле, когда тот заходит в комнату.

– Господин, – склоняет голову Эмма.

– Эмма, – отзывается Сулла.

Лупа прижимает ногу к спине Эммы. Эмма кладет на нее ладонь.

Идущий следом за господином Сир ставит напротив кровати небольшое переносное кресло: совершенно простое, без изысканных украшений. Сулла садится в него и задирает тунику, обнажая рыхлые бедра и вялый член, почти полностью спрятавшийся в складке живота. Когда Эмма увидела Суллу в лудусе впервые, он был более строен, отъевшись только за последнее время. Фигура его теперь стремится к шарообразному состоянию. Быть может, оставайся он в седле…

Сир, не глядя ни на Лупу, ни на Эмму, становится на колени перед своим господином и с видимой радостью склоняет голову к его безволосому паху, пальцами лаская член, который почти сразу же берет в рот. Сулла, не отрывая взгляда от Лупы, судорожно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и откидывается назад. Пальцы его сжимаются на ручках кресла. Эмма какое-то время наблюдает за происходящим, потом поворачивается к Лупе.

Третий раз.

Они делают это в третий раз.

Сулла не любит женщин. Чтобы возбудиться достаточно для того, чтобы ввести в супругу свое семя, ему требуется Сир: такой же личный раб для господина, как Эмма – для госпожи. Когда Эмма узнала, какую роль Сир выполняет, то почти не удивилась. Ее ли это дело, чем балуются на досуге знатные горожане?

Эмма гладит Лупу по животу и ладонью проверяет, насколько та влажная. Это ее задача сегодня: довести Лупу до пика и оставить там, чтобы оргазм достался ее мужу.

Лупа взглядом показывает Эмме, что нуждается в продолжении. Слыша за спиной причмокивания и тяжелое дыхание, Эмма ложится между ног хозяйки и длинными, протяжными движениями вылизывает ее, подводя к краю. А потом ловко откатывается в сторону, давая дорогу Сулле. Лупа принимает его с большим восторгом, чем демонстрировала утром, вспоминая о своих обязанностях, и Эмма принимает это на свой счет. Она опускает голову на покрывало и ладонью поглаживает грудь Лупы, равнодушно следя за тем, как старается Сулла.

Бесполезно.

Это все бесполезно.

Эмма уже знает.

Лупа, доведенная до предела, кончает быстро, и дело вовсе не в члене Суллы: маленьком и коротком. Римлянка не кричит, как делает это с Эммой, только кусает губы, продолжая размашисто помогать супругу. Сулла потеет, краснеет, пыхтит, но ничего не может с собой поделать. Тогда он, не выходя из Лупы, хватается за ее зад, подтаскивая к краю кровати, и зовет хрипло:

– Сир… Помоги.

Сидящий на полу раб с готовностью вскакивает и задирает свою тунику. Между ног у него кое-что побольше, чем у Суллы – и в полной готовности. Ни слова не говоря, он плюет на свою ладонь, размазывает слюну по всей длине члена и пристраивается к заду Суллы, все еще пытающегося осеменить Лупу: та лежит с презрительным выражением лица, все говорящем о ее мнении по поводу несостоятельности супруга в постельных делах. Сир замирает на мгновение, как и Сулла, затем двигает бедрами вперед. Сулла коротко вскрикивает и ощутимо напрягается, затем начинает осторожно двигаться, и Сир двигается вместе с ним.

Эмме настолько нет дела до происходящего, что она снова думает о Регине. Она закрывает глаза.

Что ей делать? Наплевать на все? Регина ведь так и сделала. Наплевала. Но почему же тогда оставила браслет?

Сулла издает короткий стон. Он всегда кончает быстро, когда Сир проникает ему в зад. Надо делать это сразу, а не пытаться быть как все. Эмма торопливо хватает подушку и подсовывает ее Лупе под поясницу. Римлянка даже не смотрит на нее. Впрочем, не смотрит она и на супруга, одергивающего тунику и поспешно уходящего из комнаты. Сир, все так же молча, подхватывает кресло и идет следом. Эмма смотрит, как колышется тяжелая красная занавесь на двери, и склоняется к Лупе, тихо спрашивая: